Владислав Крапивин - Синий город на Садовой
– В этот гадючник! – с отвращением сказал Федя. – Там толпа на толпе и дембили с толстыми шеями жарят шашлыки.
Но Оля возразила, что надо ведь снимать не только сказочные картины города, но и те явления, которые город уродуют. Для контраста. Борис, который очень не хотел, чтобы Оля опять стала печальной, виновато поглядел на Федю:
– Может, правда? Для контраста…
Нилке было все равно, лишь бы с друзьями.
– Горе с вами, – сказал Федя. – Имейте в виду, добром это не кончится.
Толпа на улице Репина была густа. И запахи густы. Пахло разогретым асфальтом, пылью, потом, косметикой и почему-то бензином, хотя машины здесь не ходили. И дымом шашлыков, которые жарили дюжие парни в грязных белых куртках.
Человеческое месиво, покорно отдаваясь жаре, грузно двигалось, завихрялось у лотков и киосков, образуя заторы в проходах между торговыми фургонами. И каждый хотел что-то найти, получить, заиметь или, наоборот, сбыть с рук. Под полотняными навесами и просто на солнце торговали кооператоры: меховыми шапками и майками, свитерами и плавками, пластмассовыми свистульками и картинами с голыми девицами. Здесь было похоже на рынок, но без той веселой пестроты и без всякого намека на романтику, которая чудилась Феде среди базарных рядов… На двух кварталах среди плоских каменных домов, на асфальте без единого кустика, разбухал, будто квашня в тепле, бизнес. Орали динамики студий записи и пунктов проката, голосили продавцы лотерейных билетов и каждому обещали столько счастья, что было удивительно: откуда еще берутся у нас люди, не преуспевшие в жизни?
– Же-вачка! Же-вачка! – монотонно пели растрепанные цыганки. – Мальчики, берите же-вачку!
Между сборчатыми юбками у их мельтешила чумазая курчавая малышня. "Что за люди? – не первый раз уже подумал Федя со смутной тревогой. – Вроде рядом с нами живут, а как с другой планеты…"
– Же-вачка! Рупь штука!
Нилка выколупал из тесного кармашка у пояса трехрублевую бумажку.
– Не вздумай, – сказал Федя. – В этой резинке канцерогенные вещества. По радио передавали: она запрещена для продажи. А здесь – хоть бы хны, знай торгуют…
– И запомни, – поддел Борис, – "кан-це-ро-генные", а не "канцелярские". А то скажешь где-нибудь…
– Опять дразнитесь, да?
– Я тебя проверяю: ты же обещал не обижаться.
– Ой, я забыл!
– То-то же… Миссисипи Аркадьевич, – назидательно проговорил Борис. Расчет оказался верен: Нилка закинул голову и захохотал. Так переливчато, что на них заглядывались…
А Оля между тем снимала. Умело так, незаметно: пристроит камеру между Борисом и Федей и короткими очередями в разные стороны… Сняла и цыганят, клянчивших у прохожих двугривенные, и шашлычников-дембилей, и общую круговерть. А еще – небритого старика нищего. Тот сидел у двери магазинчика "Детские товары". Прислонился затылком к бетонной стене, закрыл глаза и не шевелился. В щетине его запутались крошки. Рядом на асфальте лежала мятая перевернутая кепка – в ней несколько медяков. Попа старика украдкой снимали, никто не бросил ему ни монетки. Только переступали через вытянутую ногу-деревяшку. Когда Оля перестала жужжать "Экраном", Нилка затоптался на месте, сжал толстые губы и вдруг потребовал – хмуро и стыдливо:
– Подождите… Это не снимайте.
Он торопливо, даже воровато как-то, подошел к нищему, быстро сел на корточки, положил ему в кепку мятую трешку, которую до сих пор таскал в кулаке. И почти бегом вернулся к ребятам.
– Пошли…
Когда уходили, Федя не выдержал, оглянулся. Старик смотрел им вслед – сквозь мельтешенье ног – широко раскрытыми осмысленными глазами. Нилка сказал, будто в чем-то виноватый:
– Все равно чуть не истратил на жвачку… – Потом еще: – Он ведь по правде несчастный. Лучше уж с такой ногой, как у меня, быть, чем совсем без ноги…
– Краска-то не тает от жары? – заботливо спросил Борис.
Все посмотрели на Нилкину ногу. Родинки слегка просвечивали. Нилка сказал, что надо отойти в уголок, подмазать.
– А я кассету сменю, – решила Оля.
Они отошли на свободный пятачок асфальта позади фанерного ларька. Тут-то и прихватила их местная компания.
Четверо возникли рядом бесшумно, будто из воздуха. Лет шестнадцати парни. Модные такие, с легкой небрежностью в движениях. С одинаковыми лицами. Не похожими, а одинаковыми своим выражением. Выражение это… ну, когда кто-то смотрит на тебя как на ползущего жучка: обойти или наступить? И при этом – легкое шевеление нижней челюстью, будто во рту та самая "жевачка"… Один привычно встал чуть в стороне, поглядывая на прохожих. Трое – перед "кинооператорами".
– Что это у девочки за аппаратик? – спросил смуглый, с монгольскими глазами, у другого – стройного и белокурого.
– Плейер? – предположил белокурый.
– Не, мужики, это кинокамера, – объяснил им третий, похожий в своей зеленой майке и пятнистых десантных "бананах" на огурец. – Девочка скрытой камерой снимает эти… как его… пороки общества.
– Разве так можно? – вопросил в пространство белокурый. – В наше время открытости и гласности…
– Девочка, покажи аппарат. – Смуглый тонко улыбнулся и потянул пятерню.
– А ну, не тронь! – тонко сказал Борис. Хлестко получил пятерней по носу и стукнулся затылком о гулкий киоск…
Что было делать? Взывать к совести? Господи, у этих-то – совесть? Драться? Но каждый из четвертых юных дембилей – натренированный в своих подвалах и подворотнях – раскидает троих мальчишек и девчонку в один миг. Да и как драться, если уже вяжет все мышцы и жилки клейкий неодолимый страх… А камера? Отберут или расшибут – и всему делу конец! Федя беспомощно глянул на прохожих. Рослый парень в расписной майке встретился с Федей глазами, покрепче ухватил под руку свою девицу и ускорил шаги. Федя скрутил в себе стыд и отвращение к себе и громко сказал пожилому прохожему:
– Дяденька, чего они лезут!
Прохожий – этакий крепкий пенсионер и с виду ветеран – обратил грозное лицо:
– Вы зачем пристаете к ребятам!
– Иди, иди, дядя, – тихо и выразительно сказал тот, что стоял в сторонке, и сунул в карман руку.
– Хулиганье, – с достоинством произнес "дядя" и пошел дальше, постукивая тростью.
Тот, что похож был на огурец, хмыкнул:
– Тихо, пионеры. Мы только посмотрим технику. Мы тоже любители… – И, в свою очередь, потянулся к камере. К Оле…
Тогда Нилка – маленький, лохматый – скакнул вперед. Странно изогнулся, вскинул перед лицом руки и направил на врага прямые, как досочки, ладони.
– Отстань, с'сволочь!
На миг все замерли. Огурец гоготнул:
– Это что за козявочка? Чудо…
Но это было еще не чудо. Чудо случилось через секунду.
– Здорово, парни! Из-за чего базар?
Это возник невесть откуда одноклассник Феди Кроева Гошка Куприянов – Гуга.
Глядя на белокурого снизу вверх, Гуга дипломатично сообщил:
– Иду это я мимо, вижу, вы, Геночка, с кем-то беседуете. Смотрю – да это мой друг Шитик!.. Шитик, привет! Вас тут не обижают, случайно?
– Шел бы ты, Гуга, – сказал белокурый Геночка.
– Дак я и шел! То есть мы… – Гуга оглянулся. Пятеро, похожие на компанию Геночки, стояли неподалеку редкой цепочкой. С абсолютно равнодушным видом. Подошел еще один, стал в двух шагах. Лет восемнадцати, похожий на индейца, со смоляными космами до плеч, с пестрой тесьмой на лбу, в куцей, выше пупа, узорчатой безрукавке и шортах из обрезанных джинсов. Он спросил без улыбки:
– Гуга, ты чем-то озабочен, брат мой?
– Да вот, Герцог… Друзей встретил, а у них с Геночкой вроде чего-то… такое…
– Нехорошо, Геночка, – едва разжимая губы, укорил Герцог. – Я же тебе говорил: эскалация немотивированных насилий дестабилизирует общество…
– Какие насилия! – светски улыбнулся Геночка. – Обижаешь, Герцог… Пошли, мальчики, нас не поняли… – И четверо зашагали походкой свободных и ленивых людей. Федя, не веря еще спасению, смотрел им вслед! А когда взглянул опять на Гугу и Герцога, те тоже уходили со своей компанией. Легко и небрежно. Словно забыли про случившееся. Впрочем, Гуга обернулся и качнул над плечом растопыренной пятерней.
– Айда отсюда, – морщась, проговорил Федя.
Они были далеко уже от улицы Репина, но шли все еще молча, не глядя друг на друга. Федя стискивал зубы и сопел от унижения… Борис вдруг спросил со вздохом:
– Миссисипи, а что за прием ты изобразил? Когда эти полезли…
Нилка головы не поднял, сказал неохотно:
– Это я в кино видел, про Шао-Линь… Китайское единоборство. Стойка такая.
– А после стойки-то что делать? Знаешь?
