Илья Туричин - Кураж
И Толик стал уходить из дому, когда хотел, куда шел - не докладывал, где был - не рассказывал.
Большой Совет постановил выходить лейтенанта, и Великие Вожди находили разные способы навещать своего подопечного в "вигваме". Перебраться через речку - плевое дело! Проверено. Вот только вода похолодала, и купающийся в эту пору выглядел по крайней мере чудаком. А привлекать к себе внимание не следовало, хоть на речке и в лесу немцы не появлялись. Только у моста.
Толик подошел к деревянной будке возле шлагбаума, снял кепку и произнес вежливо:
– Гутен морген.
Солдат выходить из будки не стал, охота мокнуть под дождем! Поманил Толика пальцем и, когда тот подошел, заглянул в корзину.
– Аусвайс.
Толик замотал головой.
– Найн, нету. Их бин кляйне. Маленький. Я собирать грибы в этот корзинка, - Толику казалось, что, если он будет говорить, коверкая русский язык, немец его скорей поймет. Для наглядности он даже достал из кармана перочинный ножик, раскрыл его, нагнулся и "срезал" два воображаемых гриба.
Солдат высунул из будки руку, отобрал ножик, осмотрел его. Ножик был старый, с поломанным лезвием. Солдат недовольно поморщился, бросил его в корзинку и махнул рукой: шагай, мол, разрешаю.
Толик поклонился, пробормотал:
– Данке, данке…
И пошел по мокрому деревянному настилу через речку. Пройдя немного по дороге, он, не доходя до знакомой тропы, свернул в лес и постоял в кустах. На всякий случай. Потом двинулся дальше, срезая попадавшиеся грибы. Грибов было много, взрослые в лес не ходили и ребят не пускали. Толик не брал переростков, выбирал грибы помоложе, покрепче.
Каруселин обрадовался его приходу. Он сидел один в темной землянке, завернувшись в старое одеяло. Лампу не зажигал, керосину оставалось на донышке. Примус сиротливо приткнулся в углу, поблескивая желтым боком. В землянке пахло древесной гарью. По ночам лейтенант разводил на полу маленький костерок из сушняка и кипятил на нем воду. Дым выползал в приоткрытую дверь. Забреди сюда какой-нибудь путник, принял бы огонек в земле за преисподнюю. Но кто забредет ночью в такую глухомань!
Пошли дожди, в кронах берез явственно проступила желтизна, кое-где лист срывался и, крутясь, падал на землю золотой монетой.
Крупа кончилась. Каруселин перешел на подножный корм, варил и пек грибы. Хорошо, хоть соль есть, но и та на исходе.
Еще на прошлой неделе Большой Совет решил забрать лейтенанта в город, пока еще вода в реке сносная. В темноте, держась за бревно, переплыть можно. А на том берегу встретят с сухой одеждой. Но тут случилась беда, и пришлось заниматься похоронами. Толик поделил с лейтенантом сало и хлеб и, пока они ели, рассказал, что сегодня хоронят мать Василя. И если лейтенант появится завтра с утра, то Ржавый выдаст его за своего дядю. Мол, приехал из деревни на похороны, да опоздал. А там видно будет.
Каруселину тоже надоело сидеть в лесу. Бритвы не было, он оброс белесой редкой бородой. Ржавый принес ему отцовскую рубаху и пиджак, который висел на похудевшем лейтенанте мешком. Сапоги, когда-то блестящие, ухоженные, покорежились от воды, солнца и огня. Деревенский мужик и только, ничего лейтенантского не осталось. Кроме, разве, пистолета.
Лейтенанта томила бездеятельность. По вечерам он настраивал Серегин самодельный приемник и слушал последние известия, напрягаясь и с трудом улавливая слова.
Вести с фронта были тревожные. И лейтенант для себя решил твердо: сначала перебраться в город, а оттуда - на восток, через линию фронта, к своим. Он уже достаточно окреп, спасибо ребятам. Какие замечательные ребята! Мысль о разлуке с ними печалила. Они ему стали родней отца-матери. Он им жизнью обязан!
Каруселин жевал сало и посматривал на Толика.
– Мне пора, - сказал Толик. - Ребята ждут. Значит, запоминайте: вы - Геннадий Васильевич Чурин. Это девичья фамилия Василевой мамы. А вы ее брат.
– Чурин Геннадий Васильевич, - повторил Каруселин.
– Правильно. Приехали из деревни Болотная. Немцев там не было. Аусвайсы не выдавали. И вообще там глухомань.
– Ясно.
– Как стемнеет, выходите к реке. Ниже того места, где мы вас вытащили. Там река хоть и шире, да спокойнее. Все-таки у вас плечо.
Лейтенант махнул рукой: мол, пустяк!
– Найдете причаленное бревно. Мы им все время пользовались. Одежку свяжите. А на том берегу кто-нибудь встретит. И лучше без шума. На всякий случай. Хоть там немцев и нет.
Каруселин проводил немного Толика, помог добрать грибы. Корзину сверху прикрыли папоротником, как и положено настоящему грибнику. У моста дежурил тот же солдат. Толик снял кепку и сказал:
– Гутен таг.
Солдат вытянул шею, заглянул в корзину. Толик услужливо приподнял папоротник.
Солдат почмокал губами.
Толик поставил корзину на землю, обеими руками взял несколько боровиков, протянул солдату: пожалуйста, всегда рад поделиться!
– Найн, - сказал солдат и добавил какую-то длинную фразу, которую Толик не понял.
Поклонившись, Толик подхватил корзину и пошел в город.
Днем Василь, Толик, Злата и Толикова мама тетя Дуся подняли гроб с телом покойной на плечи и понесли на кладбище. Тетя Дуся была довольно рослой женщиной, она шагала в паре с маленькой Златой и гроб перекосило.
Позади шла притихшая Катерина в стареньком коротком пальтишке. Она старательно обходила лужи или перепрыгивала через них. Она еще до конца не понимала, что это ее маму уносят на кладбище навсегда.
Редкие прохожие смотрели маленькой процессии вслед. Какая-то старушка перекрестилась.
Почти у самого кладбища остановил патруль - трое автоматчиков.
– Хальт. Аусвайс.
Василь достал из кармана разрешение на похороны. Один из солдат взглянул на бумагу, жестом велел опустить гроб на землю.
Опустили.
Так же жестами велел поднять крышку. Крышка была прибита гвоздями, ее с трудом оторвали.
Солдаты равнодушно взглянули на покойницу. Один из них сказал:
– Гут.
И они пошли дальше.
Шмыгая носом от горя и обиды, Василь приладил крышку на место.
– Гады! - сказал он сквозь зубы и так посмотрел фашистам в спины, словно прожигал их насквозь.
Вернулись с кладбища уже под вечер. Тетя Дуся принесла муки, напекла блинцов, растопила немного свиного сала. Заварила чай. Поели молча.
За окном стемнело. Толик переглянулся с Василем и поднялся. Василь тоже встал.
– Куда? - спросила тетя Дуся.
– Дело, мама.
– Хоть бы сегодня…
– Пусть идут, тетя Дуся, - сказала Злата. - Они скоро.
– И что у вас за дела? Ведь застрелить могут.
– Мы маленькие, - сказал Василь баском. - Нас не видно.
А дождь все хлестал по темному городу, словно стремился хоть с одного окошка смыть темноту, добраться до света.
Василь нес за пазухой узел с одеждой для лейтенанта, чтоб не намок. Шли молча, быстро, легким шагом по-кошачьи, как и подобает Великим Вождям.
Вышли к речной пойме и двинулись по прибрежной улице. Мокрая земля чавкала под ногами.
За одним из заборов залаяла собака. Толик остановился. Уж очень знакомым показался собачий голос.
– Ты чего? - спросил Василь.
– Ничего. Слышишь?
– Собака.
Толик пошел было дальше, но снова остановился, сунул два пальца в рот и трижды коротко и тихо свистнул.
По ту сторону раздался хруст веток, кто-то пробирался через кусты. Собака несколько раз тявкнула и заскулила.
Толик стоял неподвижно. Остановился и Василь.
– Киня, ко мне, - тихо позвали из темноты собаку. Голос был старческий.
Снова затрещали кусты, и за забором все стихло.
Василь тронул Толика за плечо. Свернули к реке. Зашуршала под ногами жесткая осока.
Противоположный берег скрывала тьма. Деревья на нем даже не угадывались. И река была не видна, только едва слышно рядом журчала вода.
Ребята остановились и стали всматриваться во тьму.
– Вспомнил, - прошептал Толик. - Киндер лаял. Его голос.
– Ты что? - в голосе Василя звучало изумление. - Киндер давно в Москве. Они же с цирком ушли.
– Может быть… Но очень похож.
– Ты ж на собаках собаку съел, - усмехнулся Василь.
Толик не ответил. Некоторое время они напряженно прислушивались, стараясь уловить какой-нибудь посторонний звук.
– А кто в этом доме живет? - тихо спросил Толик.
– В каком?
– А где собака.
Василь пожал плечами:
– Вроде, старик…
– Один?
– Тихо.
Они снова прислушались.
– Показалось.
– Когда я свистнул, собака заметалась. Выходит, знает свист.
– И я бы свистнул - заметалась. У тебя в мозгах сдвиг на собачьей почве.
– Тихо, - Толик тронул товарища за руку.
На этот раз послышался смутный всплеск, потом другой, слабый, но отчетливый. На черной воде появилось еще более черное пятно, расплывчатое и длинное. Оно ткнулось в берег.
