Станислав Хабаров - Остров надежды
Он начал сравнением поверхности Земли о тротуаром, на котором не видно обитателей, а только их проявления. Потом его удивила сущность здешней трагедии: микробы сожрали изоляцию, местами, выборочно. Но так они и всю оставшуюся изоляцию съедят, если не остановить. Потом была эпопея с бумагой, и не верили, что получится, но вот она. В конце концов он постепенно осознал роль биологических орбитальных производств. Совсем не люди должны жить и работать здесь. В нечеловеческих условиях. К тому же особая радиационная обстановка позволяет выбирать и привозить на Землю орбитальный народ с исключительно полезными свойствами, и эти новые микробные поколения изменят земную жизнь.
Но кто они,? Как они выглядят, умны ли? И что есть разум для них? Готовясь стать здесь повелителем микробов, он должен уметь их хотя бы различать. Став Гулливером, он увеличился как бы в сотни тысяч раз, а чтобы увидеть своих новых подданных, они должны быть размером хотя бы с муравья. Пока же он видит только их следы, результаты трудов. Но и Софи даже через бинокль не видела на планете людей, а тоже только их следы каналы, города, инверсионные «хвосты» самолётов, «усы» озёрных и морских судов. Интересно, не зная ничего о Земле, смогла бы она догадаться о жизни по фигурам Наска, мозаике полей, серпантину дорог?
– Жан, – торжественно сказала Софи, – ты – настоящий повелитель микробов, а это, поверь, по рангу выше повелителя блох.
Да, он – Гулливер, хотя размеры его не изменились. Они как бы изменились для Софи: она смотрела на мир через уменьшительное стекло. Ах, если бы удалось увидеть микробов в обычной жизни и в натуральную величину. Изучая насекомых, Жан поражался их совершенству, хитиновым корпусам, дизайну, массе приспособлений, рецепторов, антенн. Ещё большему можно научиться в мире чудовищных микромонстров, от подчинения которым мы защищены только балансом сил и даже не тем, что они, слава богу, для нас малы.
– А это что? Это зачем? – не могла удержаться Софи. – Ты должен мне всё показать и рассказать.
Они решили, что с утра у них будет обычный завтрак, но к обеду Софи испечёт первый орбитальный пирог. Комья хлореллы Жан уже развесил перед вентилятором в дырчатых полиэтиленовых мешках, прямо на светильниках.
– Как бы полиэтилен не потёк, – говорила Софи, удивляясь тому, что напридумывал Жан, и ужасаясь возможным бедам: не дай бог «этому добру» разлететься по станции.
– Ничего страшного, – беспечно отвечал Жан, – полиэтилен выдерживает до пятисот градусов, а нагрев на светильниках всего до трехсот. Да, и нагрузки не те.
Высушенную хлореллу предлагалось измолоть в мукомолке или перетереть в ворсовых мешках и использовать как муку для пирога. Сублимированная смородина станет его начинкой.
До этого Жан никого в модуль не пускал, но сегодня день был особенный. Сегодня заработает душ – их первый орбитальный банный день, который начнётся после завтрака и официального короткого рабочего дня. Работа (так они решили с Софи) будет условно состоять в том, что они покажут друг другу самое-самое, что интересно и тебе самому и любопытно для других. Затем душ и бассейн, и каждый участвует в водной процедуре самостоятельно, но должен же кто-то контролировать технику и процесс. При пробном заполнении он наполнил бассейн, а затем снял пережимы и перетяжки и открыл молнию полиэтиленовой кабины. Из неё выплыл огромный водяной шар. Стокс и Рэлей разом бы перевернулись в гробах при виде этакой картины. Всё, что они представляли умозрительно, рассчитывали, демонстрировалось в натуре. Жан чуть коснулся зеркальной поверхности, и шар деформировался, и он с удивлением наблюдал, как шар колебался и успокаивался.
И потом, убирая и собирая пылесосом воду, Жан намучился, но приобрёл и бесценный опыт. По делу, конечно, лучше, чтобы он при технике присутствовал, но представив обнаженную Софи, он почувствовал себя так, словно получил апперкот. Ему сделалось жарко, потом холодно, и голова закружилась, как перед обмороком.
Сергею стало вдруг грустно от той очевидной истины, что время его прошло. Конечно хорошо, что в свой юбилей он оказался на орбите, но сколько задуманного кануло в песок. «Бодливой корове бог рог не дал». В душе он считал, что для полного счастья необходимы музыка и математика – свободные импровизации на рояле и в совершенстве освоенный математический аппарат. Но жизнь прошла и главное не реализовано.
Нередко в голове его звучала собственная музыка. Ведь в жизни так и бывает: режиссёр из неудавшихся актёров, руководитель подготовки космонавтов – сам неудавшийся космонавт, а он всё вместе – неудавшийся пианист, композитор, учёный и неудавшийся космонавт, и мысли у него невесёлые… А виноват характер: завистливость и гордыня, обиды и правдоискательство. Удачливые – щедры. И вот ему – сорок лет, он на орбите и его некому поздравить, и связи нет, и не удачны попытки посигналить, и с этой целью нужно в открытый космос выходить.
Как много минуло. Прошли, прошли те славные времена, когда космонавт повсеместно считался фигурой мифической и многое жертвовалось ради него. Как-то были они в Атлантике на корабле сопровождения («Юрий Гагарин»: антенны-блюдца отличием от других кораблей), был шторм, скорость ветра – сорок метров в секунду, и из Центра получено указание выдать станции управляющую команду. Но попробуй выдай. Повернёшь антенны и тебя перевернёт. Но так нужно для космонавтов, для станции и выдали (правда, хватило ума, на полной мощности в зенит, не поворачивая антенн).
А вот теперь они летают, и никому до них совсем нет дела. Скоро продукты закончатся, и, как говорится, «финита ля комедия» – представление окончено, останется загасить свечу. Счастье тем, кто верит в загробную жизнь, а у него на этот счёт – собственная теория. Угасающий мозг в последний миг перебирает варианты, ищет: нет ли шанса уцелеть в предыдущем опыте? И в мозгу умирающего мелькают картины, прокручивается биографический «видеомагнитофон». Сам последний миг эмоционально настолько мощный, что по накалу страстей уравновешивает всю прежнюю жизнь, и тебе кажется, что ты живёшь, что существует другая, загробная жизнь, хотя принято считать, что есть физическое тело, оболочка и сгусток энергии – душа, которая отлетает в никуда, как в остывающем небе изломанные нити журавлей.
Здесь за панелями многое напихано. С инвентаризацией они прошлись только по верхам. Такова человеческая логика: не поднимается рука выбросить совершеннейший отработавший прибор, с которым у тебя столько связано, он столько дал и отнял и сконцентрировал в себе. Проще выбрасывать поэтапно. И это связано с возрастом. Молодые – более решительны и безжалостны, а кто постарше стараются отложить и сберечь. С этими мыслями Сергей выплыл из ПхО, но то, что он увидел: плакат, цветы – поразило его, и тут же Жан и Софи набросились на него, обнимая, целуя, душа.
Все, что было придумано в этот день, успешно осуществлялось. Когда демонстрировалось «самое, самое», Жан к удивлению Софи не повёл показывать свой биомир, а устроившись у иллюминатора, продемонстрировал динамику воздушных потоков… На земле нет изолированных материков, гигантская пылевая буря в районе Техаса подняла пыль (прямо по Фрэнку Бауму) выше облаков и смотрелась «оранжевой дорогой среди снегов» до самой Африки. Тут и там протягивались с материка на материк промышленные дымы. Затем Жан показал «авеню ураганов»: от мавританского выступа через карибский котёл на север, по Гольфстриму.
Софи поведала о миграции. Куда и зачем с благодатного юга летит множество птиц, и отчего отчаянно путешествуют и гибнут лемминги? Она рассуждала чисто теоретически и в жизни не видела леммингов. Подобно большинству женщин Софи панически боялась змей, мышей и прочих грызунов. Она вообще не переносила хруста, и мучилась даже если кто-то рядом грыз яблоко или сухарь. Из экзотических птиц она разве что близко встречала только розовых фламинго. Но все эти странные зверьки – лемминги и печальные отлетающие журавли были близки ей теперь своей тоской.
Она сама подобна леммингу, не способна выжить в тесноте и готова бежать неизвестно куда в поисках жизненного пространства. И опять «история с географией»: она показала следы Великой китайской стены, которая дополняла ныне существующую. Руины, отчетливо наблюдаемые, продолжались в восточной части и прибавляли к уже известной стене ещё тысячу километров. Этой частью стена отделяла некогда Китай от севера Кореи.
Сергей заметил, что Стена – единственное сооружение, видимое с Луны, и не зря обозвали Великой Стеной и протяжённое сгущение галактик. Его длина не менее пятисот миллионов световых лет, о которых даже помыслить трудно.
Софи с умением, свойственным учительнице, вновь вернулась к теме и показала загоны – «пустынный змей» рядом с Дамаском.
– Кстати, – пояснила она, – висячие сады были в Сирии, а не в Вавилоне. И ещё вопрос, где была пресловутая вавилонская башня?
