Ласло Харш - Ребята не подведут!
Из тумана вынырнул какой-то высоченный, усатый дядя, лукаво прищурился, щелкнул Габи по лбу и крикнул: «Эй, Климко!» Габи скривил губы, но не от боли, от досады: ну конечно, его считают мальчишкой, с которым можно так обращаться! Но отец не понял его гримасы и сказал: «Эх, ты, какой же из тебя получится вояка?» Усатый дядя еще раз подмигнул Габи левым глазом и произнес: «А ты, брат, и не старайся стать воякой. Это я тебе говорю, Бернат Шимончич, — понятно?» Габи ответил, что, дескать, понятно. «Ничего, брат, — сказал Бернат Шимончич, — ты мне нравишься». Габи совершенно забыл о щелчке и очень гордился тем, что он нравится Бернату Шимончичу.
Пришли на завод. Отец стал на свой пост в проходной, а вскоре загудел заводской гудок. Завод сразу, как по мановению волшебной палочки, пришел в движение. Кругом загрохотало, заскрежетало, застучало, заухало, сливаясь в сплошной оглушительный грохот.
Габи хотелось увидеть все. Он не впервые бывал на заводе. Многие рабочие узнавали его и приветливо кивали, когда он, сунув руки в карманы, неторопливо шагал по заводскому двору среди всевозможных металлических конструкций, сооружений и стеллажей.
Пока Габи бродил по заводу, домой к нему прибежал Пушок, царапнул дверь, и мама, знавшая уже о воскрешении Пушка, впустила его. Пушок обежал комнату, поискал Габи, по так его и не нашел. Тогда он поднял глаза па маму, словно ожидая от нее объяснения, поскреб лапой порог и, уткнувшись носом в пол, раздраженно зафыркал. Мать выпустила его. Пушок, не отрывая морды от земли, добрался до завода, там на мгновение остановился и пролез через дыру в заборе. Потом, по-прежнему принюхиваясь, обошел весь заводской двор. Многие оглядывались на него, кое-кто покрикивал, но он не обращал на них пи малейшего внимания. Покружившись в незнакомом ему мире железного лома и стеллажей с железными болванками, он вдруг поднял морду кверху, помахал своим белым хвостом и, завизжав от радости, бросился за высокую кирпичную стену.
Габи не без гордости посмотрел на стоявшего рядом с ним дядю Шефчика.
— Я же говорил, что он меня найдет. Хоть на краю света разыщет, — сказал он и наклонился к вертевшемуся юлой Пушку.
— Умная собачонка, — признал дядя Шефчик.
Габи поймал Пушка и нащупал привязанный у него на шее пакет, который сегодня был гораздо толще, чем обычное письмо. Габи ничуть этому не удивился и, не распечатывая, передал пакет дяде Шефчику. Дядя Шефчик разделил пакет на две части и еще раз восхищенно покачал головой:
— Ну и умная же собачонка!
За кирпичной стеной показалась высоченная фигура Берната Шимончича. Он хитро подмигнул Габи левым глазом, как бы говоря: «Ты мне нравишься», взял половину пакета у дяди Шефчика, молча сунул в карман и исчез. Дядя Шефчик потрепал Пушка по шее и тоже пошел по своим делам.
Габи и Пушок отправились домой. В воротах они распрощались: Габи пошел направо, а Пушок налево. Уже разойдясь в разные стороны, они вдруг остановились, обернулись и посмотрели друг на друга.
В тот день отец пришел с завода необыкновенно возбужденный. Он взволнованно рассказал о поразительных событиях на заводе. Откуда ни возьмись, как снег на голову, посыпались крохотные листовки. Одну нашли во дворе, другую — в машинном отделении, третью — в доменном цехе, четвертую — еще где-то. Листовки призывали рабочих всеми силами помешать вывозу завода. Немцы, мол, проиграли войну, а бандиты-зеленорубашечники хотят вывезти завод, опустошить и разграбить всю Венгрию.
Отец сказал, что обстановка на заводе страшно накалена. Рабочие собирались группами, читали листовки и всячески одобряли их. А начальник-нилашист орал, что засадит в тюрьму тех, у кого обнаружит листовки. Он распорядился провести расследование и установить, каким путем листовки попали на завод, так как есть приказ обыскивать в проходной всех рабочих поголовно. Утром тоже всех обыскивали, и все же листовки оказались на заводе! Это, конечно, работа коммунистов, не иначе!
Габи очень жалел, что Пушок не слышит папиного рассказа.
Но у Пушка были другие заботы.
На следующий день он снова появился на заводе. Но теперь уже никого не искал, а стрелой бросился за кирпичную стену и покорно стоял, пока дядя Шефчик снимал с его шеи привязанный пакет. Только тогда он убежал с завода, примчался к Габи, вскочил на постель и запачкал простыню своими грязными лапами.
И на третий день повторилось то же самое. Очевидно, Дуци переписывалась уже не только с Габи, но и с дядей Шефчиком. Причем переписывалась очень усердно!
Вечером отец рассказал, что на заводе все до предела накалено. Все рабочие согласны с тем, что говорится в таинственных листовках, и что они не позволят увезти машины и оборудование! Нилашистам не удастся совершить это преступление. И как бы между прочим отец заметил:
— Кстати, Габи… Мне показалось, что сегодня утром я видел около завода Пушка. Во всяком случае, он очень похож на Пушка… Я хотел было привести собачонку домой, да она не далась и убежала.
— Вот и хорошо, — усмехнулась мама. — Шлампетер наверняка бы пристрелил и эту только за то, что она похожа на Пушка.
Словно в ответ на слова матери, во дворе хлопнул выстрел, а после выстрела раздались обычные выкрики зеленорубашечника. Затем наступила тишина, и вдруг раздался второй выстрел, а может, и не выстрел, а взрыв или гром — словом, какой- то непонятный звук. В наступившей напряженной тишине послышался далекий рокот, будто где-то дрожала земля, а в доме задребезжали все стекла. Все обитатели дома невольно содрогнулись: «Что же это такое?»
Габи не терпелось узнать, что там происходит. Он вскочил, выбежал во двор, посмотрел на небо, но ничего не увидел, кроме спокойно плывущих темно-серых облаков. Под облаками что- то с визгом пронеслось, потом донесся свистящий, нарастающий гул, и, наконец, раздался сильный взрыв.
В ворота вбежал Шефчик-старший.
— Видел? Видел? — торжествующе воскликнул он. — Стреляют!
— Кто стреляет? Шлампетер? — с трепетом спросил Габи.
— Какой там Шлампетер! Русские! Из орудий бьют! Угодили в ограду Торичка. В щепки разнесло.
— Зачем им стрелять в ограду Торичка? — недоумевал Габи.
— Ох, какой же ты глупый! — разозлился Шефчик-старший. — Стреляют не туда, только попали в нее. Случайно. Еще выстрел. Слышишь?
Они прислушались. Вдалеке громыхнуло, и опять послышался свистящий звук. Он все приближался, все нарастал. Потом свист прекратился и последовал мощный взрыв.
Шефчик-старший схватил Габи за руку.
— Пошли! — и потащил на улицу.
Они осмотрелись. Где-то на следующей улице ввысь взмыли клубы пыли и дыма.
— Туда угодило, — показал Шефчик-старший.
— Не стойте здесь, это вам не детская забава.
Они посмотрели вверх. Возле них стоял доктор Шербан. Очевидно, он только что пришел домой. Его зимнее пальто все перепачкано землей и грязью.
— Что с вами, доктор Шербан? — спросил Габи. — Вы упали?
— Почти, — усмехнулся доктор Шербан. — Видишь ли, мне пришлось идти пешком, так как трамваи уже не ходят ни по Вацскому шоссе, ни по проспекту Арена. Рядом что-то ударило, наверно снаряд. Пришлось срочно искать укрытие.
— Ой, как интересно! — позавидовал Шефчик-старший.
— Интересно? Не думаю. Впрочем, со временем и ты узнаешь, — предсказал доктор Шербан и прогнал председателя и главного секретаря во двор.
На лестничной площадке доктор им сообщил, что листовки сыграли очень важную роль. Движение Сопротивления перешло к активным действиям. Пушка завтра на завод не надо посылать. Остальное они сделают без его помощи. Габи упрямился, уверял, что члены группы не хотят стоять в стороне и без их помощи все равно не обойтись. Но доктор Шербан заверил, что обойдутся и без них, что завод не увезут ни немцы, ни нилашисты — это уже точно. Напоследок доктор сказал, что это приказ движения и нарушать его они не имеют права.
Ну, раз это приказ движения Сопротивления, значит, они ничего не будут делать. Значит, так нужно. К тому же их целиком захватило новое волнующее событие, о котором только и толковали: русские орудия обстреливают Андялфельд! Даже во время воздушной тревоги все разговоры в подвале велись лишь на эту тему. Тетя Чобан сказала, что русские уже в Уйпеште: она встретила человека, который пришел оттуда, и разговаривала с ним. Тыква обозвал тетю Чобан лгуньей и заявил, что это снаряды дальнобойных орудий, а бьют они по меньшей мере на сто километров, так что русские еще очень далеко.
— И не подойдут ближе, — заверил зеленорубашечник. — Я сегодня был на фронте… ездил на трамвае…
Он сделал паузу в надежде, что посмеются над его шуткой, но только Тыква, Розмайер и Эде тихо, одобрительно хихикнули. Остальные молчали.
— Вот именно, на фронте, — продолжал зеленорубашечник таким тоном, будто никто не поверил ему, — и могу сказать вам, что к рождеству во всей Венгрии не останется ни одного врага.
