Валентина Ососкова - Семнадцать мгновений летнего дня
Ну а потом Лиза встряхнула головой и радостно заключила:
– А, на месте увидим всё равно! Что толку гадать, – и через ступеньку устремилась наверх. Мы с Саней переглянулись с видом «Ох уж эти младшие…» и отправились следом.
Беспрепятственно проскользнув мимо бдительной соседки Бондарева, мы решительно позвонили в дверь, но нам никто не ответил. Мы постучали, сначала слегка, потом уже настойчиво, но и это осталось без какой-либо реакции со стороны хозяина квартиры. Наконец, Саня нажал на ручку – и дверь, к нашему бескрайнему удивлению, легко поддалась и открылась.
Мы с Лизкой в тревоге переглянулись: для москвича открытая дверь – это сигнал если не беды, то как минимум чего-то «не того».
В коридоре нас встретила давешняя лохматая дворняга, порычала, понюхала и ретировалась в ванную, сердиться не незваных гостей оттуда. Мы заглянули в комнату – пусто. Тихо. Вдруг с кухни послышался горький вздох и затем звук льющейся из бутылки воды, и за неимением других вариантов мы отправились туда, встревоженные, ничего не понимающие и даже не знающие, что творим.
Бондарев был на кухне – нетрезвый, усталый и горько-печальный. На столе стояла пустая бутылка и три стакана. Мужчина сидел, сверля тяжёлым, пустым взглядом пустоту, не замечая никого. Думаю, даже если бы на нашем месте на кухню столь же опасливо заглянул мамонт – из тех, что, пролетая, погнули перила перед подъездом – Бондарев и его не удостоил бы вниманием.
Мгновение тринадцатоеМы стояли, растерянно переглядываясь, в дверях и медлили переступить порог. Из приоткрытой двери на балкон по ногам сквозил неожиданно-осенний холодный воздух, словно за окном царил ноябрь.
Бондарев исторг из себя ещё один горький вздох и нетвёрдо выговорил:
– Пейте, пацаны. Пейте. Это вам.
Мы вздрогнули, но он обращался явно не к нам, потому что единым махом ополовинил свой стакан и ещё более нетвёрдо попросил:
– Ну что вам ещё, парни, а?! Ну не забирайте меня, слышите! Я не хочу…
Пока мы с Саней стояли, разинув рот, Лизка подошла и осторожно присела за стол. Бондарев вздрогнул, но даже не поглядел в её сторону, продолжая кому-то объяснять:
– Отпустите меня, парни. Я не виноват, это все тот Калла! Он нас духам продал, я уверен! – он разозлился, стукнул кулаком по столу: – Он мне потом нож за вас подарил. Нож вместо вас, представляешь, Васька? Вместо тебя! И вместо тебя, Сев, тоже! – он пальцем ткнул в Лизку. Глаза смотрели на девочку, но не видели. – НРС заряженный. Чтобы я застрелился, наверное. Но я его выкинул, парни, пацаны, выбросил я его из окна, вы поймите. И черепушку эту лысую выгнал, когда он пришёл на днях. Правда, он теперь волосами-то оброс… Так что уходите спокойно, парни. Я не хочу к вам, не хочу возвращаться, не хочу, не хочу… – он уронил голову на стол и затих.
Лизка осторожно тронула его за плечо, но Бондарев даже не пошевелился. Мы с Саней переглянулись и зачем-то прикрыли дверь за нашими спинами, словно пытаясь отделить происходящее от всего остального мира.
– Артём… Артём Иванович, – позвала Лиза неуверенно. – Что с вами? Что случилось?
Бондарев вздрогнул под её рукой, резко выпрямился и уставился на неё. Он не удивлялся, но взгляд уже был хотя бы не таким пустым, просто осоловевшим.
– Они, – пьяно выговорил он. – Ты их видишь, девочка?
Я замер, забыв, как дышать, а Лиза спокойно отозвалась:
– Кого – их?
– Пацанов моих… Ваську и Севку, – горько вздохнул Бондарев. – Да вот же они сидят, – и кивнул в пустоту. – Я им водки налил, а они не пьют. Наверное, они теперь не могут, призраки ведь…
– Призраки? А… почему они призраками стали?
Диалог был абсурден, но абсурд – родная стихия для Лизки, поэтому всё получалось как-то естественно, так, что даже Бондарев ничему не удивлялся.
– Потому что… Отход прикрывали, понимаешь? Мы раненых вытаскивали, а их я оставил отход прикрывать. Только они ведь не догнали нас, понимаешь? Понимаешь, да?
Лиза робко кивнула и отозвалась, сглотнув:
– Да…
– Они теперь приходят… Каждую ночь приходят, – Бондарев перешёл на шёпот. – С собой забрать хотят. А там – нет ничего… Я не хочу к ним. Думал, их нож привлекает, выкинул… Какие-то мальчишки вернули.
– Так не вернули же! – удивилась Лизка. – Обратно забрали!
– Да? – Бондарев задумался. – Тогда что же они приходят? Почему с собой забрать пытаются? Однажды заберут, я знаю! Все будут думать, что я сам отравы какой наглотался, а это они-и… Пацаны… молоденькие… Ваське девятнадцать, Севке двадцать было…
Лизка не ответила, уставившись взглядом в стол. Потом она моргнула раз, другой, сглотнула и вдруг – заплакала. У меня самого ком в горле встал, а у неё просто капали на стол слёзы, оставляя на скатерти мокрые пятнышки, словно это просто был дождь такой.
Бондарев удивлённо подался вперёд:
– Ты чего, девочка?
– Жалко, – хлюпнула носом Лизка, не поднимая взгляда. – Их жалко. И вас жалко… И всех жалко, кто на той войне был… – и совсем разрыдалась, по-девчачьи, судорожно всхлипывая.
– Да что ты о ней знаешь, о войне…
Я мог бы ему ответить просто: мы знаем. Мы знаем, что она была – а остальное уже неважно.
Лиза же просто тёрла кулаками глаза и тихо всхлипывала.
Саня рядом со мной судорожно сглотнул и не двинулся с места.
А Бондарев залпом допил водку и вновь уронил голову на стол. На его щеке что-то мокро блеснуло и скрылось в многодневной щетине.
Некоторое время царила абсолютная тишина, не нарушаемая даже уличными звуками – те были в каком-то ином измерении, исчезали, не задевая нашего слуха. Потом в дверь на кухню громко заскреблась собака, поскуливая, и Лизка, вскочив, бросилась вон из кухни, едва не сбив Саню с ног. Собака, которой она отдавила лапу, взвизгнула и снова скрылась в ванной, а мы бросились за Лизой, но догнать её смогли только у подъезда, рядом с погнутыми перилами.
Двор тонул в фиолетовых сумерках, только окна последних этажей горели прежним багровым. Солнце давно скрылось за домами. Лизка остервенело вытирала слёзы, словно пыталась скрыть их существование.
– Лёва, ты чего? – испуганно спросил Саня.
Лизка шмыгнула носом и вдруг настоящим мальчишеским жестом двинула кулаком в стену, сдирая кожу на костяшках.
– Неправильно так! – припечатала она и ударила ещё раз. – Неправильно это, когда взрослый человек вот так вот сидит один в своей квартире и видит призраков давно погибших парней! Он прав, он однажды наглотается какой отравы, веря, что это его призраки так заставляют! – она собралась в третий раз двинуть, но Саня мягко поймал её за плечи и повернул к себе.
– Гальцев, не истери, – попросил он. – И кулаки пожалей. Что делать-то?
А вот это знал уже я. Странно, что мне понадобилось столько времени, чтобы понять простую мысль: если мы не можем ничего сделать – надо просить о помощи тех, кто может. Пусть Бондарев ненавидит Илью, но тот хотя бы сумеет его понять. И Андрей.
… Гудки в трубке показались мне в три раза длиннее, чем обычно. На исходе второй вечности Андрей произнёс:
– Алло? Михаил?
– Добрый вечер, – машинально отозвался я и только потом понял, что это Андрей и он наконец-то взял трубку. – Вы можете говорить?
– Да. Вы ходили к Бондареву?
Я включил громкую связь, чтобы Лиза с Саней тоже слышали, и ответил:
– Ходили… Вчера. И сегодня. Андрей, мы тут ничего не сделаем, он… сейчас он сидит у себя в квартире пьяный в… – я проглотил ёмкое, но слишком грубое определение, – в хлам и твердит, что к нему приходят призраки двух погибших солдат и пытаются забрать с собой. Мы…
– С собой – на тот свет? – уточнил очевидное Андрей и не стал дожидаться моего ответа. – Так, Михаил, слушайте. Я сейчас у отца Ильи. Завтра первым же автобусом мы рванём к вам, оба. А перед этим я ещё Бонадареву позвоню, я узнал его телефон.
Мы с Лизкой переглянулись, и она покачала головой:
– Это слишком поздно!
– Не надо автобус ждать, – вдруг вмешался Саня. – Я примерно представляю, как к вам ехать, а если что – навигатор подскажет. Сейчас съездим за вами, только встретьте где-нибудь…
– Ночью?
– Да какое дело до времени суток сейчас?! – возмутился Шумахер. – Мы у вас будем через два часа, дороги пустые! Ну край – через два с полтиной! Отзвонимся минут за десять – выходите к автобусной остановке.
Андрей думал неимоверно долго – секунд двадцать. Потом коротко обрубил:
– Ждём, – и сбросил звонок.
Мы переглянулись и рванули со всех ног в сторону гаражей, где стояла Санина нива. Вколачивая кеды в асфальт, я набрал номер и торопливо выдохнул в трубку:
– Бабуль, я у Сани ночевать останусь, к завтраку буду.
Что бабушка мне ответила, я уже не слышал.
Мы неслись по городу, а за нашими спинами, не поспевая за нами, зажигались фонари. Ночь входила в свои права, укутывая город бархатной летней темнотой – новолуние. Нам было не до неё и вообще не до всего мира.
