Сергей Голицын - Сорок изыскателей, За березовыми книгами
«Где раненые? Костя, давай поднимай». Володька как завопит: «Не хочу „скорую помощь“!» — и в воздухе ногами.
А я прыг, поддернул штаны и драла: так и убежал. «Скорая помощь» уехала пустая. Все чужие люди ушли. Я подошел. к нашим и узнал: Володька-то восемь стаканчиков слопал, а я сколько — не скажу.
Магдалина Харитоновна собрала всех нас и строго-настрого приказала:
«Девочкам больше пяти, а мальчикам больше четырех стаканчиков за день не есть. Видите, бедный Володенька из-за мороженого костюмчик испортил».
А доктор сказал:
«Вы с этим мороженым в больницу попадете, и портрет без вас найдут. Знаете, есть такая очень страшная болезнь „глационит“. „Глацио“ — значит лед. Если съесть очень много мороженого, желудок и кишки превращаются в ледышку. Оттого так больно в животе. Нужна немедленная операция. Но если вот эдак тискать живот, лед растолчется, растает и все пройдет очень быстро».
Я не знаю правда ли есть такая болезнь или доктор нарочно выдумал — захотел нас напугать; только я решил: больше ни одного стаканчика покупать не буду.
Люся сказала:
«Пока Номер Первый ходит за письмом, поедемте в Зоопарк».
А доктор головой покачал:
«Я не интересуюсь зверями».
Он поехал домой на метро, а мы поехали в Зоопарк на троллейбусе…
Глава шестнадцатая
Историки пока только путаются
Я открыл дверь своей квартиры и увидел на кухне маму, старательно укладывавшую мелкие белые грибочки в банку для маринования. Глаза ее были заплаканы.
— Что случилось? — с дрожью в голосе спросил я.
— Этот страшный зверь чуть не съел Розу, — прошептала она, закрыв лицо руками.
— Какой зверь? Как съел? Когда? Где? Вот что рассказала мама.
Часам к двенадцати Номер Первый вернулся вместе с Майклом. Вид у него был очень расстроенный. Мама обоих накормила обедом. Вскоре вернулся на обеденный перерыв Тычинка. Старички познакомились друг с другом, и оба очень долго и оживленно о чем-то беседовали на кухне. Потом Тычинка ушел, а Номер Первый занялся чтением. Потом…
Последняя собака в нашей квартире жила в незапамятные времена, еще до моей женитьбы.
Уважаемая Газель — Роза Петровна — привыкла днем нежиться на трех перинах. Она безмятежно дремала, как вдруг услышала шум отодвигаемого стула. Она открыла глаза и, как это ни покажется невероятным в центре столицы, словно бабушка Красной Шапочки, увидела свирепо оскаленную волчью пасть. Отвратительное чудовище с лаем бросилось к ее постели. Роза Петровна не имела сил закричать и только пискнула по-цыплячьи. Никто ее не услышал. Чудовище понюхало одеяло и подушки и, злобно рыча, вышло из комнаты.
Часа в два дня Номер Первый, предупредив, что уходит по очень важному делу, взял Майкла на ремешок и ушел. Почему он приходил и вновь уходил, мама не знала.
Ей не терпелось показать Розе Петровне золотоборские гостинцы, а та словно примерзла к своей комнате. В конце концов маме это показалось подозрительным. Она легонько постучала в дверь — ответа не последовало; тогда она решилась войти и увидела бедную Розу, лежавшую с закрытыми глазами на постели. Чуть слышный стон вылетел из уст больной.
Услышав столь трагический рассказ, я решительно вошел к Розе в комнату. Я врач. Я помогу внезапно захворавшей несчастной соседке. Увидев меня, она болезненно простонала и посмотрела кротким нечеловечески скорбным взглядом. Какой ужас! У нее инфаркт, она сейчас умрет! Я попробовал пульс, приставил стетоскоп к области сердца… Да нет, кажется, к счастью, она совсем здорова.
— Роза Петровна, — сказал я, — успокойтесь, ничего страшного я у вас не нахожу. Вы только напугались. Обещаю вам, что песик никогда не переступит порога вашей комнаты. Умоляю вас, потерпите еще два дня и две ночи. Мы ищем одну очень важную вещь.
Кроткая Роза Петровна смотрела на меня своими невыразимо печальными глазами умирающей газели и покорно кивала головой. Я понимал — она согласилась терпеть всевозможные неудобства, лишь бы не портить добрососедские отношения со мной. Наша «важная» вещь, конечно, ее ни капельки не интересовала.
Плотно пообедав, я улегся отдохнуть. Проснувшись, я узнал, что еще никто не приходил.
Изыскатели, верно, разинув рты, стоят перед очередной клеткой с невиданным заморским зверем. А где Миша? А где Номер Первый с таинственным письмом? Почему его до сих пор нет? Или опять Майкл что-нибудь натворил?
Наконец явились все изыскатели, растрепанные, потные, смеющиеся, с горящими глазами… Следом за ними прибыл и Миша; он благополучно получил пятерку по химии.
Мама с Магдалиной Харитоновной увлеклись беседой о приготовлении различных кушаний.
Миша стал показывать свою коллекцию минералов. Он выдвигал и открывал многочисленные ящички и перечислял замысловатые названия разноцветных образцов, собранных со всего света. Каждый камень лежал в особом гнездышке из ваты, с приложением этикетки с надписью, где и когда он был найден, и его название.
Гордостью Мишиной коллекции была маленькая пробирочка, на дне которой едва виднелись крохотные темные песчинки. Они были из чистого золота, собственноручно намытого Мишей. Да, да, в одном овражке, на дне пересыхающего ручья, недалеко от Москвы, если целый день полоскать в тазике песок, можно намыть крупинки золота.
Мальчики тесным кружком обступили ящики. Им, конечно, было очень интересно смотреть на образцы горных пород, и все же я замечал: то тот, то другой оглядывался на дверь. Я понимал: они тоже нетерпеливо ждали Номера Первого. Куда же он все-таки запропастился? Рабочий день давно кончился.
Я начал серьезно беспокоиться. Хоть бы по телефону позвонил, что ли!
Прошел еще час.
«Могут быть три варианта, — рассуждал я. — Первый: в институте еще и не начали расшифровывать документ и предложили зайти через неделю. Второй: там сказали — так все расплылось, ни одного слова прочесть невозможно. А если третий вариант?..»
Соня увела девочек в ванную. Что они там делали, не знаю, но визжали то ли от холодной, то ли от горячей воды невероятно. Роза Петровна постучалась и вызвала меня в переднюю. Она, видно, собрала свои последние силы, встала с постели и теперь глядела на меня с таким упреком…
— По-моему, они нехорошо себя ведут, — сказала она.
Я понимал состояние бедной Розы Петровны. Но как утихомирить четырнадцать девочек, одновременно залезших в одну ванну?
— Особенно мальчики, — еще глубже вздохнула Роза Петровна.
— Мальчики? — удивился я. — Но ведь они молчат. — Я поспешил в кухню.
Однако, оказывается, куда опаснее и вреднее не те, которые визжат, а те, которые молчат.
Есть такой металл барий, и есть такой металл стронций. Если камень, содержащий барий, поднести к огню, он накаляется и дает пламя ярко-зеленого цвета; если в камне содержится стронций, пламя получается малиновое. Только сперва нужно на эти образцы накапать немножко соляной кислоты. Люди давно пользуются удивительными свойствами этих двух веществ и изготовляют из них осветительные сигнальные ракеты.
И тех и других образцов у Миши было достаточно. Все мальчишки пробрались потихоньку в кухню и на газовой плите одновременно на всех горелках принялись жечь камни.
Зрелище получалось очень красивое и эффектное, приглушенные восклицания время от времени доносились из кухни.
Но Розу Петровну не интересовали зеленые и малиновые вспышки. Она только чувствовала не особенно приятный едкий запах.
Пришлось мне решительно вмешаться и, несмотря на огорченные физиономии мальчиков, опыты категорически запретить.
Наконец раздался звонок. Несколько человек бросились открывать.
Явился он — долгожданный Номер Первый. Его лицо было серьезно, губы сжаты, щеки надуты.
— Принес, — глухо и загадочно сказал он, отирая пот с лица и лысины.
— Где же вы пропадали? — спросил я Номера Первого.
— Утром не застал директора, — лихорадочно дыша, объяснил он, — а противная напудренная секретарша из-за Майкла вообще не хотела со мной разговаривать. Он, видите ли, ее напугал. Только к вечеру мне наконец отдали это письмо, и я побежал к Номеру Шестому — художнику Иллариону, — хотел с ним посоветоваться. Два часа битых прождал я у его порога, так и не дождался. А потом знаете, какие концы по Москве приходится с Майклом делать? Такая несправедливость — собак ни в автобусы, ни в метро не пускают!
— Так расскажите, что же в письме? — не утерпела Люся.
— Пять дней они работали и с большим трудом расшифровали. Мало того, что все расплылось, — почерк оказался исключительно неразборчивый. Автор письма находился в крайнем волнении — так мне объяснили в институте.
