Николай Богданов - Пропавший лагерь
4. Будь готов!
Скоро в лагере обжились. Решили смычку заводить крепче. Опрометчиво не поступать. Первым делом, конечно, изучить и обследовать деревню, потом помочь чем можно: переплесть ли книги в библиотеке, украсить избу-читальню, вообще поработать в полной парадной форме с блокнотами и карандашами. Перевез Глебыч звено «Летчик» в Выселки.
Звену план дан — обследовать и записать расслоение деревни, нового кулака, середняка, бедняка. Почему, как, отчего, урожай, орудия труда, все, все.
«Старый барабанщик,
старый барабанщик,
старый барабанщик крепко спал.
Вдруг проснулся,
перевернулся,
октябренком сразу стал».
Выговаривал барабан по селу, и пока мы удивляемся чудесному превращению барабанщика в октябренка, звено завернуло к новой хате с петухами и резным крыльцом. Изба Петра Тимофеевича Тимофеева.
— Вам хозяина? — высунулась из окна бабенка.
— Да, нам бы хозяина.
Щеколда сенц щелкнула и, грузно ступая по ступеням, вышел хозяин. Бык быком. Покосился, будто рогом боднуть прицелился.
— Чем могим служить?
— Мы вот, товарищ, хотим крестьянское хозяйство обследовать, мы из города, интересуемся, как вы живете, обрабатываете землю, мы запишем, поедем в Москву, расскажем…
— Дунька, пинжак подай, — гаркнул внимательно слушавший речь Симки хозяин.
— …Вот мы расскажем, смычка будет крепче, — продолжает Симка, а сама думает: Зачем ему пиджак?
Пиджак был подан. Хозяин порылся в карманах.
— Извольте-с, — протянул он Симке какой-то лист.
— Это что? — удивилась звеновая.
— Все в порядке-с, до пудика.
— То есть, как? — совсем сбилась с толку Симка.
— Очень-с просто, квитанция, налог внесен и никаких, не имеете права подступаться, — декрет — безобразиев не допущать.
— Вы, вы, гражданин, не поняли… мы не за налогом, мы, так сказать, обследовать…
— Обследовать, ваш мандат! — рявкнул детина. — Нонче строго, обыски без бумаги не допущать, притом же без председателя сельсовета…
— Да мы не обследовать… Тo-есть, не обыск…
— Не могим допустить, пожалуйте мимо.
Дверь хлопнула.
— Ф-фу! Кулачина, образина тупоголовая! — потрясла возгласами Симка. — Ведь надо эдак, а!
— Надо, не надо, а тово… этово с носом.
— Ну, к середняку сходим, наука нам, не лезь к кулакам.
Перешли дорогу и прямо к обыкновенной избенке.
Перед окном баба поила теленка, в окне ревел чумазый парнишка, грызя собственный кулак.
«Старый барабанщик,
старый барабанщик»…
снова заговорил барабан.
Мальчишка бросил реветь и грызть кулак и разинул широко рот, желтый, как у галчонка, измазанный в яйце, а баба отпустила ведро, теленок же буркнул и разлил все свое пойло.
— Здравствуйте… — Симка совсем не знала, как начать после первой неудачи.
— Здравствуйте, — подозрительно покосилась бабенка и оправила красную юбку.
— Мы вот из города… посмотреть ваше хозяйство хотим, живем мы рядом — вот за рекой… Палатки у нас, ну и живем… вот…
— Обожди, я хозяина кликну.
Баба скрылась за избой и скоро извлекла откуда-то хозяина, босого молодого мужика, знакомого с бритвой, но незнакомого с гребенкой, на что указывало отсутствие бороды и всклокоченная репой-голова. Внимательно выслушал он Симку.
— Хорошо, покажем.
Взликовали ребячьи сердца.
— Все показывай, как есть!
— Это вот соха, тыщу лет живет, с Микулы Селяновича[1], и никаких нововведениев, пашешь— не пашешь, комки только переваливаешь, — рассказывал мужик.
Десять блокнотов зачертили сразу.
— Удовольствия тебе никакого… — поглядел мужик и вздрогнул: записывают. О, беды бы не было… наврать надо… — Удовольствия, значит, никакого… урожая в абсолют нет.
— Как совсем нет?
— В абсолют нет.
— Посеешь и ничего не соберешь?
— Во-во, точно так, пиши так.
— Да зачем же тогда сеять-то?
— Да так полагается, мужик — значит сей, как и прочие.
— Хм!.. а чем же вы живете?
— Да летом зелень — огурец, а зиму взаймы берем.
— Ну, а скотину как водите?
— Вот телка… только-только завел две недели.
— А коровы нет… и лошади?
— Ни-ни, запиши, нету.
— А это что, — указал Рубинчик на добродушную морду коровы, глядевшую из дыры хлева.
— Ета, ета?.. Ета не моя, как перед богом, не моя!
— Врешь, брат, зачем же она к тебе в хлев-то зашла?
— Да хлев-то не мой, суседов хлев…
— А изба твоя?!
— Ни-ни-ни, изба тоже не моя.
— Папань, — тянул ручонки из окна карапуз.
— А сын-то в окне твой?
— Рази сын, да и то, что от ево пользы, душевно говорю…
— Нет, так не годится, говори правильно, а то вот мы запишем…
Симка договорить не успела. Баба до сего времени, стоявшая, как истукан, подперев лицо рукой, вдруг кинулась ей под ноги.
— Не губите родные… пожалейте… не описывайте, дети малые… сами бедные…
— Тьфу, — отплевывалась Симка уходя, — вот история… Попытаем к бедняку, — этот больше будет сочувствовать.
Подошли к хате, да и не то, чтоб хата, а так что-то: труба, соломы черный клок, а под ней бревнушки паклей слеплены.
— Вот это самый бедняк.
Стали торжественно и солидно перед дырой в хату — двери не было совсем.
Соблюдая правила приличия, Симка постучала за неимением двери в косяк.
Ответа не было.
После вторичного звука донеслись странные звуки.
— Мм… мыр… ма… — и снова тихо.
Все звено, потеряв терпение, забарабанило по стеклам хаты. Из дверей сперва пахнуло каким-то странным запахом, как пахнет от мокрой собаки, и за этим запахом вылезла, качнулась и уперлась в косяк лохматая фигура.
Это был человек.
Он потер землистой рукой глаза, они разлепились и мутно посмотрели на ребят.
— Товарищ, мы к вам, — залепетал кто-то.
— Што? Опять обыск, за самогоном. Стервы… Я семь лет революции… десять ран… расстрелян, и не моги гнать, а Тимошке брюхану разрешона.
— Побью!! — заорал он вдруг, наливая кровью глаза и выворачивая с крыши орясину с доброе бревно.
…Опомнились ребята кто где. Мишка несся, как ветер, по огородам и только, залетев в крапиву, почуял, что за ним никто не гонится. Клавдия, свалившись с берега в тинистую речку, увидела, что сумасшедшего с дубиной здесь нет, и стала спасаться из тины. Барабанщик, спасая барабан, застрял на плетне и приготовился к смерти, шепча:
— Готов, сейчас готов…
Но ожидаемого удара орясины не было, тогда барабанщик занялся стаскиванием себя с плетня.
По свистку вожатого звена собрались к вечеру исследователи у парома и стали исследовать порванные костюмы, занозы, царапины, сломы и вывихи и вообще влияние смычки на звено.
Блокноты оказались потерянными, и точных записей в отряд не принесли.
5. Постой, накроем!
Симка крепко задумалась, хотя уже подергала колючие занозы, зашила блузку, но все еще помнила неудачную экскурсию в деревню. Главное смущало ее то, что ясно помнилось, как вслед удиравшим пионерам неслись свистки и улюлюканья собравшихся деревенских ребят.
Неужели все потеряно, неужели не будет выполнен завет Ильича о смычке? Нет, не бывать этому. Здесь что-то не так в этой деревушке, недаром же сказал этот сумасшедший: Тимофею разрешают вино гнать, а ему нет.
Три дня ходила сама не своя, а на четвертый пропала.
Бегал Петя в милицию, заявлял, сам искал и ничего — как в воду канула. Настроение у отряда было не из радостных. Как сказать домашним? Паника поднимется, всех рябят домой заберут, и решили молчать и отыскивать самим.
Однажды вечером, во время беседы у костра, явились вдруг из деревни два парня, оба в зипунах и лаптях. Они быстро освоились и жадно слушали рассказ вожатого о Гамбургском восстании немецких рабочих.
Ребята так обрадовались — хоть через них свяжутся с деревней, что затеребили их совсем. Ночевать оставили у себя.
Ребята были простоватые, но глаза у них хитро бегали, как у зверьков. Они ко всем присматривались, прислушивались и изредка переговаривались между собой так, чтобы пионеры не слыхали.
— Как тебя звать? — спросил Петька у одного утром.
— Еремкой.
— А тебя? — тронул он другого.
— Фомой.
— Хм… А кто вы будете?
— Парни будем.
— Я знаю, что парни. Что делаете, кто у вас отцы?
— Мы сиротинки, — состроили ребята жалостливые гримасы.
— Кто же вас кормит?
— А мы обчественные горохи караулим летом, а зимой в школе сторожим, да на собрания скликаем.
Петька посмотрел на простоватые лица и подумал — не врут. Но когда опять встречался взглядом с хитрющими глазами, не доверял сам себе; скоро, однако, убедился, что парни свои.
![Николай Печерский - Важный разговор [Повести, рассказы]](/uploads/posts/books/210499/210499.jpg)
