Сигфрид Сивертс - Пираты с озера Меларен
Георг готов был расплакаться.
— Простите, господин граф! Я только думал, вдруг Альфред не виноват? Ведь это ужасно!
Вспышка гнева прошла, и граф снова взял в руки фонарь:
— Идем!
Они прошли по темной садовой аллее, пахнувшей палыми фруктами и мокрой землей, потом свернули на узкую тропку среди вьющихся на подпорках бобов и остановились перед открытыми освещенными окнами домика садовника.
— Матушка Ханна! — тихо позвал граф.
Вышла маленькая, сгорбившаяся под тяжестью лет старушка с трясущейся головой и, сделав книксен, закудахтала ласковым голоском:
— Скажите, пожалуйста, неужто сам милостивейший граф оказывает нам честь?
— Добрый день, добрый день, любезная матушка Ханна, — спокойно произнес граф. — Матушка Ханна ведь убирала в этом павильоне летом, не так ли? Я хотел только узнать, не заметила ли матушка Ханна, чтоб барон когда-нибудь… выглядел рассеянным… выказывал бы особое беспокойство… или говорил что-нибудь странное…
Матушка Ханна теребила передник, потом снова сделала книксен:
— Как прикажете, граф!
— Я ничего не приказываю, матушка Ханна, — по-прежнему спокойно и дружелюбно сказал граф, хотя Георг чувствовал, как в руке его дрожит лампа. — Расскажите только все, как было.
— Да, ну тогда я скажу… мы с Линой наверху в кухне толковали то же самое… она иной раз зовет меня на чашечку кофе, не знаю, как посмотрит на это господин граф… Да, так вот я говорила… барон никогда не был таким и никогда не вел себя так, как в ту пору, когда стояла эта адова жара и вся брюква посохла. Ну а с тех пор, как пошел дождь, милостивый граф, и в воздухе похолодало, с него все как рукой сняло. Он снова стал добрым, возится со своими книжками, не бегает кругом и не рыщет по ночам.
Георг отступил в тень и оттуда смотрел на графа и на старуху. Прямая, черная тень фонаря колыхалась. на белой стене дома, будто волна.
— А он ничего не говорил о Фли…? — не удержался Георг.
Граф не дал договорить.
— Идем! — жестко пробормотал он, схватив его за руку.
Они выбрались на дорогу, которая вела вниз к озеру мимо колодца с насосом и через березовую рощу. Там, на выгоне, слышался лошадиный топот, и лошади то и дело выглядывали из темноты, ожидая, что им потреплют холку. Потом граф с Георгом прошли по вязкой парковой дорожке под черными липами. И вот перед ними освещенный павильон.
Граф остановился и погасил фонарь.
— Там у костра он узнал тебя?
— Не-е, не думаю, — дрожа от страха, пробормотал Георг.
— Тогда идем, но держи язык за зубами, и выше голову, а то ты похож на трусливого кролика. Понял?
Окна павильона были открыты, и рой ночных бабочек кружился над двумя мерцающими садовыми подсвечниками, стоявшими на столе. Пчеловод сидел за раскрытой книгой, рядом с ним стояла полупустая бутылка коньяка. Граф дружески похлопал его по плечу.
— Здравствуй, здравствуй, дорогой Юстус! А я только сегодня вернулся домой из Германии. Вот и спустился вниз посмотреть, как ты поживаешь.
Георг поразился веселой непринужденности графа.
Но барон Юстус, не поднимая глаз от книги, сухо пробормотал «здравствуй», явно рассерженный тем, что ему помешали.
Граф уселся на край стола и стал раскачивать ногой.
— А я тебе кое-что привез, любезный Юстус, новый патентованный улей со стеклянными стенками, так что можно видеть, как возводятся пчелиные соты.
Пчеловод поднял глаза. Веки свинцовой тяжестью нависли над его оцепеневшим взглядом.
— Вот как? — тупо пробормотал он.
Граф продолжал говорить, и лицо его не выражало ничего, кроме искренней доброжелательности.
— Ну как дела с пчелами? Они еще не прикончили трутней? Верно, им не хватало меда во время засухи?
— Я подкармливал их леденцами и медом из города, — приходя в себя, начал пчеловод и налил коньяка в рюмку.
Графу удалось наконец завязать беседу, и он искусно поддерживал ее все новыми и новыми идеями; и какую бы околесицу ни нес его кузен, он сохранял невозмутимый вид. И наконец совершенно неожиданно, самым что ни на есть равнодушным голосом спросил:
— Да, любезный Юстус, но что, собственно говоря, ты имел против старика Флинты?
Георгу пришлось ухватиться рукой за стул. Самообладанию графа можно было позавидовать. Ни малейшего следа волнения не мог Георг уловить на его лице, лице дипломата с насмешливой улыбкой и круглыми глазами, чуть напоминавшими глаза кузена.
Впечатление производило не содержание вопроса, а тон, каким был задан этот вопрос. Барон Юстус, ничуть не испугавшись, поднялся и ударил рукой по столу как человек, всецело верящий в свою правоту.
— Флинта — убийца! — с глубочайшим убеждением вскричал он.
Георг весь дрожал, холодный пот проступил на его лбу, но граф не спеша зажег сигару и спокойным движением выбросил спичку в открытое окно.
— Как же так, любезный кузен, как же так?
— Он не хотел покупать мед своим пчелам и окуривал их до смерти под самым моим носом.
— Каков мошенник! И ты, конечно, кокнул его?
— Да, мне пришлось это сделать.
Гигантская тень ночной бабочки призраком метнулась на потолке. Граф, прикрыв глаза, посасывал сигару. Лицо его погасло, как у игрока, поставившего свою последнюю карту и проигравшего.
— А потом ты потащил его вниз, к озеру?
— Да, а чего ему смердеть на берегу?
— Ты прав, конечно. Но откуда у тебя топор? Вот бы интересно взглянуть на него!
— Сейчас, сейчас! — оживленно вскричал Юстус и выбежал из павильона. Им показалось, будто из фундамента вынули камень, и в павильон снова вбежал Юстус. В руках у него был топор. Он высоко поднял его над головой, словно собираясь наброситься на графа с Георгом, и торжествующе швырнул топор на стол, так что садовые подсвечники подпрыгнули.
Сигара выпала из рук графа, а Георг отпрянул назад, бледный как мертвец. Но когда пчеловод увидел пятна крови на острие топора и искаженные ужасом лица графа и мальчика, его словно молнией ударило. Лицо перекосилось от страха, и, издав хриплый, душераздирающий крик, он выбежал из павильона в темноту.
Граф, съежившись, смотрел на топорище, на котором большими, неровными буквами было вырезано имя Флинты. Его лицо выражало такую усталость и отвращение, что Георгу на миг показалось, будто он стоит у постели умирающего. Погладив волосатую, с набухшими жилами руку графа, он пробормотал:
— Простите меня. Мне ведь тоже нелегко, я удрал из дому, плавал ночами по озеру и не знаю, что теперь делать.
Граф, глухой ко всему, поднялся, осторожно взял топор и, задув свечи, направился наверх, к замку, чтобы созвать людей и отыскать сумасшедшего преступника.
Опечаленный Георг поплелся за ним. Выбрав момент, чтобы незаметно улизнуть, он пустился бежать со всех ног по аллее, под сенью черных, перешептывающихся меж собой рябин. Ему казалось, что за ним гонятся… свора собак, барон Юстус, два губернатора, слуга, сам граф, да и лошади с выгона… и еще гигантская, порхающая серая ночная бабочка с двумя громадными, выпуклыми, крапчатыми, вытаращенными безумными глазами…
Единственный, кто бы мог защитить его от всего этого наваждения, был Альфред. Но он и Вильхельмина не показывались. Они были далеко, далеко отсюда.
Когда же наконец Георг, у которого сильно кололо в боку и дрожали ноги, шатаясь, спустился вниз к берегу, его ждала новая беда.
«Роза ветров» лежала с выбранной снастью у берега, а Фабиан в мрачном раздумье сидел на камне под ольхой. При виде Георга он кинулся прочь как дикий зверь. Охваченный дурным предчувствием, Георг бросился на борт, спустился в рубку и спичкой осветил лицо Эрика. Мальчик спал, но щеки его были еще мокры от слез, лоб окровавлен, а один глаз подбит.
— Фабиан сказал… будто я взял его башмаки… он колотил меня целый день… — пробормотал мальчик в полусне и залился горькими, обидными слезами.
Не пророня ни слова, Георг тихо прокрался наверх, на палубу, и начал выбирать якорь.
Фабиан, увидев, что Георг поднимает паруса, выступил из темноты.
— Я с вами! — завопил он, влезая в воду.
Георг уже тянул якорь.
— Берегись пчеловода, Фабиан! — крикнул он. — Он рыщет по лесу.
— Вернись, забери меня, вернись — возьми меня! — голос Фабиана вздрагивал и прерывался.
Будто не слыша его, Георг закрепил якорь. «Роза ветров» чуть качнулась, и Георг, невозмутимо подойдя к рулю, взял курс на открытое место в шхерах.
Фабиан мчался по прибрежным камням, и Георг слышал, как шлепает под его ногами вода. Несколько раз Фабиан падал и добежал только до обрыва.
«Роза ветров» уплывала в темноту. Георг уже не видел Фабиана, а только слышал его крик, долгий и пронзительный, переходящий в отчаянные вопли.
Георг, дав ему всласть поорать, повернул к берегу.
— Хочешь к нам на борт? — причаливая, спросил он. — Хотя взбучки тебе не миновать!
