Ольга Гурьян - Марион и косой король
Несколько раз они останавливались, и старушка продавала пучки салата выбегавшим из домов служанкам.
Марион крепко уцепилась рукой за юбку мачехи и, задрав кверху нос, запрокинув голову до боли в затылке, с удивлением разглядывала дома. Уж такие высокие, двух- и трехэтажные, и верхние этажи выступают один над другим и нависают над головой, и неба и солпца над ними не видно, и уже день, а сумеречно, будто перед грозой. И как это люди живут там и не боятся упасть, потому что у людей ведь нет крыльев, как у птиц, которые могут гнездиться даже на верхушках колоколен. И неужто ей тоже придется жить в самом поднебесье? Как там наверху ногами ступать — не оступиться, взбираясь по лестнице?
Тут мачеха одернула ее и сказала:
— Простись с этой доброй старушкой.
И старушка свернула налево, а мачеха и Марион пошли направо.
Здесь они скоро потерялись среди улиц извилистых, узких и темных. И эти улицы, переулочки и тупики так причудливо переплетались и пересекались или внезапно упирались в какую-нибудь глухую стену, что трудно было понять, идешь ли вперед или крутишься на месте. Несколько раз приходилось возвращаться обратно, и Марион совсем уже потеряла надежду, что ее когда-нибудь накормят, шла насупившись и волоча ноги. Мачеха прикрикнула:
— Смотри веселей!
Но и сама она, видно, растерялась, начала хватать встречных за рукав и спрашивать дорогу. Ее отталкивали и отвечали бранью или насмешками.
Вдруг, неожиданно завернув за угол, они оказались на улице Повелительниц и увидели длинный ряд стоящих вдоль стен служанок.
Тут мачеха нашла посредника, показала ему Марион и, усердно кланяясь, подробно рассказала, что девочка такая уж прилежная и послушная, кабы не нужда, ни за что бы с ней не рассталась, и прошу вас, добрый господин, устройте сиротку получше.
Посредник выслушал ее, равнодушным взглядом окинул Марион с ног до головы и сказал:
— Иди, иди, добрая женщина. Проходи, не задерживай меня, я все сделаю, что полагается.
Мачеха простилась с Марион и поспешно ушла. Ведь ей надо было поскорей вернуться к своим четырем детям. А Мариои осталась стоять, не смея прислониться к стене, не решаясь сесть на мостовую, со страхом и надеждой разглядывая хозяек, пытаясь угадать среди множества мелькавших перед нею лиц свою будущую повелительницу.
Которая из пих, добрая женщина, возьмет ее в свой дом и будет одевать и кормить и научит добру? Одни проходят такие важные, где уж им снизойти до деревенской девчонки. У других такие озабоченные лица, лоб весь в толстых морщинах, им не до чужих забот, своих достаточно. И еще другие суетятся, вертятся, в спешке ничего не замечают, торопятся скорей увести первую служанку, которая случайно попадется им. И такие у них всех громкие голоса, то сварливые, то капризные, то визгливые, что у Марион зазвенело в ушах. И оттого что она все время вертела головой, стараясь поймать их взгляд, и широко всем им улыбалась навстречу, у нее сводило скулы и стучало в висках, и пестрая толпа плыла и кружилась, дома нагибались, вздымалась мостовая, и уже не было сил стоять прямо. Пришлось упереться в стену пальцами, чтобы не упасть. А хозяйки проходили мимо и смотрели поверх ее головы на других служанок и уводили их за собой.
День клонился к вечеру; ряды служанок поредели, и остались только те, которые никому не были нужны — слишком старые или слишком изможденные, тупые, равнодушные и отчаявшиеся.
И когда уже не оставалось никакой надежды, вдруг посредник подошел к Марион, и рядом с ним шла хозяйка.
На пей было длинное темное платье, отороченное мехом, и жестко накрахмаленная головная повязка, торчащая острыми углами. Она скрестила полные руки и уставилась на Марион своими выпуклыми глазами.
Под этим взглядом Марион смутилась, покраснела и задрожала. Узелок выскользнул из пальцев, упал в лужу, и она не посмела нагнуться, поднять егo.
Посредник говорил:
— Обратите внимание, как легко она покраснела. Сразу видать, что она еще не испорчена, прилежна, молчалива и будет чувствительно воспринимать выговоры.
Хозяйка колебалась. Углы рта у нее опустились, лицо стало брезгливым и взгляд рассеянным. Оно проговорила:
— Уж очень тощая.
Но посредник уговаривал:
— Но что же с того, и это очень хорошо. Эти толстые девушки все такие лентяйки, говорят без почтения и позволяют себе вольности, так что неприятно это терпеть.
— Это правда, — сказала хозяйка и глубоко вздохнула.
Порывшись в кошельке, подвешенном к поясу, достала несколько монет и протянула их посреднику.
— Обычная плата восемнадцать денье, — сказал он.
— Боже мой! — воскликнула хозяйка. — За такую хилую девчонку это слишком дорого.
— Плата обычная, — повторил посредник.
Она снова порылась в кошельке и протянула еще монету, а он произнес слова напутствия:
— Отнеситесь к ней, как к дочери.
— Следуй за мной, — приказала хозяйка, и Мари он пошла за ней следом.
Один раз хозяйка оглянулась. Новая служанка шла полуоткрыв рот, стараясь не отставать. А следом за ней бежала приблудная собачонка, высунув язычок, и заискивающе и преданно смотрела на своих будущих повелительниц.
Глава вторая ТРЕВОЛНЕНИЯ СУПРУГИ БАКАЛЕЙЩИКА
В утро того дня, о котором говорилось в предыдущей главе, супруга Кюгра, бакалейщика с Большой улицы Сен-Дени, проснулась не в духе и, размышляя о многочисленных проступках своей служанки, толстухи Марго, предавалась смятению чувств.
Пока Марго помогала ей одеваться и причесывала ее, она думала:
«Эта лентяйка опять не подмела мостовую перед домом. И опять в который раз выплеснула воду из таза прямо в окошко, не крикнув перед этим трижды, как полагается: «Берегись воды, берегись воды, берегись воды!» Боже мой, рано или поздно это грозит нам большими неприятностями. Я даже не знаю, что нам за это будет? Надо ее выгнать сегодня же».
— Эй, хозяйка, — сказала Марго, — что вы дергаете головой, как лошадь, которую слепень ужалил под хвост? Этак я никогда не причешу вас.
Да, причесывать она умела, эта толстушка Марго. Каким мягким движением гребень скользил по волосам! Как искусно она умеет соорудить самую модную прическу! Ровно и пышно заплетает косы и закручивает их вокруг ушей. И, чтобы прическа была поднята вверх и не рассыпалась, незаметно засовывает под шапочку жесткие кожаные пластинки. Немыслимо расстаться с такой искусницей!
Тут гребень нечаянно зацепил за спутанную прядку волос и больно дернул. Супруга бакалейщика взвизгнула и подумала:
«Вот негодница! Если она будет так выдирать мне волосы, я не позже чем через полгода останусь лысой. Сегодня же выгоню ее. Прогоню ее на все четыре стороны».
— Ну вот, хозяйка, готово, — проговорила Марго. — Красивая вы, страсть! Уж кто увидит вас на улице, подумает, что вы не иначе как придворная дама.
Одетая и причесанная так, что не стыдно было показаться у окна, очень довольная собой, хозяйка прошла в залу.
Она очень гордилась этой залой, и действительно это была прекрасная комната, тянувшаяся во всю ширину дома, так что окна выходили на две стороны — на улицу и во внутренний дворик. Правда, эти окна были всего лишь затянуты промасленным пергаментом. Но ведь даже у королевских принцев не во всех покоях есть застекленные окна. Это такая роскошь, уж очень дорого. Но зато пол был вымощен красивыми цветными плитками. Камин подымался до самого потолка. А у противоположной камину стены стоял поставец с посудой, ну точь-в-точь собор, только маленький, весь резной, с двумя башенками по бокам и ажурной розеткой посредине.
Увы, и здесь ждали ее неприятности. На верху одной из башенок паук, спустившись на тонкой ниточке, ткал свою паутину. Всем известно, что паук поутру — жди горе и беду. И это вина негодной Марго, которая не удосужилась прибрать здесь, хотя первая обязанность служанки держать комнаты в чистоте.
Чтобы хоть немного рассеяться, супруга бакалейщика села у окна и стала смотреть на улицу. Здесь было на что поглядеть! Все движение с севера на юг города шло по Большой улице Сен-Дени. Отсюда недалеко были и рынок и кладбище Невинно убиенных, где парижане прогуливаются в хорошую погоду, и прямой путь на недавно построенный Мельничный мост через Сену. Беспрестанно проезжали повозки с товаром, проносили носилки со знатными дамами в рогатых головных уборах, таких высоких, что им приходилось нагибать головы, чтобы не зацепиться рогом за нависшие над улицей вывески. Шла пестрая толпа, будто разноцветная река шумела и бурлила. Разносчики выкрикивали свой товар.
Хриплым, простуженным голосом кричала торговка рыбой:
Селедки, недавно посыпаны солью,
Сардины свежие, сами в рот плывут!
Ее перебивали другие голоса:
