Владислав Крапивин - Мальчик со шпагой
Кузнечик, наверно, удивится звонку. Они с Серёжей не дружили и даже приятелями не были. Правда, на той неделе Генка услыхал, что Серёже нужен пенопласт, и на другой день притащил коробку. Ну и что? Кузнечик любому человеку готов помочь, даже незнакомому.
А Серёже Генка нравился. Всегда. Но ведь не подойдешь к человеку и не скажешь: "Ты мне нравишься. Давай сделаемся друзьями". Серёжа, по-крайней мере, так не мог. И он лишь думал, давно, с третьего класса, что хорошо бы как-нибудь подружиться с Генкой Медведевым, которого тогда еще не звали Кузнечиком.
Прозвище Кузнечик появилось в прошлом году.
В самом конце августа, перед началом учебного года, в школах шли собрания. Было еще жаркое лето. Строгая деловитость учебной жизни не успела лечь на школу. Школа гудела, как большой рой. Никто не пришёл в форме, коридоры и классы расцвели от пестрых платьев, ярких рубашек и разноцветных испанок. Всем было весело, и даже строгая завуч Елизавета Максимовна рассмеялась, когда увидела, что Генка Медведев тащит по коридору большущую, с себя ростом, гитару.
Он принес ее в класс.
Ребята перед этим хвастались загаром, но теперь стало ясно, что чемпион по загару – Генка. Он все лето прожил в Севастополе и сделался коричневым, как его блестящая гитара.
– Подумаешь. Медведь и должен быть коричневым, – завистливо сказала длинная Люська Колосницына, именуемая обычно Люстрой.
Люстру не поддержали. Уж на кого-кого, а на медведя Генка никак не был похож.
Его затормошили, закидали вопросами:
– Генка, а зачем гитара?
– Ты играть научился, да? Ай да Геночка!
– Ой, да он врет, братцы! Я целый год учился, и то…
– Потому что у тебя таланта, как у курицы… Гена, сыграй!
– Ген, ты правда умеешь? Ну давай…
Генка кивнул. Уселся на парте, сложив по-турецки ноги, словно покрытые коричневым лаком. Хитро и немножко смущенно посмотрел на ребят. У него были продолговатые большие глаза, почему-то похожие на глаза громадного насекомого. И лихо торчал над лбом выгоревший хохол.
Генка постучал пальцами по гулкой гитаре: тра-та-та, та-та-та, тра-та…
Забренчал на струнах и запел:
Там где у цветов головки
Лепестками ветру машут,
Маленький кузнечик Вовка
Жил да был среди ромашек…
Играл он, конечно, не очень. Просто подыгрывал песне. Но песенка была интересная, целая сказка. Никому не знакомая. И пел он здорово. Негромко, но чисто и весело.
Не был Вовка музыкантом,
Хоть трещал не умолкая,
Вовка был работник-плотник —
Строил дачи и сараи.
Он пилой работал ловко,
Молотком стучал о доски:
Строил он мосты и лодки,
И газетные киоски…
Дальше рассказывалось, как в руки Вовке попалась золотистая лучинка, и кузнечик выстругал из нее шпагу "просто так, на всякий случай". А однажды…
Приземлился на поляне
Злой разбойник и обжора,
Очень страшный и нахальный
Воробей по кличке Жора.
Всякие жучки и божьи коровки прыснули во все стороны. А кузнечик остался: неудобно прятаться, если у тебя шпага. Бессовестный великан Жора хотел тут же проглотить Вовку, но шпага воткнулась ему в язык. И Жора улетел, подвывая не по-воробьиному. А песенка кончалась такими словами:
Чтоб врагам
хвалиться
было нечем,
Не беги
назад от них
ни шага.
Даже если ты кузнечик,
У тебя
должна быть
шпага.
Никто на заметил, что в класс вошла Татьяна Михайловна.
– Ай да молодец, Медведев, – сказала она. – Ты, Гена, за лето просто артистом стал!
Генка засмущался и вскочил прямо на парту.
– Да нет… Это не я. Это брат сочинил в Севастополе для ребят. Мы там с ним ялик ремонтировали…
– Ну ладно. Пора нам о делах поговорить, – сказала Татьяна Михайловна. – А потом расскажешь про Севастополь и про ялик. Садись-ка на место, кузнечик.
И тут все заметили, что Генка и правда похож на кузнечика: в зеленой, как трава, рубашке, а руки-ноги у него – будто сломанные пополам лучинки; и гитара его тоже похожа на туловище насекомого с одиноко торчащей лапой.
– Точно! И правда кузнечик! – развеселились ребята.
– Ой, батюшки! Я, кажется, тебе прозвище придумала! – с шутливым испугом воскликнула Татьяна Михайловна. – Гена, я не хотела.
– Да ничего, – покладисто сказал Генка. – Это лучше, чем Медведь. А то Люстра меня Медведем обозвала.
– Отныне считать Медведя Кузнечиком, – заявил Павлик Великанов – очень авторитетный в классе человек.
Так и повелось…
Серёжа набрал номер. Он боялся, что трубку возьмут Генкины родители, будут спрашивать, кто и зачем. Но ответил сам Генка.
Серёжа сказал:
– Здравствуй. Не узнал?
Кузнечик помолчал. Потом ответил:
– Узнал… Это ты, Серёжа?
Он сказал не "Каховский" и даже не "Серега", а Серёжа, и это прозвучало как-то неожиданно, по-дружески. И Серёжа обрадовался. Он сам не ждал, что так сильно обрадуется. Но тут же встревожился: в классе было шесть Сергеев.
– Это я, Каховский, – объяснил он.
– Да. Я понял, – все так же негромко сказал Кузнечик. – Хорошо, что позвонил.
– Почему хорошо?
– Ну, так просто, – откликнулся Генка теперь оживленнее. – Понимаешь, я сижу один, скучаю. И вдруг ты…
– А я тоже так просто. Нам только что телефон поставили, и я вспомнил твой номер. Ты что делаешь?
– Я же говорю: скучаю. Гитару мучаю.
– Ты уж, наверно, здорово научился играть, да?
– Нет, что ты. Я понемножку.
– Слушай, сыграй что-нибудь, – попросил Серёжа. Его словно толкнуло. И он загадал: "Если Кузнечик согласится, все будет хорошо". А что "хорошо", и сам не понимал.
Генка согласился сразу.
– Ладно… Я и сам хотел. Ты только трубку не клади, я гитару возьму… Ну вот, все.
И Серёжа очень ясно представил, как Кузнечик, такой же, как тогда в классе, сидит с гитарой на столе у телефона, прижимает щекой к плечу трубку.
– Ты слушаешь? – спросил Генка.
– Конечно.
– Понимаешь, это песня… Ее брат придумал, когда в институте учился. Они пьесу ставили про наших летчиков, которые за Испанскую республику воевали. Вот про этих летчиков песня…
Серёжа услышал негромкие удары по струнам и затем, гораздо громче струн, очень чистый Генкин голос.
Кузнечик пел отрывисто и печально:
Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего.
Ему предстоит дорога
В высокий край огневой.
Туда,
где южные звезды
У снежных вершин горят,
Где ветер
в орлиные гнезда
Уносит все песни подряд.
Там в бухте
развернут парус
И парусник ждет гонца.
Покоя там не осталось,
Там нет тревогам конца.
Там путь по горам
не легок,
Там враг к прицелам приник,
Молчанье его пулеметов
Бьет в уши,
как детский крик…
Теперь Серёже не казалось, что Кузнечик сидит на столе у телефона. Он закрыл глаза и ясно увидел костер на поляне и Костю у костра, и ребят с оранжевыми от огня лицами, и Генку рядом с Костей. Будто они пели вместе.
…Не надо,
не надо,
не надо,
Не надо его будить,
Ему ни к чему теперь память
Мелких забот и обид.
Пускай
перед дальней дорогой
Он дома поспит,
как все,
Пока самолет не вздрогнул
На стартовой полосе…
Песня затихла. Было слышно, как Генка прижал струны ладонью. Он помолчал и сказал:
– Вот все… Ты слышишь?
– Да, – сказал Серёжа, – это такая песня… Про нее лучше ничего не говорить. Просто слушать, и все.
– Брат ее, оказывается, давно написал… А мне спел только сегодня. Это он когда про Чили услышал.
– Про что?
– Про Чили. Ты что, радио не слушал?
– Нет, – смутился Серёжа. – Я тут сегодня закрутился с делами…
– Там фашистский переворот! – с неожиданной злостью сказал Генка. – Генералы толстопузые мятеж устроили… Зря он этим гадам доверял.
– Кто?
– Президент Альенде. Они убили его. Обстреливали президентский дворец из танков.
– А я ничего не слышал, – тихо сказал Серёжа.
– Брат в июле был в Чили со студенческой делегацией. У него там друзья остались. Он мне и привез адрес одного парнишки, помог письмо написать по-испански. Я все ответа ждал. Теперь уж, наверно, не будет ответа…
Что мог сказать Серёжа? Он знал про Чили не так уж много. Знал, что там столица Сантьяго. Что там правительство, которое стоит за рабочих. И что президент Сальвадор Альенде распорядился, чтобы всем-всем детям в этой большой стране каждый день обязательно давали бесплатное молоко: и в городах, и в глухих горных деревушках… Видно, не всем нравится, когда у каждого из ребят, даже у самого бедняка, каждый день есть глоток молока.
– В общем, все, как тогда в Испании, – опять услышал Серёжа Генкин голос. – Ты читал книжку "Испанский дневник"?
– Не читал, – признался Серёжа.
– А у нас есть… – Ты бы пришёл ко мне, а? Мог бы взять ее. Если, конечно, хочешь. Ну, не обязательно за книжкой, а так… Ты ведь никогда у меня не был.
