Мила Блинова - Большой Кыш
— Ну был. Нечаянно. Шел, шел и зашел.
— Как это «шел»? Как это шел, когда я запретил тебе куда-либо ходить? А если бы тебя увидели другие кыши? Или вороны?
— Ну, па-ап! Ну не ругай меня впрок, я еще ничего не натворил. И потом, я же не просто так ходил, я по-хитрому…
— Ой, Хлюпонька, — обратился к брату Слюня, — лучше нам больше ни о чем не спрашивать, а Бу не отвечать. Мое сердце уже дрожит от страха, а хвост от негодования.
— Нет, я должен знать, — упрямо топнул задней лапой Хлюпа, — как этот неслух гуляет без спросу, «по-хитрому»?
— Ну это делается так, — начал охотно объяснять Бу, — берется маленький Бу и макается головой в мед.
— К-куда? — прошептал Слюня.
— В мед, папа Слюня, в мед. Лучше в цветочный. Его пчелы больше другого любят. — Бу улыбнулся. — А потом маленький Бу выходит на улицу и кричит пчелам: «Эй, полосато-мохнатые, летите сюда!» Но можно и не кричать, они все равно прилетят.
— Ага, мы с Хлюпой, глупцы, ночи не спали, волновались за тебя… Гадати, почему ты весь в волдырях, решили, что у тебя трясучка… — застонал Слюня, — а ты, разбойник, оказывается, дразнил пчел, пока они, бедные, тебя с перепугу не искусали…
— Ну, они не нарочно, — заступился за пчел Бу, — они кусали мед. Кто же мог догадаться, что под ним я.
— Зачем все-таки тебе надо было вымазываться медом? — переспросил Хлюпа.
— Как это «зачем»? Чтобы вокруг меня образовалась пчелиная завеса и все думали, что рой вылетел по делам или крылышки поразмять. Меня под пчелами совсем не было видно. Так мы и долетели до «Теплого Местечка». Я только на секундочку заглянул в Бякин домик. Вообще-то, я хотел с Енотом подружиться, он всегда спит в тенечке под кустом, рядом с домиком. Но он как завесу увидел, так сразу убежал.
— Потому что умный. В отличие от некоторых, — ехидно заметил Хлюпа. — А мед-то ты где взял?
— Как это где? У Люли. Он его у Бибо стащил, пока тот тяп-ляпушки катал.
— То есть как у Люли?
— Как, как! Я же говорю — по-хитрому.
— Бу, ты совершил плохой поступок, — строго сказал Слюня. — Ничего нет хитрого в том, что ты стащил мед у другого кыша. Это гадко!
— Я знаю, папа Слюня, — повинился Бу, — но, во-первых, я его слямзил у того, кто сам его слямзил, а во-вторых, это наша семейная традиция.
— Какая такая традиция? — упавшим голосом пролепетал Слюня.
— Ну, мы тут все немножко нечисты на лапу.
— Что-о-о? — Брови Слюни поползли вверх.
— Да-да. Когда я выклюнулся из яйца, вы у наших кышей взяли всего понемножку: у кого поилку, у кого гремелку. Взять без спросу — это что, по-вашему? Это — слямзить, дыкнуть, присвапить, прибрать к лапам. А когда все подумали на Бяку, вы что? Вы — молчок! Вот и я, как вы! Дыкнул, и молчок! Куда денешься — семейная традиция!
— Ой-ой-ой, — застонал Слюня, — Хлюпонька, как стыдно мне, как стыдно! Даже живот схватило. Что же делать-то? Бу стал маленькотеньковским воришкой.
— Делать нечего, — насупился Хлюпа и прошептал на ухо брату: — Придется признаваться и у всех просить прощения. Из высоких педагогических соображений.
— Угу! — закрыл лапами пылающую от стыда мордочку Слюня.
С покаянием близнецы решили не тянуть и тут же отправились к Асю, временно обосновавшемуся в Сяпином домике под старой липой.
Им открыла дверь Утика. Именно она нашла и привела сюда бездомного старика, кормила и выхаживала его. Ежедневно кто-то из кышей приходил проведать Ася: на этот раз пришли братья-близнецы. Они выглядели на удивление чистыми и опрятными.
— Как Ась? — вежливо спросил Хлюпа.
— Вздыхает, — пожаловалась У тика. — Ёша привезла Асю плохие новости про Большую Тень. Там случилось что-то страшное. Ась очень разволновался. И заболел. Хорошо бы напоить старика чаем из цветка папоротника. Цветок волшебный, от всех недугов помогает. Но где же его взять? Цветет он в июне, а сейчас конец августа. Да и найти цветок трудно: он прячется в чаще непроходимого леса. У нас такого нет. — Утика вздохнула, поправила вплетенные в брови гвоздички и пригласила кышей: — Проходите.
Кыши вошли в светлую спаленку. Ась сидел на топчане с Книгой Мудрости под мышкой, уставившись на Амулет.
— Где Шяпа? Он еще не отправилшя в путь? — быстро спросил Ась.
— Не знаем, — сказал Хлюпа, — мы, собственно, вот зачем, Ась…
— Давайте шкорее, я жду Шяпу, — перебил его Ась. Видно было, что он очень нервничает.
— Ась, — продолжил Хлюпа, — если я взял без спросу для одного кыша у другого кыша (на время) вещь, которая хозяину была не очень нужна… Я прав или виноват?
Ась почесал ушки:
— Ты, Хлюпа, прав.
— А если я знал об этом, но смолчал, чтобы не навредить тому самому другому кышу, для которого Хлюпа взял эту самую вещь, я виноват или прав, Ась? — спросил Слюня.
— И ты, Шлюня, прав.
— А если тот самый кыш, ради которого мы все это делали, теперь называет нас воришками, он прав?
— Жнаете, кыши, думаю, Бу тоже прав. Брать чужое — нехорошо. Вше надо пошкорее вернуть владельцам, а то Люля Бяку шовшем шо швету шживет.
Братья переглянулись и тихо вышли.
— Я тебе что говорил? — шепнул в дверях Слюня Хлюпе. — Он все знал с самого начала. У, хитрющий! Смотрит, а у меня мурашки бегают от макушки до кончика хвоста. Бр-р-р! И очень стыдно становится. Хочется пойти повиниться перед всеми… у кого мы… позаимствовали на время…
— А мне не стыдно! — громко крикнул Хлюпа, чтоб его услышал Ась. — Потому что я старался для Бу. Ась ведь не стыдится того, что про все знал и молчал? А ведь он, выходит, соучастник. И пусть не задается!
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Грустно. Печально. Вот
Бяке стыдно.
Стих — тушканчик.
Все против Бяки.
Бякин шедевр — «Кислая мордашка»
Я хочу, чтоб меня съел хорек, я хочу, чтоб меня съел хорек, я хочу… — бубнил себе под нос Бяка, с остервенением вычесывая Енота. — Ась смотрит на луну. От этого делается пусто в животе и лапы мерзнут. Не хочу быть умным и великодушным. Не хочу никого жалеть. Не хочу кого-то спасать. Сяпа умнее меня, пусть он обо всех и заботится. А я месяц-другой протяну — и в спячку! Обычное дело. А следующей весной все забудется: и про Хнуся, и про яйцо, и про панаму. — Бяка задумался на минутку и печально продекламировал:
Грустно. Печально. Вот.
Ася луна зовет.
Наша луна хороша,
Там отдыхает душа.
Грустно. Печально. Вот.
Ночью трава поет.
Слух прошуршал глухой:
«Бяка — самый плохой!»
Бяка? Да, Бяка я!
Грустная жизнь моя.
Я — самый напрасный,
Самый несчастный
Здесь на холме в Тени,
Прямо
Хоть прочь беги.
Далеко,
Далеко,
в Да-Да…
Этот стих, похожий на тушканчика — кривой, нескладный, с длиннющим хвостом, — крепко засел в Бякиной голове и нудно трындел там надоедливым сверчком. Предсказание Ася сбывалось: Большого Кыша мутило от себя самого. И он решил обратиться за поддержкой к Еноту.
Енот крепко спал. Он не услышал Бякиного зова, а вот Кроха на зов явился сразу.
— Бр-р-ряка, привет! Дай р-разминашки для поддер… поддер-р-ржания здор-ровья!
Бяка захлопотал на кухне и через минуту уже потчевал любимца домашними разносолами. При этом он с удовольствием отводил душу: жаловался на Ася и читал обо всех ругательные стихи.
В ответ Кроха неестественно долго безмолвствовал. Потом вдруг встрепенулся и гневно прокаркал:
— Кышмар-р! Дело др-рянь! Пр-ровокация. Фар-рмакок. Он — вр-редина, гадкое созданье! Бр-ряка, скор-рей в дор-рогу! Твои собр-ратья за холмом в опасности, а ты и в ус не дуешь!
— Уймись! — обиженно оборвал его Бяка. — У меня здесь хозяйство: вы с Енотом и чайники. Куда я от чайников-то?
Кроха набрал со стола полон клюв разных вкусностей и взмыл к потолку. Он решил больше не спорить с Бякой. Но на высоте пяти хвостов воронья натура взяла верх, и он презрительно прокаркал:
— Одиночка Бр-ряка! У тебя что, нет сер-рдца? Бр-росаешь р-родню на р-р-растер-рзание Фар-рмакоку, пр-р-редатель?
И на голову Бяке посыпались вареники и ляпушки.
Этого Бяка вынести не мог. Он выгнал Кроху, наорал на вылезшего невесть откуда сонного Енота и заперся в мастерской. Там Большой Кыш в праведном гневе сел на сырой, еще не обожженный чайник и сплющил его до неузнаваемости. Дело довершила некстати появившаяся в окне плутоватая рожица Люли.
— Бяка, а Бяка, — с ходу выпалил он, — я краем уха слышал, что ты хороший и благородный. Ась сказал, что ты идешь спасать кышей из Большой Тени. А я считаю, что это вранье! Как обстоит дело на самом деле?
— Чего тебе тут надо, заноза? — прорычал Бяка.
— Я насчет Большой Тени. Ты идешь или не идешь?
