Владислав Крапивин - Стеклянные тайны Симки Зуйка
Во время этой речи в голове притихшего Симки происходил новый переворот. Безмолвный, стремительный и… отчаянный. Словно кто-то крепко встряхнул его мозги и теперь безжалостно расставлял там всё как по шахматным клеткам.
Боже мой, какая же он скотина! Она волновалась, торопилась и ни на секундочку не побоялась сказать, что виновата, а он… чуть не устроил дурацкий театр!
Теперь Симка понимал, какой подлый обман он замыслил. Этим обманом он, как жидкой грязью, заляпал бы все хорошее, что было в нынешние дни. Потом не смог бы вспоминать без едкого стыда ни город, ни парусники, ни… мальчика со шхуной «Лисянский».
Симка даже не сообразил, что он ведь еще не успел сказать никаких обманных слов и что можно полежать и отмолчаться.
Его словно твердой рукой вытащили из-под простыни за шиворот (хотя никакого «шиворота» не было, Симка улегся без майки). Он встал уронил руки и голову, перед Норой Аркадьевной. Не Симка даже, а сплошная виноватость – костлявая, взъерошенная, в перекошенных трусиках. И… тихонько заплакал. Прямо как детсадовский малыш.
– Тетя Нора, простите меня, пожалуйста…
Второй раз в жизни он просил прощения без всякого стыда (первый – на набережной, у баркентин). С одним только желанием, чтобы она и вправду простила его. Чтобы все осталось чистым, незапятнанным.
Тетя Нора испуганно ухватила его за плечи.
– Господи… Симочка, что случилось?
– Потому что я… – всхлипывал он. – Тоже недавно… пришел… Тоже… гулял, гулял. Не заметил времени… А вам хотел соврать… будто давно сплю…
Она с великим облегчением опустилась на диван. Поставила Симку перед собой.
– Вот оно что… А я-то перепугалась, думала, заболел… Значит, мы оба загуляли, потеряли голову. Знаешь, это виновата белая ночь. Не правда ли?
– Ага… то есть да, – всхлипнул Симка уже с облегчением. – А вы… не сердитесь?
– Милый ты мой, да за что же? Ведь мы же не стали обманывать друг друга…
Симка посопел и попытался вытереть мокрый нос о плечо. Тетя Нора кашлянула и сказала:
– Только давай больше не станем гулять по ночам в одиночку. Договорились?
– Ладно… – прошептал Симка.
Тетя Нора худыми прохладными пальцами взяла его за плечи, посадила рядом.
– А где же ты бродил-то столько времени?
– Я… дошел до залива…
– С ума сойти… – шепотом не то ужаснулась, не то восхитилась тетя Нора. – Ну… и как там?
– Там… такой свет… И еще я встретил мальчика…
Он стал рассказывать и слово за слово выложил все. И про бесконечный проспект, и про янтарный свет над водами, и про мальчика с корабликом. И даже про свою печаль, что расстались навсегда…
– Надо было обменяться адресами… – запоздало пожалела тетя Нора.
– Не подумал как-то… Да, может, ему это не надо…
– Мне кажется, ему это было надо . Как и тебе… Но что теперь поделаешь. Будешь вспоминать…
– Буду… – И вдруг вырвались слова, которых он тут же застеснялся: – Тетя Нора, он такой… весь как из света… – И чтобы унять навалившееся смущение, быстро добавил: – Я подарил ему свой значок. Тот, стеклянный…
– Вот как! И не жаль?
– Не-а… Он ведь сказал мне про баркентины.
– Я отдам тебе свой значок…
– Да что вы! Не надо…
– Отдам. Мне-то он зачем? А у тебя будет память. И об этом мальчике, и… вообще…
– Спасибо… – выдохнул Симка. И от того, что все закончилось так хорошо, опять чуть не всхлипнул.
– Ты, наверно, хочешь спать! – спохватилась тетя Нора.
– Совершенно не хочу… – Симка чувствовал, что не уснет до утра.
– Признаться, и я тоже… Кажется, сегодня ночь удивительных открытий… У подруги, с которой мы нынче встретились, оказывается, хранилась старая тетрадка с переписанной поэмой. Ее автор – замечательный поэт…
– Блок? Или Пастернак?
– Нет… Блок и Пастернак не запрещены, хотя Пастернаку сейчас и несладко. А этого поэта… велено было забыть полностью… Но это, мальчик мой, разговор между нами. Ладно?
– Да…
Симка сказал это с привычным пониманием. Потому что разговор «между нами» был у них не первый. Тетя Нора не раз уже, увлекшись, проговаривалась о том, что все очень непросто в нынешней жизни. А потом, спохватившись, просила, чтобы Симка нигде не повторял ее слова. «Я боюсь не за себя, мне-то что терять. А тебе надо быть осторожным». И Симка, хотя и не во всем соглашался, понимал, что осторожность необходима.
Тетя Нора продолжала:
– Его звали Николай Степанович Гумилёв… Когда-нибудь его книги все равно вернутся к читателям, и люди поймут, что это был один из замечательных русских поэтов…
– А почему его запретили?
– Обвинили в двадцать первом году, что замешан в заговоре против советской власти. Арестовали и расстреляли.
– А он правда был замешан?
– Едва ли… Скорее всего, он просто знал про заговор, но не пошел сообщать. Как он мог, дворянин, офицер, донести на людей, близких ему по духу? Тем более, что советская власть у него, конечно же, не вызывала сочувствия. Как и у многих других в России, в том числе умных и порядочных…
– Он был белый офицер, да? – шепотом спросил Симка. Потому что в комнате будто и сейчас повеяло духом заговора.
– Он был просто офицер. В четырнадцатом году, когда началась война с Германией, он пошел на фронт добровольцем и уже там заслужил офицерский чин. Сражался очень храбро, получил Георгиевские кресты… А в белой армии он не воевал. Во время Гражданской войны жил в Петрограде, читал лекции по литературе. А потом – вот… Говорят, Горький пытался заступиться за него, но безуспешно… Расстреляли и зарыли неизвестно где одного из лучших поэтов Серебряного века. Так назывались те годы в поэзии…
Симка опасливо молчал и ежился, хотя было совсем не холодно.
Тетя Нора заговорила опять:
– Он был не только знаменитый поэт, но и ученый. Путешественник. Изучал Африку, бывал там в экспедициях… И вот однажды он написал африканскую поэму-сказку «Мик». Она про негритянского мальчика и его белого друга… Считают, что это не самое удачное произведение Гумилева, но я прочитала поэму в восемнадцатом году и с той поры буквально заболела ею… всей этой африканской сказочностью и судьбой двух мальчишек… Можно сказать, я растворялась в этой поэме, когда начинала читать и перечитывать… Мне было тогда тринадцать лет. Шурика еще не было на свете… Тебе холодно? Ты вздрагиваешь…
– Нет, это пружина в диване колется… – Симка повозился и замер. – И вы там, сегодня… опять читали эту поэму?
– Кое-какие куски… Я попросила тетрадку на пару дней, чтобы прочитать «Мика» тебе. Если хочешь…
– Конечно, хочу! Давайте сейчас!
– Но… а спать?
– Да не хочется же!.. И вы сказали, что вам тоже…
– По правде говоря, нисколечко… Давай выключим электричество и сядем у окна, света с улицы хватит. Помнишь, как у Пушкина: «Пишу, читаю без лампады…»
Симка не помнил, но кивнул. Это был такой невинный обман, что и не обман даже…
Тетя Нора погасила лампу, и они перебрались к растворенному окну. Там стояло потертое велюровое кресло – «широченное, как душа русского хлебосола» (по словам тети Норы). Она – обычно такая сдержанная, воспитанная – вдруг скинула туфли и забралась в кресло с ногами, как девчонка.
– Садись рядом, тут много места.
Но Симка устроился не внутри кресла, а верхом на пухлом валике-подлокотнике. Откинулся к пушистой спинке. Правую ногу поставил на сиденье рядом с тетей Норой и обнял колено. Так он сможет сидеть и слушать хоть целые сутки.
Заглянул в тетрадку. Она была тонкая, в обложке с разлохмаченными краями. Несмотря на свет белой ночи, строчки различались слабо. Разберет ли их тетя Нора (несмотря на свои большие, очень блестящие очки)?
– Вам все видно?
– Разумеется… А кроме того, я многое помню наизусть. Стоит лишь зацепиться за начало строки… Вот слушай. Дело происходит в самом начале нашего века, когда в Африке правил страной Абиссинией знаменитый негус Менелик. Негус – это как в Европе король или император. Он старался объединить разрозненные негритянские племена. Но не все племена хотели быть под его властью. Приходилось воевать… Было такое небольшое, но храброе племя Гурабе . Воины негуса долго не могли завоевать его, потому что племя охранял сам Дух Лесов. Но вот однажды… Слушай…
Сквозь голубую темноту,
Неслышно от куста к кусту
Переползая, словно змей,
Среди трясин, среди камней
Свирепых воинов отряд
Идет – по десятеро в ряд.
Мех леопарда на плечах,
Меч на боку, ружье в руках…
Слово «десятеро» показалось Симке непривычным, неуклюжим, но тут же это ощущение пропало.
