Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка
— Фу, наконец-то, Замковая… — Оксана перевела дух. — А вон, кажется, люди…
Страх сразу угас.
Впереди темнел грузовик. Рабочий, стоявший на кузове, сбрасывал лопатой снег в люк.
«Надо же, ни один фонарь на улице не горит! — с досадой заметила Оксана, приближаясь к машине. — Не иначе, этот Данько-пират опять побил стёкла на фонарях…»
Внезапно от грузовика отделилась тёмная фигура и направилась Оксане наперерез. В ту же минуту рабочий в кузове отбросил лопату и спрыгнул с машины.
Перед Оксаной стоял Данцигер. Но прежде чем крик о помощи успел вырваться из груди онемевшей от ужаса женщины, страшный удар по голове свалил её навзничь.
Мёртвую Оксану убийцы сбросили в люк и завалили снегом.
Глава шестая. Ночные пожары
Ветер утих. В траве, на листьях кустов и деревьев несметным множеством маленьких солнц горят непросохшие капли дождя. Но там, далеко за Черногорским лесом, в просветах между деревьями продолжают вспыхивать молнии и гремят грозовые раскаты.
Петрик стоит у обрыва, то и дело бросая негодующие взгляды на заросли орешника, откуда ещё час назад должен был появиться Медведь, чтобы сменить его.
Завидев Медведя, беспечно, вразвалочку приближающегося к пещере, Петрик закричал:
— Почему опоздал? Я тут из-за тебя торчу с самого утра!
— Дождь лил, гром гремел, думаю: чего мне зря мокнуть? Ты всё равно из штаба в эдакую грозу не уйдёшь.
— Лучше бы подумал, кто завтра вместо Олеся будет выступать во Дворце пионеров от тимуровцев. Он же с детдомовскими ребятами уезжает на дачу. А какую хорошую песню он выучил, верно. Медведь?
— Угу.
— Во Дворец пионеров придут танкисты. И Александр Марченко с Ганей… Наверно, Юрко захочет, чтобы эту песню спел я, — решил Петрик.
Он откашлялся и громко запел:
Мы все из тех, кто наступал
На белые отряды.
Кто паровозы оставлял.
Идя на баррикады.
Припев он тоже гладко спел. А вот как же дальше?..
Средь нас есть дети, сыновья…
Петрик закусил большой палец.
Средь нас есть дети, сыновья…
Нет, дальше он решительно не мог вспомнить слова этой песни.
Тогда Петрик побежал к Юре, чтобы с ним вспомнить слова песни, а заодно и прорепетировать под аккордеон.
По дороге он вспомнил ещё одну строку:
Средь нас есть дети, сыновья.
Что шли с отцами вместе…
Тут Петрик с разгона налетел на человека, который сразу пропел куплет до конца:
В врага пошлём мы свой снаряд,
Горя единой местью!
— О пане-товарищу… — растерялся от неожиданности Петрик, встретив бывшего узника Берёзы Картузской.
Как знать, не будь Петрик так озабочен, возможно, на этот раз он вспомнил бы, что этот рабочий с огрубевшими сейчас руками, владеющий так свободно украинским языком, и вылощенный поляк с усиками, который в баре «Тибор» пытался застрелить убегающего Владека, — одно лицо.
Но Данцигер, с пытливым вниманием наблюдавший за мальчиком, видел, что тот не узнал его.
«И всё-таки мальчишку надо убрать с дороги», — подумал Данцигер.
Растерянно переступая с ноги на ногу, Петрик не мог решить, то ли попросить монтёра пропеть всю песню до конца, то ли бежать к Юре.
Нащупав в кармане комбинезона финский нож, Данцигер, хитровато посмеиваясь, спросил:
— Опять от Данька-пирата спасаешься?
— Нет, я был в нашей пещере… Ох, всё забываю — штабе!
— Если не военная тайна, могу я узнать какие такие важные дела вы обсуждали?
— А там никого не было. Я был один.
— Как? Ты не побоялся, что Данько-пират может тебя поймать?
— Он теперь к Юре, ну, вожатому нашему, здорово подлизывается! И нас перестал задевать…
«Это хуже, — промелькнуло в голове Данцигера. — Ну, да ничего! У них вражда старая, подозрение всегда падёт на этого Данька-пирата…»
— Вот что, Петрик, дождя больше не будет, пойдём покажи мне, наконец, свою пещеру.
— Пойдёмте, — охотно и быстро выпалил Петрик, бегом направляясь к тропинке, скрытой в кустах.
Они уже подходили к старому капитану, когда вдруг Петрик остановился.
— Знаете что, дядя… Я сейчас не могу идти в пещеру.
— Почему?
— Дело у меня есть. Мы с вами в пещере замешкаемся, а Юра возьмёт да и уйдёт куда-нибудь. Через это завтра получится скандал. Вы лучше завтра приходите во Дворец пионеров, мы там будем выступать. Добре?
И Петрик убежал.
У Юры были гости — старый профессор с внучкой Стефой. Когда Петрик вошёл, очи о чём-то громко спорили.
Отводя с потного лба прядку светлых волос, Петрик в смущении стоял на пороге комнаты, боясь поднять глаза на Стефу.
— О, Петрик! Входи, входи, друже. Что у вас там? Опять схватка с «пиратами»?
— Не-е, — замотал головой Петрик. — В сто раз хуже! Завтра Олесь не сможет выступать в это… ну, самодеятельной художественности!
— Ах ты, моя «самодеятельная художественность»! — почему-то засмеялась Стефа.
Но Петрик на неё за это не обиделся. Он сказал:
— Знаешь, Юра, я могу сам спеть ту песню… Но я немножко позабыл…
— Это мы в два счёта вспомним, — успокоил Юра, — дай только мне самому вспомнить одну вещь… Это, брат, дело чести…
— Так, так, прошу вспомнить, молодой человек, — лукаво поглядывал на Юру профессор. — Ну, под каким же девизом тайна «математической русалки» была разгадана?
Петрик присел на краешек дивана, где сидела Стефа, и, кротко сложив руки на коленях, не сводил взора с Юры, который мучительно что-то хотел вспомнить и не мог.
— Говори… — осторожно косясь на дедушку, подсказала Стефа.
— Ура! Вспомнил! «Говори, что знаешь, делай, что обязан, будь, чему быть». Под этим девизом Софья Ковалевская в 1888 году прислала на конкурс во Францию свой замечательный научный труд, наконец, разгадав, казалось бы, совсем неразрешимую задачу о вращении твёрдого тела вокруг неподвижной точки. Учёные называли эту задачу «математической русалкой».
— Всё верно, молодой человек, — дружески обнял мальчика профессор. — Но я знаю: в вашем сердце есть и гордость, и честь, а потому — ставлю вам только «четвёрку», а не «пятёрку». «Единицу» вам надо отдать вот этой подсказчице, — профессор погрозил пальцем внучке.
Стефа виновато улыбнулась и отошла к окну. Косы крест-накрест вокруг головы делали её старше. Она мечтательно проговорила:
— Я не буду математиком, как Софья Ковалевская, а непременно стану врачом…
— А я буду артистом, — счёл своим долгом заявить Петрик. — Тато говорит, у меня баритон и я буду когда-нибудь петь в опере.
— Вы поёте по нотам, молодой человек? — с самым серьёзным видом осведомился профессор, будто до этого никогда не встречал Петрика.
— Я… Я пою под аккордеон, прошу пана.
— Охотно послушаю ваше пение, друже мой. Но надеюсь, в вашем репертуаре нет песен, которые у меня под окном горланили когда-то «пираты»?
— Дедушка, нам уже пора. У тебя скоро лекция. А мне нужно подготовиться, я сегодня выступаю в нашем подшефном детском доме, — выручила Петрика Стефа.
— Да, да, — засуетился профессор, беря с кресла свою серую велюровую шляпу. — Но я надеюсь завтра нас послушать, друже мой, — обратился старик к Петрику. — Вот, Юрий меня уже пригласил.
Когда профессор и его внучка ушли, Юра взял аккордеон. Не прошло и часа, Петрик превосходно знал новую песню и смело мог завтра выступать.
Под вечер Петрик забежал к Васильку, чтобы взять его с собой на праздник в детский дом.
— Какой ты нарядный, Петрик! — сразу заметили все сестрёнки Василька.
Петрик покраснел, но, разумеется, не сказал им, что на вечере будет Стефа. А это он для неё так начистил туфли и даже намазал волосы бреолином.
— Да что ты копаешься, словно курица! — торопил Василька Петрик. — Опоздать можно!
— А как меня туда не пустят? — беспокоился Василько.
— Пустят… Мой татко… вот забыл, как оно называется. Ну… о — шеф! Он от железнодорожников там шеф. Нас пустят…
— А что это шеф?
— Ну той… Ну, как батько всем сиротам.
— Обманывай!
— А вот и не обманываю. Весь узловой комитет им шеф. Много придёт шефов… И потом — мы тимуровцы, нас везде пустят.
Последнее было убедительнее всего, и Василько заторопился.
Прежде чем надеть новые башмаки, Василько хорошенько помыл под краном ноги. Поставив под кран голову, он долго, старательно мыл уши, потому что вчера Юра сделал ему замечание. (И как он всё это подмечает!). Ну, что правда, то правда, обижаться не приходится. Уши Василько не очень-то привык мыть.
Йоськи дома не оказалось. Пришлось идти без него.
