Отражения нашего дома - Заргарпур Диба

Хожу по подвалу, по первому этажу, по террасе, отыскиваю в доме новые места, где я еще не оставляла подарки.

И каждый предмет, аккуратно положенный на свое место, окутывается легким дымком, и моим глазам предстает новая мерцающая картина, которая вдыхает жизнь в отражения нашего дома.

В четырнадцать лет биби скатывает отцовский ковер. Они с баба-джаном переезжают в Кабул, чтобы никогда больше не возвращаться.

В шестнадцать лет биби пьет чай из изящных фарфоровых чашечек вместе со своей старшей дочерью, халой Фарзаной.

В двадцать лет биби среди ночи достает мамино кольцо. Ей так не хватает ее слов утешения.

В двадцать три года биби молится, сложив ладони, просит Бога избавить ее от боли в груди, задушить ее неумирающие детские мечты. Она запирается в своей комнате, оставляя снаружи далекие крики своих четырех дочерей.

Самнер наполняется воспоминаниями, цельными и яркими. В обрывочных мгновениях, брошенных мной в пучину этого дома, раскрывается жизнь биби, разворачиваются ранние картины семейства Амани. И все-таки о ней, о Малике, до сих пор ничего нет.

Чем больше подношений я скармливаю дому, тем сильнее боюсь, что больше ничего выяснить не удастся.

И если я исчерпаю прошлое биби, то что мне делать с тенями, которые не желают меня отпускать?

Глава 19

Голова раскалывается. Стараюсь не уснуть прямо за работой.

– Соберись, – бормочу я себе, прислоняясь к линялой розовой тумбе в хозяйской ванной на верхнем этаже Самнера. Откуда-то снизу благодаря странным акустическим эффектам доносятся смех и болтовня строительной бригады. Голова сама собой падает на грудь, я дрожу даже в теплом худи. С каждым днем все труднее бороться со сном, прогонять холод из окоченевших пальцев.

Мой запасной телефон (заранее купленный мамой в «Костко» в качестве подарка на Курбан-байрам) звонит в кармане не переставая.

Таинственная женщина снова занимает все свободное пространство в моих мыслях, и я со стоном театрально раскидываюсь на потертом кафельном полу в этой ванной. Сверху на меня смотрит потолок в пузырях краски. В голове волна за волной прокручиваются разговоры. Сменяют друг друга сценарии, в которых я отвечаю на сообщения падара, где я возлагаю на него ответственность за всю боль, какую он причинил – не только маме, но и мне.

Но беда в том, что беседами в своей голове я могу управлять.

А в реальной жизни это не получается.

Раздается шорох, опрокидывается мусорная урна. Появляется Сэм. Увидев меня, он ворчит. Я торопливо сажусь и чуть не вырубаюсь от боли в голове.

– Я и не знал, что ты тут работаешь. – Он окидывает взглядом хозяйскую спальню и берет ящик с инструментами. – Меня позвали помочь здесь. Потом избавлю тебя от своего присутствия.

– Ничего, я просто зашла отдохнуть. – Ищу предлог, слегка смущаясь, что меня застукали за бездельем. От июльской жары Сэм обливается потом. Стягивает футболку и вытирает ею лицо. – Хочешь, помогу отнести? Я бы могла…

– Мы оба знаем, что ты меньше всего на свете хочешь помогать мне, – отвечает он. – Поэтому если ты еще не готова к серьезному разговору, то сейчас ты ничего не можешь для меня сделать.

Мне не нравится, как он смотрит на меня. Примерно так же смотрит мадар на падара, когда танец разводит их в разные стороны. Но я не падар. Я ничем на него не похожа.

– Тогда продолжай сам, как знаешь.

Он неуверенно молчит, кусает нижнюю губу. У него в голове тоже идет война. Мне больно это знать. У Сэма есть такое свойство – он всегда первый не выдерживает.

– Сара, почему ты снова и снова делаешь это? – спрашивает он наконец.

– Что я делаю?

– Вот это. – Он жестом соединяет нас. – Этот танец – шаг вперед, два назад. То мы с тобой сидим и шутим у меня на кухне, то ты налетаешь на меня за то, что я среди ночи нашел тебя в этом доме всю в крови. А после этого, в довершение всего, ты начинаешь меня игнорировать. Опять. А я, как идиот, оставляю тебя в покое, надеюсь, что ты прекратишь вести себя так, перестанешь ходить в этот дом каждую ночь. Я вижу, как ты садишься на велосипед, но ты все равно упрямо делаешь вид, будто ничего не происходит. Сара, я такого обращения не заслуживаю, и ты это знаешь. Так почему же ты не расскажешь честно, что, черт возьми, происходит?

Он взбешен. Сэм никогда не бесится. Меня тревожит мой собственный отклик на его слова – в душе кавардак, и я чувствую, что он меня не понимает. А еще сильнее тревожит то, что он оставил невысказанным. Но я уже научилась читать между строк, видеть сквозь глянец. Я понимаю, что он хочет сказать: «Ты мне нужна» и «Разве я тебе не нужен?»

У меня чуть не слетает с губ чистейшая правда: он мне нужен, хотя я сама этого боюсь.

Но я вижу тень, кружащую за спиной у Сэма, и слова застревают у меня в горле. Красная аура медленно просачивается из хозяйской спальни и тянется к его щиколоткам. Около него бегают кругами маленькие ножки. В углу, качая головой, стоит темный силуэт баба Калана. Внезапно мне становится очень страшно по совсем иной причине.

– Ты прав.

– Что? – От удивления Сэм на миг сдувается.

– Я дрянь.

Над мерцающими волосами Сэма встает красное гало. В груди нескончаемо колотится безумный кавардак.

– И что?

– Как это – и что? – Стремительно опускаю глаза. Кафельные стены сдвигаются, готовые раздавить нас, и я отчетливо ощущаю здесь, рядом с нами, чужую, постороннюю тяжесть. – Я такая, какая есть, и ничего не могу с собой поделать.

– Это и есть все твои извинения? – фыркает Сэм и взмахивает рукой. – Ты произносишь это и даже не можешь набраться храбрости посмотреть мне в лицо?

Сэм встает, и шею мне щекочет чье-то дыхание. Я вся сжимаюсь.

Он делает шаг назад, и красное свечение меркнет.

– Да посмотри же ты на меня! – Он ждет, что я подниму глаза. А я не поднимаю. – Ладно. Намек понят, капитан.

Он выходит из спальни, стукается коленом об ящик с инструментами. От этого звука я вздрагиваю, но спокойно вздохнуть могу только тогда, когда с лестницы доносятся его тяжелые шаги. Здесь все еще ощущается присутствие кого-то чужого, но оно уже давит не так сильно.

Опять звонит телефон. На экране имя падара. Отправляю его прямиком на автоответчик.

– Не вмешивайте Сэма в это. – Понятия не имею, к кому я обращаюсь и слушает ли меня кто-нибудь вообще, однако все-таки говорю. На всякий случай. – Он больше не доставит хлопот, обещаю. Только оставьте его в покое.

И возвращаюсь к работе.

Кажется, не успела глазом моргнуть – и вот уже Четвертое июля.

Я в гостях у Фарибы-аммы. Вокруг царит суета. Моя тетушка помогает падару развешивать во дворе гирлянды лампочек. Свежеподстриженная лужайка укрыта красным, белым, синим. На ветерке весело покачиваются воздушные шары. В воздухе пахнет соленой водой и автомобильными выхлопами.

Я сижу на траве, смотрю на запруженную парковку и залив Литл-Нек, стараюсь держаться как можно дальше от звонкой музыки, льющейся из дорогой акустической системы «Сонос». Пальцы в ритме отчаяния перебирают браслет, пытаясь разогнать холод, проникший уже до локтей.

По непонятной причине падар решил в этом году отметить Четвертое июля торжественным праздником.

– Вечер будет незабываемым, – сказал падар сегодня днем и поцеловал меня в макушку. Энергия била из него ключом. Все его тело испускало волны чистой радости.

Я была (да и сейчас осталась) на сто процентов озадачена.

– Почему? – спросила я, когда он отправил меня готовиться.

Единственным ответом была широченная улыбка.

Искоса смотрю на свое отражение в экране телефона. И не узнаю себя. Не потому, что на мне макияж и контактные линзы. И не потому, что волосы уложены длинными темными локонами, четко выделяющимися на фоне бело-голубого коктейльного платья.