Стивен Гулд - Джампер: История Гриффина
Я вспомнил о телефоне Матео и достал его из кармана. В памяти было несколько записей, в основном международные номера. И только два местных. Один был записан как «Tio», «дядя», а другой назывался «Detonar». Ди-тонер? Я был несколько сбит с толку, но потом понял, что «Tio» — это по-испански, так что я произнес его вслух. Дэй-То-Нэр.
— Алехандра, как сказать «detonar» по-английски?
Она взглянула на меня.
— Detonate? Взрывать?
О, черт!
Я схватил ее и прыгнул. Она отскочила от меня на Пустыре, оказавшись в вихре песка и нижнего белья.
— Что такое?! — в бешенстве и страхе завопила она.
Я поднял телефон в воздух.
— Взял у Матео. Посмотри! — Я ткнул пальцем в слово «Detonar».
Она прочла и прикусила губу.
— Мы же не знаем, к чему это относится. — Она стала собирать свои лифчики и трусы. — Может означать все что угодно.
— Да, например одну весьма своеобразную вещь.
Она покачала головой в замешательстве.
— Телефон ведь у тебя. Это только телефон. У кого еще есть этот номер? Я хочу забрать свои вещи!
Я прыгнул вместе с ней в Нору и оставил сумку и ее одежду на столе. Она открыла рот, чтобы что-то спросить, но я ее опередил:
— Я здесь живу. Это старая шахта. Вход задетонирован. Единственный способ войти или выйти — мой.
— А мои вещи?
Я облизнул губы.
— Давай посмотрим.
У меня ушла минута на то, чтобы вспомнить крышу отеля достаточно отчетливо для прыжка. Это воспоминание относилось не к тому эпизоду, когда я следил там за Кемпом, а к одному из праздников с фейерверками.
Я опустился на парапет вместе с Алехандрой и глянул через дворик, бассейн и теннисный корт на ее дом.
— Вот видишь! — сказала она. — Ты перестраховываешься.
Я чуть не свалился.
— Нет. Даже думать не смей, иначе Сэм и Консуэло…
— Хорошо! — она махнула рукой, показывая, чтобы я замолчал.
— Что тебе нужно в первую очередь? Что там самое важное?
— Украшения моей матери, на верхней полке в шкафу. Шкатулка розового дерева.
— А дальше?
— Фотоальбомы — ну ты знаешь, в гостиной.
Я глубоко вдохнул и прыгнул в ее комнату. Дверца шкафа уже была открыта, так что я встал на цыпочки и вытащил шкатулку. Как только она попала мне в руки, я прыгнул обратно.
— Держи! — сказал я, вкладывая шкатулку ей в руки.
Я представил себе гостиную, и тут мы оба зажмурились от невероятно яркого света, грохота, треска, а следом увидели, как черепица с крыши взвилась в воздух и разлетелась, словно конфетти.
Вместе с Алехандрой и шкатулкой я прыгнул прочь, когда первые обломки начали сыпаться вокруг нас.
ДЕСЯТЬ
За поворотом
— Я убил их.
Алехандра плакала, лежа на моей постели. Я пытался погладить ее по плечу, но не смог усидеть на месте. Пробовал походить, прыгнул на Пустырь, к макиваре, где тренировался, и бил, бил мишени, пока не разбил в кровь костяшки пальцев, и физическая боль наконец возобладала над той, другой.
Я сидел у ямы с водой в пещере, опустив руку в ледяную воду, когда произносил эти слова.
Атехандра лежала на боку и глядела куда-то в темный угол, но после этих слов повернула голову.
— Что ты сказал?
— Я убил Сэма и Консуэло.
Я уже рассказал ей обо всем — о миграционной службе, вертолете и телефонных звонках. О том, как я их увидел.
Ее лицо озарилось сочувствием, и от этого Стало еще больнее.
— Я убил их так же, как убил своих родителей. Как того полицейского в Сан-Диего… — Мой голос сорвался, отдаваясь эхом в пещере. — Да, в моих руках не было ножа, но какое это имеет значение! — Я взглянул на нее и отвел глаза. — Не исключено, что я убиваю и тебя…
— Прекрати! — сказала она. — Сейчас же прекрати!
Я вобрал в себя воздух и задержал его. Она встала, подошла ко мне.
— Черт подери! Что ты сделал с рукой? Ты кого-то ударил? Матео?
— Матео?! Господи Иисусе!
Я прыгнул.
Матео на острове не было. До материка он мог и доплыть, либо же остановить лодку с ныряльщиками и попросить, чтобы его довезли. Правда, я ему прилично врезал, и он башкой ударился о дорожку.
Может, он утонул.
Обе мысли были невыносимы, но мне действительно хотелось кого-нибудь ударить.
Когда я снова вернулся в Нору, Алехандра сказала:
— Никогда так больше не делай! — Ее голос стал жестким, так что я даже отступил на шаг.
— Чего не делать?
Она резко повела рукой вокруг.
— Ты сказал, что отсюда нет выхода. Что мне делать, если они убьют тебя?
— Прости! — вскричал я. Ее слова резанули, как консервный нож. — Прости меня! Пожалуйста, прости меня!
Она уложила меня на кровать и обнимала, пока рыдания не перестали меня сотрясать. Время от времени она тоже принималась плакать. Но наконец мы в изнеможении заснули.
Алехандра оставалась у меня в течение пяти дней. Она всегда была со мной, я не оставлял ее в Норе, если меня самого там не было, даже если отлучался за едой в Пхукет или Вест-Энд. Мы по очереди принимали душ в джунглях у Байа Чакакуаль, и пока один мылся, другой ждал у подножия холма. (Правда, один раз я подсматривал за ней. Мне очень долго потом было мучительно стыдно.)
Мы спали валетиком, и я старался как можно дальше отодвинуться от нее, но вслушивался при этом в каждое ее движение.
На шестой день мы отправились за покупками — в «Хэрродс» в Найтсбридже, — на поиски одежды и чемоданов. Вернувшись в Нору, отодрали все ценники и бирки и упаковали добро в две сумки. Я положил пятьдесят тысяч долларов на дно ее чемодана, ничего ей не сказав.
— Не транжирь!
— Ну, я не настолько глупая.
Уголки моих губ опустились, и она засмеялась.
— Будь осторожен! — Она притянула меня к себе и поцеловала в лоб. — Поехали.
Мы прыгнули в Ренн и стали ждать «их», но, скорее всего, здесь было не то место, за которым они бы следили. Я пошел было купить билет, но Алехандра меня остановила.
— Мило с твоей стороны, но пора бы мне теперь самой это делать, не так ли?
Продавец в кассе с удовольствием помог ей разобраться со стоимостью и даже вышел из кабинки, чтобы показать, в какую сторону идти к платформе на парижский экспресс. Себе я купил билет на юг, в сторону Сен-Назэр в Бискае.
У меня осталось отчетливое воспоминание, как я стою на платформе и смотрю на ее уходящий поезд. Свой билет я покупал как во сне. Она проводила меня до платформы, обняла на секунду — крепко, будто хотела унести на своем теле отпечаток, ощутимое воспоминание. А потом поцеловала меня в губы, взрослым поцелуем, который взволновал мою кровь.
— Береги себя! — И ушла, сумка подпрыгивала на ее плече, а большой чемодан на колесиках она катила за собой.
Я далеко уехал на поезде, аж до Редона, а потом прыгнул, встав между вагонами.
В газетах потом появились сообщения, что вертолет они бросили в Мехико, буквально на границе со Вторым автобаном на пути в Тихуану. Не было сведений об угоне каких-либо машин, никаких следов беженцев также найдено не было.
Как ни странно, полиция и здесь усмотрела связь с наркотиками. Преступники убили агента миграционной службы вместе с Сэмом Коултоном и Консуэло Монхаррас-и-Ромера. И бежали обратно в Мехико.
Похороны Сэма проходили в Эль-Сентро, а Консуэло — в Ла Крусесите. Я не пошел. Что могло из этого получиться, кроме очередных смертей?
И невинных жертв.
Я попытался прыгнуть в Пхукет, не в обычное место на острове Ко Бон, а на аллею у рынка в Чалонге, но не смог как следует ее вспомнить.
Вместо этого прыгнул со своей лодкой на остров и поплыл, а добравшись, минут пятнадцать провел, зарисовывая это место.
Моя фанерная стенка с рисунками получила новое назначение. Теперь, если мне хотелось куда-то возвращаться, нужно было поточнее это место запомнить, и мне помогали мои рисунки. Наверное, сгодились бы и фотографии, но когда рисуешь, прекрасно запоминаешь объект.
И еще я попробовал нарисовать маму. И папу.
Не вышло.
Дело было не в памяти — их лица я помнил ясно, как тот день, когда… ну, в общем, помнил. Но я ничего не видел сквозь слезы, и руки у меня тряслись. Трудно рисовать, когда твои ладони сжимаются в кулаки.
То же самое было с Сэмом и Консуэло, хотя набросок головы и плеч Алехандры мне удался.
Я попытался снова изобразить Матео, — таким, каким его видел в последний раз, наполовину в воде, на пляже Ислы ла Монтосы. Это у меня получилось.
Уверен, вышло довольно точно, ведь у меня остались его водительские права. И еще сумка с оружием — пистолетом странной формы.
Я разрядил его в пустыне, взвихрив крошки известняка, и в камень врезались два шипа с проводом между ними. Когда я дотронулся до провода, меня дернуло током с такой силой, что онемела рука.
Там, в сумке, было еще пять картриджей, все одинаковые. Пистолет открывался в том месте, где патронник, как старомодное ружье. Я выстрелил еще одним зарядом, и он тоже выбросил шипы с проводом. На этот раз я не стал их трогать. А сумку унес обратно в свою Нору.
