Александр Власов - Армия Трясогузки
Трясогузку подтолкнули к кухне. Повар заупрямился, но вокруг так загалдели, что он махнул рукой и опрокинул в ведро три полных черпака каши…
К Цыгану Трясогузка пришёл без ведра — спрятал его в крапиве. Спрятал и появился с постным лицом. Спросил не очень грозно:
— Придумал?
«Плохи дела у командира! Не выгорело с едой! Это тебе не приказы приказывать!» — подумал Цыган и сказал:
— Есть на примете один номерок… Силовой… Только в цирке силовиков чистым мясом кормят!
— Какой номерок — выкладывай!
— А такой — пехом!
— Пехом? Через фронт? — переспросил Трясогузка. — Тебя за этот номерок не только мясом, а и кашей кормить не стоит!.. Были бы у меня резервы — списал бы я тебя в обоз или вообще выгнал из армии!
Трясогузка зашёл за кусты, вернулся победителем и торжественно поставил перед Цыганом ведро с кашей.
— Помолись на командира и ешь!..
ОМУЛпВАЯ БОЧКА
Линия фронта пересекала и железную дорогу, и реку Ингода. Она начиналась где-то у границы и протекала вблизи Читы. К этой реке, которую никак нельзя было миновать, и подошли вечером боец и командир армии Трясогузки.
— Устал? — спросил командир.
Цыган устал меньше Трясогузки.
— Можно ещё — пока не стемнеет.
— Не спорь! — прикрикнул командир. — Вижу — устал!.. Привал! — и он первый не сел, а свалился в густой брусничник.
Река просматривалась очень далеко — до самого изгиба. Казалось, что там она упирается в лес и больше никуда не течёт. Из-за леса изредка долетали пушечные выстрелы. Отдалённые, еле слышные. А здесь было мирно и спокойно. Но и тут когда-то шли бои. На высоком пригорке виднелись опустевшие окопы. Внизу, у воды, зияла воронка. Крупный снаряд угодил под корни высокой сосны, выкорчевал её и сбросил в реку. Сосна лежала в воде, цепляясь за берег одним суком.
Прогудел какой-то жук. Сухо ударился в гитару, висевшую у Цыгана за спиной. Трясогузка приподнял голову, но так ничего и не сказал. Вымотался мальчишка. Цыган понимал это и щадил командирское самолюбие. Он перекинул гитару и тихонько запел:
Славное море — священный Байкал, Славный корабль — омулёвая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал…
Песня всегда вовремя. Трясогузка слушал дружка, и усталость постепенно уходила.
— А кто этот — Баргузин? — спросил он. — Кавказец?
— Ветер, — задумчиво ответил Цыган.
— А бочка омулёвая?
— Бочка как бочка… А омуль — рыба… Её в бочках засаливают.
— Почему же корабль?
— Захочешь с каторги смотаться — поплывёшь и в бочке!
И опять они долго молчали. Трясогузка даже вздремнул, глядя на мелкую речную рябь. И привиделось ему в полусне, что плывёт он в таинственной омулёвой бочке, а на шесте вместо паруса — замызганный пиджачишко, и какой-то грузин дует в него, широко оттопырив щеки.
Открыл глаза — ни грузина, ни бочки. Пусто на реке. Лишь сосна чуть колышется на воде у берега. Смотрел-смотрел на неё Трясогузка и вдруг расплылся в счастливой улыбке.
— Я отдохнул, — сказал Цыган. — Могу идти дальше.
— Можешь! — весело подхватил командир. — Разрешаю! Валяй-топай по бережку! А я поплыву!.. Жаль, что бочку забыл прихватить, но зато есть у меня сосна! Сосенушка! Да она обоих нас выдержит, и ещё место останется!.. За мной!
Они скатились к воде и осмотрели свой будущий корабль. Сосна была толстая и густая. Большая часть веток скрывалась под водой, но и тех, которые торчали вверх, хватало, чтобы надёжно спрятать двух-трех человек. И самое главное — сосна держалась за берег одним суком. Сломай его — и корабль отчалит.
Трясогузка уже не чувствовал никакой усталости. Он опять превратился в волевого командира. Приказы посыпались один за другим. Цыган сбегал к окопам, разыскал и принёс несколько досок. Пока Трясогузка устраивал под гущей веток удобное сиденье, Цыган притащил большой камень, перебрался с ним с берега на сосну и, когда командир приказал отчаливать, со всей силы обрушил камень на сухой сук. Тот надломился, и берег стал медленно отдаляться.
— Славный корабль — омулёвая бочка! — фальшиво и радостно пропел Трясогузка.
— Кто надоумил? — спросил Цыган, усаживаясь на доску позади командира.
Трясогузка предпочёл не отвечать.
Сумерки сгущались. Сосну вынесло на середину реки. Справа и слева уплывали и растворялись в вечерней дымке прибрежные деревья. За ними уже ничего не было видно — сплошная тёмная синева.
— А вдруг нас к белякам прибьёт? — прошептал Цыган.
— Ты не того бойся! — тоже шёпотом ответил Трясогузка.
— А чего?
— Красных!.. Вот к ним прибьёт — хана! Детдома не миновать!
— Лучше в детдом, чем к семеновцам! — возразил Цыган.
— Дура! — не зло обругал его Трясогузка. — Сравнил детдом с белыми! Детдома бояться нечего, только неохота туда. Пока тебя там кормят да учат, никаких семеновцев не хватит — всех расколошматят! И так уж почти никого не осталось… Колчака нету? Нету! Выйдешь из детдома, как в рай. Сидят вокруг люди под деревьями и Микины ананасы лопают. Спросят у тебя: а где ты был, когда мы воевали?..
Сосна, царапая сучьями дно на перекате, миновала изгиб реки. Впереди замерцали огоньки. На берегу стояли части второго эшелона красных. Горели костры. Ржали лошади.
— Помкомвзво-о-од! — пролетел над водой звонкий голос.
Мальчишки больше не разговаривали: по воде даже шёпот слышен далеко. Молча следили они за огоньками. Одни пропадали сзади. Впереди показывались новые. Но чем ближе к передовой, тем реже попадались они. Здесь соблюдали маскировку. Наконец оба берега погрузились в полную темноту и слились с чёрной водой. На небе не было ни звёздочки. Сосна плыла так плавно, что мальчишкам почудилось, будто все остановилось, даже время. Это было очень неприятное ощущение. Они обрадовались, когда на берегу неожиданно затарахтел пулемёт. Пока он стрелял, за стволами деревьев пульсировало бледно-оранжевое пятно. Оно хоть и медленно, а все-таки двигалось — значит, сосна плыла.
И опять наступила беспросветная тьма. И опять остановилось время. Сколько прошло: полчаса, час или пять часов — ни Цыган, ни Трясогузка не могли определить даже приблизительно. В глазах рябило, и они не сразу поверили, что впереди снова мелькнул огонёк.
Но вот блеснул ещё огонёк, третий, четвёртый, — и все вернулось на свои места: и река, и берег. И время снова стало ощутимым.
— Передовую проплыли! — повернувшись к Цыгану, прошептал Трясогузка. — Тут — умри! Тут не детдомом, а пулей пахнет!
Теперь сосна плыла в расположении семеновских войск. Мальчишки устали от долгого напряжения и все чаще клевали носами. Цыган стукнулся лбом в спину Трясогузки. Командир повернулся, заботливо придвинул обмякшего дружка к толстому суку.
— Обхвати, а то ещё нырнёшь в воду…
Так они плыли ещё несколько часов, пока на посеревшем небе не проявились зазубрины еловых макушек.
Трясогузка потряс Цыгана за плечо.
— Проснись — светает!
— Я не сплю… Просто кимарю… А что? Это была шикарная ночная пантомима!
— Куда шикарней! — усмехнулся Трясогузка. — Ты ещё сухой? Сейчас будешь мокрым!
Залезать в воду мальчишкам не хотелось, но на сосне к берегу не подгребёшь — сил не хватит, а ждать, когда она сама уткнётся в отмель — опасно. Станет совсем светло — их наверняка заметят.
Мальчишки разделись, связали одежду в один узел. С ним поплыл Трясогузка. Цыган грёб правой рукой, а в левой держал над водой любимую гитару.
САЛЮТ
Желтолицый круглоголовый солдат-японец быстро, маленькими шажками ходил вдоль длинного фуражного склада, стоявшего недалеко от читинского вокзала. На винтовке поблёскивал широкий штык.
Объект, который охранял часовой, был важным. Теперь все, что можно увезти из Советской России, стало для японцев важным. Они ещё хозяйничали на огромной территории от Владивостока и почти до Байкала, но командование японских оккупационных сил уже понимало, что скоро им придётся убраться на свои острова.
Не очень доверяя Семёнову, Каппелю, Унгерну и другим ставленникам внутренней контрреволюции, японцы сами охраняли складские помещения, в которых накапливалось, готовилось к отправке награбленное добро. С оккупированной территории они увозили не только ценное оборудование, но и хлеб, и лес, и фураж. По железной дороге днём и ночью шли на восток грузовые составы.
К полудню на дороге, ведущей к одному из складов, показался длинный обоз с прессованным сеном. Обоз прибыл издалека. Лошади притомились и плелись, понурив головы. Возчики были в пыли с ног до головы.
Рядом с одной из тяжело нагруженных подвод шёл старый сибиряк с окладистой бородой. Вожжи намотаны на кулак. За поясом — топор и кнут. На ногах — лапти и онучи. Лапти не назовёшь хорошей обувью. Но на ногах этого бородача и лапти, и онучи выглядели вполне уместно. И шёл он широко, свободно, красиво, — другой и в яловых сапожках так пройти не сможет.
