Вячеслав Имшенецкий - Тайник комиссара
Вскоре отряд Быль-Былинского вышел к широкой реке. Она была глубокой, еще не успела замерзнуть и парила на морозе. Командир остановил отряд и приказал лежащие на берегу сухие деревья связать в большой плот.
«Мы будем сплавляться по реке?» — спросил Мулеков. Командир посмотрел в маленькие глаза Хорька и громко ответил, чтобы слышали все: «Да, весь отряд поплывет на плоту».
Мулеков усердно стал помогать. Плот для крепости связывали кожаными ремнями и уздечками. Сверху бревна накрыли конскими шкурами в два ряда, шерстью кверху. Шкуры ловко прикрепил к плоту Мулеков. Их положили, чтобы не мочить ноги и вещи. Когда плот спустили на воду, Мулеков спросил командира, что делать с лошадями. И тогда Быль-Былинский сказал бойцам: «Все поплывут по реке, а мы вдвоем с Мулековым поедем вдоль хребта. Кому из нас повезет, тот и сообщит в городе о пещере».
Мулеков растерялся и со злостью спросил: «Почему разделяется отряд?»
«В этом варианте, — ответил Быль-Былинский, — есть возможность кому-то остаться в живых, а значит, сообщить правительству о золоте».
Старшим по плоту командир назначил Тигунова. Ему он доверял полностью.
Петька прислушался к шумевшему дождю, помолчал, вспоминая подробности, подкинул в костер веточек.
— Отведя в сторону Тигунова, командир поделился с ним своими мыслями и незаметно передал ему наскоро сделанную карту. Остальным бойцам он тоже велел в любом случае сообщить в ЧК об отряде и рассказать обо всем, что им известно. Когда на плот погрузили мясо и длинные шесты, Мулеков стал говорить, что плохо отправлять людей «на ночь глядя». Он стал уговаривать остаться на берегу и переночевать всем вместе. Но командир приказал на плоту развести костер и отплывать. На каменных плитах, которые положили на самом конце плота, Тугунов разжег костер и, попрощавшись, оттолкнул плот. Командир стоял на берегу до тех пор, пока плот не скрылся за далеким поворотом. Быль-Былинский и предатель Мулеков остались на берегу вдвоем.
— Петька, обожди-ка! Петька, — сказала Таня, — значит, о золоте и о пещере знают еще они, а не только Мулеков.
— Папа говорил, что о тех, кто уплыл на плоту, точных сведений нет. Рассказывали, что какой-то отряд перед самой весной вышел к Байкалу. Папа думает, что это был отряд Тигунова. Так вот этот отряд сходу вступил в бой с какими-то бандитами, в перестрелке многие погибли. А теперь о командире. Хорек ночью подвел к краю ущелья его лошадь и столкнул вниз. Свою лошадь он привязал к сосне. Вернувшись к сонному командиру, нанес ему удар кинжалом. Но во время удара поскользнулся и только ранил Быль-Былинского. Началась борьба. Командир сумел выбить кинжал и выхватил из-под шкуры наган с единственной пулей. Мулеков успел, как кошка, прыгнуть за камень и закричал: «Командир, тебе все равно крышка. Лошадь твою я угробил. Отдай мне дневник и карту. Я тебе оставлю свою лошадь и уйду. А нет — брошу тебя здесь, все равно сдохнешь».
Раненый командир стал подниматься и, держа наган наготове, пошел к камню, за которым прятался Хорек. Но Мулекова за камнем уже не было. Маленькие следы Хорька шли по самой кромке ущелья в тайгу. Внимательно осмотрев заснеженные деревья и завалы, Быль-Былинский вернулся назад. Помогая зубами, кое-как перевязал себе ремнем руку. У него закружилась голова, а когда он пришел в себя, то увидел на вершине горы Мулекова, сидящего неподвижно на коне.
«Командир, — кричал он, — зря сопротивляешься! Отдай карту и дневник, получишь коня».
Быль-Былинский стрелять, не стал, было далеко для нагана.
«Отдай, иначе я тебя буду преследовать. День буду за тобой идти, два дня, неделю — все равно ты сдохнешь, и золото будет мое. Я опережу твоих плотовщиков. Согласись, дело проиграно. Отдай, а я оставлю тебе коня. Тропа вот она, рядом». Но когда командир стал двигаться к нему, он, поспешно стегая лошадь, уехал.
Шел густой снег. Пушистые невесомые снежинки обсыпали деревья. Больной, раненый командир шел вперед, держа наготове револьвер. Неотступно по его следам крался на лошади предатель.
На четвертый день Быль-Былинский потерял сознание. Очнулся от храпа лошади, встал на колени, но, Мулеков, видя опасность, опять отъехал подальше. Тогда, собрав все свои силы, командир записал события последних дней в дневник; вырвал и уничтожил некоторые страницы и записал, что попробует сегодня сделать засаду на Хорька, если до вечера не умрет.
В сумерках он разжег костер, расчистил снег и лег. А когда совсем стемнело, оставил у костра шинель, отполз за соседнюю толстую сосну и стал ждать. Мулеков подкрадывался к костру тихо и осторожно, оставив лошадь далеко в кустах. В правой руке предателя Быль-Былинский различил блестевший кинжал. Не доходя метров двадцать, Хорек спрятался за обломок скалы и нарочно хрустнул веткой. Шинель на снегу, которую оставил командир, понятно, не шевельнулась.
Мулеков вышел и стал прыжками приближаться. Как только он очутился возле костра, командир выстрелил. Хорек вскрикнул, свалился в костер, но тут же, подпрыгнув, бросился в кусты на четвереньках, волоча ногу. Командир едва выбрался обратно к костру и, взяв в руки острую коряжину, забылся. Очнулся он утром. Кружилась голова, но он пошел по следу Хорька. След вел в распадок. На снегу, где Хорек останавливался, были пятна крови. В одном месте валялись куски окровавленной материи. Командир побрел дальше и на бугорке увидел лошадиные следы, а на березе, на нижней ветке, узелок от узды. Видать, Мулеков не в силах был развязать ремешок и отрезал его кинжалом.
Три дня брел в тайге Быль-Былинский. Рана от ножа у него загноилась и кровоточила. Выйдя к тропе, он сделал об этом запись.
Петька, вспоминая, наморщил лоб, и слово в слово повторил последние строки командира:
— «Снова показался Мулеков. В руках у него охотничье ружье. Попытаюсь спрятать документы. Нашедшего мой дневник именем революции прошу передать в органы ЧК. Золото должно принадлежать…».
Петька перевел дыхание.
— Дальше мы с папой разобрать не могли. Мулеков, наверно, убил командира, забрал его сумку и удрал.
Глядя сквозь редкий теперь дождик, на несущиеся по ясному небу облака, ребята молчали, думая о коварстве Хорька и о гибели командира. Вдруг Шурка сказал:
— А ежели Мулеков с нами встретится, он же нас угробит!
Презрение появилось в синих глазах Тани:
— Трусишь, Шурка? Зачем тогда согласился идти?
Петька не дал вспыхнуть ссоре. Шевеля палочкой почерневшие угли, он медленно стал говорить:
— С Мулековым мы, может быть, и не встретимся. А если встретимся, ни слова не говорить о пещере, о золоте и вообще о всяких сокровищах, про которые пишут в книгах. Мы должны следить за ним. Ни днем, ни ночью не спускать с него глаз.
— Петька, а если он спросит, почему мы в лесу и зачем так далеко ушли от всех городов и поселков?
— Надо что-нибудь придумать.
Ребята задумались. Действительно, чем они могли усыпить бдительность Хорька? Тимка вдруг улыбнулся.
— Ты что-нибудь придумал? — спросила Таня.
Тимка поднялся на ноги и стал говорить четко, как будто отвечал урок в школе.
— Ему скажем, мы, мол, из Иркутска и удрали из детского дома.
— А если он спросит из какого?
— Надобно сказать: детский дом номер пять, — Тимка показал пять пальцев на руке. — Стоит на улице Коммунистической. Двухэтажный, бревенчатый. Покрытый зеленой краской. Ворота и заплот дощатые, покрашенные тоже зеленью. Недалече протекает река Ангара. Там остров, на нем лесопильня. Наискосок от детского дома двухэтажная школа из кирпичей, номер у нее восемнадцать. Мы в той школе не обучались. Смекнули теперь?
— Смекнули, — ответил Шурка.
— Тимка, а про детский дом — это точно?
— Точно, Петька, я там цельный месяц гостевал. Моя бабушка там работает.
Петька вдруг предложил:
— Давайте, я буду как будто Мулеков и вас буду спрашивать, а вы отвечайте. — Петька скосил глаза, сделал страшное лицо и подошел к костру. — Ты откуда, Шурка?
— Мы, дядя, удрали с детского дома, с Иркутска.
— А где он расположен?
— На улице Коммунистической, недалече от Ангары.
— Знаю, знаю, — грубым голосом сказал Петька. — Он такой каменный с балконом.
Но Шурка не поддался на уловку и ответил:
— Нет, дядя, он бревенчатый.
Таня с Тимкой, слушая их разговор, засмеялись. Петька вошел в азарт и быстро спросил:
— А мать тебя, Шурка, часто бьет?
Шурка, не чувствуя подвоха, ответил:
— Мамка не лупцует, а токмо дедушка с отцом.
Таня смеялась громче всех.
— Шурка, а почему ты в детском доме, если у тебя родители есть?
Шурка и сам понял, что попался, и смутился.
Когда ребята вышли из пещеры, ни одного облачка на небе уже не было. На ветках, на зеленых листьях сверкали от яркого солнца капли дождя. Свежий хвойный воздух слегка кружил голову. Скинув ичиги, ребята, ступая прямо, в мутный теплый ручеек, снова поднимались в гору, туда, где они провели ночь. Местности они не узнали. Площадка, на которой ночевали, стала шире.
