Всеволод Нестайко - Незнакомец из тринадцатой квартиры…
На этом берегу — грузовик-фургон, похожий на те, что хлеб развозят, приглушённо ворчит, как собака, которая собирается гавкнуть. И не в моторе ворчит, а в самом фургоне. Как мы потом узнали, это был так называемый «тонваген», который записывает звук. А в траве извивались, переплетаясь друг с другом, как змеи, толстые резиновые кабели. Ух сколько этих кабелей! Одни к тонвагену тянутся, другие ныряют в озеро, прямо в воду, и у самого плота выныриваю г, чтоб в кинокамеру и в прожектор вползти… А ещё по земле раскиданы обитые железом ящики, стоят лавки, стол какой-то. И посреди всего этого люди суетятся, кричат, ругаются. Среди них заметил я женщину в белом больничном халате. «Ну вот… Значит, и вправду небезопасное дело — киносъёмка. Недаром у них в вестибюле аптекой пахнет… а тут врач…» — где-то в глубине сознания шевельнулась у меня мысль. Но дальше подумать я не успел… Уже знакомый нам лысый Женя (Евгений Михайлович), в охотничьих высоких сапогах, таких высоких, что выше некуда, топтавшийся возле кладки, вдруг увидел нас и закричал:
— Что ж вы запаздываете? Срываете мне съёмку!.. И, взбаламутя воду, заспешил на берег.
— Привет, старики!
Шлёпая сапогами, он подошёл к нам. Подошёл, склонился, пристально вглядываясь в паши лица, потом выпрямился и сурово глянул на ассистента:
— Что это за инвалиды? Я их не знаю… У меня замерло сердце.
— Что это такое, я спрашиваю! — уже на нас строго смотрел он. — Что вы все — с ума посходили?! Как сговорились! Тот заболел, а эти… Что это за гули? Разве я просил вас подготовить на сегодня шишки на лбу? Я шишки не заказывал!.. Такой был типаж… Я-то радовался! Испортили всё дело!..
И вдруг — как будто только что и не он кричал, — тихо и дружелюбно проговорил, подморгнув нам:
— Ша, хлопцы, всё в порядке… Гули, конечно, не нужны, но у нас есть для этого Людмила Васильевна… Людмила Васильевна! — позвал он женщину в белом халате. (Та тут же подбежала.) — Людмила Васильевна, зашпаклюйте им, пожалуйста, эти… штуки. И вообще сделайте им лица.
Людмила Васильевна открыла свой чемоданчик. В нём были какие-то щёточки, кисточки, тюбики, баночки, краски, какая-то замазка, похожая на пластилин… Словом, разные причиндалы для гримирования.
«Тю, — мелькнуло у меня в голове, — я-то думал, что это врач на всякий несчастный случай, а это гримёр, вроде парикмахера…» Людмила Васильевна сперва взялась за Яву, он был ближе к ней. Раз, раз, раз!.. Чем-то подмазала, подкрасила, припудрила — и шишку как корова языком слизала. Потом Людмила Васильевна взялась за меня. Было как-то непривычно и щекотно чувствовать нежные прикосновения гримёра, который что-то тебе на лице мазал, растирал, да ещё и пудрил (а я-то думал, что только женщины пудрятся!). Никогда ведь в жизни нас не гримировали. Это вот впервые… А когда Людмила Васильевна начала нам брови и глаза подводить, а потом ещё и губы помадой губной мазнула, я не выдержал и захохотал. Вот если б мы так по селу прошли… «Тю! Тю!» — закричали бы со всех сторон, а может, и чем-нибудь нехорошим начали бы кидаться.
Будка с Валькой стояли в стороне унылые, как собаки под дождём. Они уже решили, что их не берут, что про них забыли, что они тут никому не нужны…
Скверное чувство!
Режиссёр, прищурившись, наблюдал за работой Людмилы Васильевны, заходил то с той, то с другой стороны, разглядывая нас, как цыган коней на ярмарке.
Наконец сказал:
— Ну, порядок! А теперь вот этих… — и повернулся к Вальке с Будкой.
Те сразу засияли… Если б у них были хвосты, они б, наверно, завиляли хвостами.
Будка стоял во время гримировки подчёркнуто серьёзно, насупив брови и поджав губы. Валька кокетничала, поглядывая украдкой в зеркало, вправленное в крышку чемоданчика. Но красивую кинозвезду из Вальки не сделали. Наоборот: по указанию режиссёра Валькину современную причёску «конский хвост» ликвидировали, а волосы беспорядочно взъерошили, и она сразу стала похожа на беспризорницу. Потом всех нас измазали сажей…
«Должно быть, босяков каких-нибудь будем играть», — подумал я.
— Где Клава? Где костюмы для детей? Что такое? — закричал вдруг режиссёр.
— В костюмерную побежала… за платьем для девочки, — сказал кто-то.
— Не могли раньше?
— Так не знала же, что девочка будет…
— Нужно было знать… Как же так — мальчики, да чтоб не было девочек… Всё вам объяснять нужно!
Валька даже засмущалась — столько шуму из-за неё.
— Я тут! Я тут! — подбегая, закричала стройная, ярко накрашенная девушка (вот это настоящая кинозвезда!). В руках она держала какую-то рвань.
— Идёмте, ребята! — весело позвала она. За тонвагеном на лавке висела наша киноодежда. Не одежда, а какое-то отрепье — в руках разлазилось, латка на латке. Я б такого сроду не надел. Но для искусства… Валька с Клавой отошли за угол тонвагена, и мы начали переодев… то есть перевоплощаться… А когда оделись, уже не могли удержаться и, хватаясь за животы и тыча друг на друга пальцами, стали помирать со смеху:
— Ты смотри, ты смотри на него — вот пугало-то!
— А ты, а ты! На себя посмотри! Как из тюрьмы сбежал!
— Ой, не могу! Ой, не могу! В таком дранье, и губы накрашены…
Из-за угла тонвагена вышла Валька. Она была в грязном, изорванном платье, которое едва держалось у неё на плечах. Мы разом вытянулись и склонились в поклоне:
— Здрасте, ваше благородие…
Валька взялась пальчиками за край своей «одежды» и присела, как балерины на сцене приседают. Мы захохотали все четверо.
— Хватит, хватит вам! За работу! — послышался крик режиссёра.
Когда мы вышли из-за тонвагена, он повёл нас по берегу озера к деревянному столу с двумя лавками, который, как это бывает в селе, стоял вкопанный в землю под развесистым деревом. Посадил на лавки, сел сам и начал:
— Значит так, старики! Картина, которую мы снимаем, рассказывает о революционных событиях на Украине в 1905 году… Вы приглашены принять участие в одном из эпизодов… Содержание эпизода такое. На мостике, над речкой, рабочего-революционера Артёма догоняет жандарм, чтобы задержать. Артём бьёт жандарма, жандарм летит в воду… Артём бежит… Вы — в лодке, недалеко от мостика. Рыбачите. Вы видите эту сцену, ужасно радуетесь, аж подпрыгиваете. И всё… Только радость должна быть на полную катушку. Для этого вы себе представьте, например, что вы не только вообще не любите жандармов (вы ведь дети рабочих), а что именно этот жандарм — ваш главный враг, что он вас всегда гоняет, и так далее. А ну, прорепетируем! Значит, я жандарм. Бегу за Артёмом, хватаю его за руки. Артём вырывается, бьёт меня в грудь. Я падаю — плюх! Ну!..
— Га-га! Га-ля-ля! И-и-и! Го-о-о! — вскидываемся мы, размахивая руками, прыгая и горланя во всё горло.
— Стоп! — поднимает руки режиссёр. — Не то. Это уж слишком. Базар. Так никто из нормальных людей не радуется. Это из репертуара сумасшедших. Так вы только сами попадаете в воду, вот и всё. Нужно, чтоб было естественно, убедительно.
Вот тебе и раз! Сам же велел «на полную катушку», и вдруг… слишком!
Посмотрел бы он, что творится у нас в классе, когда вбегает Стёпа Карафолька с криком, что математичка захворала и урока не будет. Вот это катушка! Вот это радость!.. А это…
— А ну ещё раз попробуем. Только серьёзно, по-настоящему. Жандарм падает… Плюх! Ну!
— А!.. О!.. И!.. — слабо выкрикиваем мы, едва улыбаясь.
— Стоп! — снова поднимает руки режиссёр. — Вы меня, старики, не так поняли. Это уже крайность. Так радуются только на похоронах. Неужели вы не можете нормально, по-настоящему, убедительно радоваться? Это же ваш враг!
Самый заклятый! И его кидают в воду. Ведь как радостно видеть такое! Он же так измывался над вами! Стойте! Это же он вам вчера гули понабивал… Ну да, он! Что, вы забыли разве?.. Вчера вы читали прокламацию, наклеенную на заборе, а он стал разгонять вас, двинул раз-другой — вот вам и гули… Гад проклятый! Погань! Как я его ненавижу! — Режиссёр говорил так, как будто это было на самом деле.
Слушая его, я на какое-то время поверил, что это не дядя, а и вправду жандарм набил мне шишку.
— И вот этот катюга бежит по мостику, нагоняя Артёма. А это же ваш хороший друг — Артём! — возбуждённо продолжал режиссёр. — Схватил Артёма за руки… Артём разворачивается. Р-раз — жандарма. Тот — плюх в воду! Ну!
— Го!.. Ха! Ха!.. Иги! Ой!.. — вскинулись мы все разом в искреннем порыве.
— Во-во! Годится! Молодцы! Спасибо. Чтобы так было во время съёмки. Договорились?.. Людмила Васильевна!
Людмила Васильевна! (И снова подбежала женщина в халате с чемоданчиком.)
Подновите им, пожалуйста, их гули. Да подрисуйте хорошенько, чтоб было видно. Придётся в эпизоде на явочной квартире дать реплику про эти гули…
Пока Людмила Васильевна возилась с нами, Валька шепнула мне на ухо:
— Гордитесь! Ваши гули войдут в историю кино. Они помогают создать художественный образ.
— Кончай! — сказал я небрежно, но только для виду, чтобы скрыть гордую радость: а что ж, из-за нас даже реплику какую-то новую в фильме дают!
