Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют
У Зойки ёкнуло сердце: а что если на месте своего дома она увидит вот такую воронку? От страха заледенели руки и перехватило горло. Она замедлила шаг, страшась ужасного зрелища, но по-прежнему внимательно смотрела по сторонам, узнавая и не узнавая знакомые места.
А это что? Пустые чёрные глазницы окон бесстрастно взирали на Зойку. Торцовая стена рухнула внутрь здания. Неужели это их школа? Какая тишина кругом. Зойка пыталась восстановить в памяти, где был их класс. Посчитала оставшиеся окна. Нет теперь их класса, он завален рухнувшей стеной.
И вдруг за этими брошенными стенами раздался долгий переливчатый звонок. Зойка вздрогнула: откуда? Она обогнула развалины и увидела, как из длинного барака, служившего до войны подсобным помещением, выскочила горластая детвора. Всё было, как и прежде: в школе шли занятия, и на перемене ребята поднимали невообразимый гвалт. Жизнь продолжается!
На свою улицу Зойка свернула в страшном волнении. Сердце колотилось, в глазах замелькали чёрные мушки. Она с опаской посматривала по сторонам, но никаких следов пожара или разрухи здесь не находила. Пожалуй, их тихая улочка совсем не пострадала. С обеих сторон, как и прежде, лепились друг к другу аккуратные домики с палисадниками и невысокими заборчиками. И, наконец, вот они, родные ворота.
– Отец, да неси же ты скорее одеяло! – услышала Зойка громкий голос Степаниды и поняла, что в её доме опять что-то происходит. – Ну, надо же, всё приготовила, а одеяло забыла! Отец, да скорее же!
– Несу, несу! – донёсся из раскрытой двери голос деда Макара.
«Живой ещё», – обрадованно подумала Зойка, дед Макар всегда был ей симпатичен.
Соседки высыпали из домов и сошлись к забору.
– Сегодня, что ли, забираешь, Степанида?
– Да сейчас иду! Уже время!
– Как же девчонку-то назвали?
– Маей! В мае родилась – пусть и будет Майя.
– Чтобы, значит, вся жизнь у ней была праздник! – добавил вышедший на крыльцо с одеялом дед Макар.
– А что! Теперь жизнь наладится! – подхватила Степанида. – Живые остались – вот и праздник!
– А Тонька-то как?
– Да всё хорошо, она девка здоровая. А радая-а-а! Угодила мужику: он же всё дитя хотел. Велела ему в часть написать: дескать, дочка родилась, Майя. Я в первый же день письмо и кинула.
Ушёл-таки воевать лейтенант! И просьбу Степаниды выполнил – оставил «наследство», вернее, наследницу.
Поздравить бы надо тётку Степаниду, и Зойка приостановилась у её крыльца. Но та, охваченная хлопотами, никого не замечала. Соседки тоже будто и не видели Зойку, расходясь по домам. Она растерянно огляделась. И тут её осенила горькая догадка: они её не узнают!
Зойка, немного растерянная, с трепетом шагнула на своё крыльцо. И вдруг толкнула мысль: почему из их дома никто не вышел к Степаниде? Ей стало душно. Она расстегнула бушлат, поднялась по ступенькам и открыла дверь.
В темноватом коридорчике остановилась, услышав тяжёлые шаркающие шаги. И прежде чем увидеть её, догадалась: бабушка!
Бабушка грузно, с усилием передвинула негнущиеся ноги и, подслеповато всматриваясь в Зойку, спросила:
– Вам кого, гражданочка?
Зойке хотелось крикнуть: «Это я, бабушка!», но подступившие слёзы душили её, и она не могла вымолвить ни слова.
– Вам кого? – повторила бабушка.
Зойка, не в силах больше сдерживать рыдания, бросилась к ней:
– Бабушка! Бабушка, это я!А потом они сидели обнявшись на сундучке и вместе плакали. Зойку всё ещё поташнивало после обморока. За окном изредка хлопала ставня, раскачиваемая ветром, и тогда Зойка вздрагивала и с надеждой выглядывала в окно: а вдруг всё это неправда и мама жива? Вон стучится в окно. Вдруг сейчас покажется её утомлённое лицо с печальными глазами? Пусть какое угодно некрасивое, бледное, худое, изрезанное морщинами, как у старухи, но только живое лицо матери. Зойка чувствовала себя бесконечно виноватой перед ней: ушла, бросила, не стояла рядом у изголовья в последнюю минуту. Может, мать и не умерла бы, если бы она была около неё. – Она тихо отошла, – горестно рассказывала бабушка. – Вроде как уснула. Мы всё за её лёгкие переживали, а оно, видишь как, сердце не выдержало. Врачей-то где же было взять в то время? Одно слово – оккупация. Спасибо соседям, помогли похоронить. Три месяца потом кое-как с Юрушкой перебивались. Вещички, какие были, сменяли на хлеб да картошку. Да чего у нас и было-то? Ну, совсем оголодали. А уж как наши вернулись да снова детдом открыли, отдала его туда. Думаю, пусть будет там, покуда отец с войны вернётся. Да и от него чего-то опять третий месяц вестей нет. Оба теперь молчат: Алексей и он. Да-а-а…Ты уж не сердись, Зоенька, что я Юрушку в детдом отдала. Что было делать? Сама уж как-нибудь, а его накормить, одеть, обуть… Где же мне, старой, взять? И помочь некому, сейчас ни у кого лишнего нет. Ты уж не сердись. Такая я старая да больная, мало ли чего случиться может, а Юрушка и остался бы не пристроенный. А в детдоме, сама знаешь, как-никак, помереть не дадут. И вырастят, и выучат.
– Ничего, бабушка, ничего, – шептала Зойка, – теперь я приехала.
Зойка совершенно отчётливо понимала, что ответственность за семью, за брата теперь легла на неё. Учиться всё равно нельзя, завтра же пойдет устраиваться на работу.
– Заходили тут к тебе, – вдруг сказала бабушка, – зимой ещё.
Зойка вздрогнула: неужели Лёня? Дали отпуск на несколько дней или часть проходила мимо? Не в силах вымолвить ни слова, она ждала.
– Дружки твои, – продолжала бабушка. – Геннадий да Павел. Спрашивали о тебе. А я сама ничего не знала.
– Где они? Школу заканчивают?
– Какую там школу! В партизанах были. Потом с нашими частями ушли, воюют.
– Всё-таки воюют.
Зойка будто наяву, очень ясно увидела их лица, потом – Таню, Риту, Лёню… У каждого оказалась своя дорога, но не думала она, что эти дороги так быстро разойдутся.
– А лейтенант Тонькин, он что же, тоже воюет? – решила уточнить своё предположение Зойка.
– На фронте, – ответила бабушка. – Он же, когда немцы наступали, прямо заставил деда Макара везти его из города. Дед Макар уж гнал, гнал лошадь, пока она не пала. Тогда лейтенант на какую-то машину пересел, а дед Макар на перекладных домой добрался. Так что у него теперь ни лошади, ни телеги.
– Значит, не ушёл он в партизаны?
– Да какой из него партизан?
Зойка понимающе покачала головой.
– Да-а-а, тут тебе письма, – сказала бабушка смущённо и неуверенно, будто раздумывая, надо ли их показывать. – Не было тебя долго, так я прочла, ты уж извини. Кто знал, вернёшься или нет, и когда вернёшься.
«От Лёни», – угадала Зойка и не знала, чего бы ей больше хотелось, чтобы это оказалось правдой или чтобы она ошиблась. Она с волнением придвинула к себе два фронтовых треугольничка, стала разворачивать непослушными руками. Какое читать вначале? Посмотрела на даты. Одно было написано ещё тридцатого июля прошлого года.
– Когда ты его получила? – спросила Зойка.
– Да всё получила уже после оккупации, – ответила бабушка и села напротив, прикрывая ладонью на столе голубой конверт.
Зойка принялась читать более раннее, июльское.
«Действующая армия, Северо-Западный фронт, полевая почтовая станция № 111, почтовый ящик 300.
Дорогая Зоя! Это мой новый адрес. Я пишу его в самом начале, чтобы ты сразу обратила внимание.
Как жаль, что мы не успели обменяться фотокарточками. Это надо сделать обязательно. А пока только память хранит твоё лицо. И ещё во сне тебя часто вижу. Увижу, побегу к тебе, кричу от радости и от собственного крика просыпаюсь. Что ты со мной сделала, Зойка? Я ведь был обычно довольно сдержанным.
Ужасно хочу видеть тебя! Поскорее пришли фотокарточку. Она, конечно, не заменит тебя. Но я смогу каждый день видеть твоё лицо. Я скоро сфотографируюсь и тоже пришлю.
Отвечай поскорее.
Люблю. Целую. Лёня».
Читая письмо, Зойка то замирала от страха за Лёню, то радовалась, что всё у него пока благополучно. Ей тоже так захотелось увидеть его, что она готова была сорваться и бежать аж до самого Северо-Западного фронта. Она развернула второе письмо.
«Дорогая Зоя, здравствуй, – читала Зойка. – Как я ждал этого сообщения Совинформбюро! Наконец-то вас освободили. Когда от тебя перестали приходить письма, я догадался, что вам не удалось выбраться из города до оккупации. Но всё же надеялся дождаться ответа, так как моё письмо с новым адресом не вернулось. Мама писала мне из Свердловска, что их госпиталь отправили в тыл немного раньше, что там и Таня. В спешке мама не успела с тобой попрощаться. Знаешь, как у них, они по нескольку дней не выходили из госпиталя, операция за операцией. Сегодня ей напишу и на всякий случай сообщу твой адрес.
Я не люблю выспренних слов, но поверь, Зойка, милая, только в окопе по-настоящему понял, что такое Родина и как она мне дорога. Для меня в этом слове всё: и город на Украине, где я родился и рос, и улица, где живёшь ты, и школа, в которой мы с тобой учились, и незнакомый мне Свердловск, куда уехала мама, и вон та высота № 113, которую мы завтра на рассвете будем брать.
