Владислав Крапивин - Синий город на Садовой
Он не договорил. Кулак папы Штурмана, похожий на веснушчатый арбуз, описал дугу и грянул о трибуну, на которой бригадир как раз находился. Верхняя доска от этого канула в трибунные недра, боковые стенки расселись, словно картонные, а передняя – с эмблемой из колеса с крылышками – дала продольную трещину. Голосом, от которого выгнулись наружу оконные стекла, папа Штурман пообещал:
– Я тебе … … … сейчас покажу дорогу не в ту страну, а в … … … и ты побежишь у меня туда, как наскипидаренная … … … .
Вертлявого оратора унесло в угол потоком воздуха и хохотом слесарей и водителей. Над трибуной клубилась пыль.
– Милиция-а-а! – верещала секретарша директора.
– Зови, зови милицию, – добродушно согласился папа Штурман. – У меня, между прочим, неприкосновенность, я депутат горсовета…
Потом Борис показывал Феде газету-многотиражку, издававшуюся в автохозяйстве. Там была статья с очень длинным названием: "Александр Македонский тоже был неплохим бригадиром, но зачем же трибуны ломать?" Впрочем, упрек за трибуну был единственный в этой статье. В основном же позиция бригадира Штурмана признавалась обоснованной, а чиновники из аппарата подвергались всяческой критике.
Трибуну папа Штурман починил. Подумаешь, работа! Он был мастер на все руки. И Борис научился у него многому. Недаром Федя многократно говорил Оле:
– Вот приедет Борис, он тут у нас все наладит…
Борис прибежал утром, когда Федя и Степка еле продрали глаза. Степка завизжал и облапил Борьку за шею.
– Спасите, душат! – сказал Борис. – Ты чем это мне пузо царапаешь, террорист?
– Это пряжка! У меня день рождения был, Федя подарил от него и от тебя. Правильно?
– Само собой, – подтвердил Борис, потирая под белой футболкой живот. – А я тебе еще один подарок привез. Вот… – Он полез в карман на новеньких, еще хрустящих шортах из серой плащевой ткани. И вытащил пластмассовый пистолет. Щелк – из ствола выскочила клоунская головка, закачалась на пружинке.
Степка опять взвизгнул. И умчался хвастаться подарком.
– Наплавался, значит, – сказал Федя Борису. – Ну и как?
– Интересно. Столько всего насмотрелись, даже каша в голове. Здорово… Только потом уже домой хотелось… И погода еще фиговая, от Ленинграда до Ульяновска – везде холод. И в Москве дожди. А сюда приехали – будто Африка. Первый раз оделся по-летнему, как нормальный человек…
– А я тут ни разу не искупался даже. Мать говорит: вот приедет Борис, тогда пожалуйста… Тебе полное доверие.
– Степку отведем и махнем! Ага?
– Ладно. Только…
– Что? – Борис чутко уловил Федину нерешительность.
А дело в том, что с утра должны были Федя и Нилка прийти к Оле и приводить в порядок лабораторию.
Борис глянул из-под ресниц. И сказал безошибочно:
– Чегой-то царапает твою грешную душу, дядя Федор. Раскалывайся…
– Ничего не царапает! Познакомился я тут… с одними людьми. Дело затеяли.
Ну и поведал все Борису, сердясь на себя за непонятное смущение и виноватость и понимая, что Борис все его чувства и мысли читает как на белом листе.
Но он же был замечательный, лучший на свете человек, Борька Штурман! Он поскреб щетинистую макушку и сказал с нарочитой опаской:
– А меня-то возьмут в эту компанию? Я тоже кином интересуюсь…
– На тебя там вся надежда, – с хмурой озабоченностью сообщил Федя. – Потому что никто не может ни молоток толком держать, ни паяльник. А работы всякой во сколько…
– Эх, рабо-ота… – протянул Борис на мотив "Эх, дороги, пыль да туман…".
Федя спрятал за деловитостью недавнее смущение:
– Кстати, у Ольги в школе можно будет для тебя справку выбить, что отработал практику на киносъемке. Сейчас ведь где угодно можно отрабатывать. Это чтобы тебе не вкалывать в августе на опытном участке… А то прогулял июньские трудовые дела в родной школе, турист несчастный!
Борис вдруг сказал. Строго так:
– Ты мне зубы, Феденька, не заговаривай. Боюсь я…
– Чего?!
– Не получилось бы у тебя как с Настасьей. Опять будешь изводиться до нервного истощения…
– Да ты что!.. Вот ты сам на нее посмотришь! Разве Ольга похожа на тех, кто крутит людям мозги?
Звездная метка
Оля думала, что Борис, о котором не раз вспоминал Федя, – это рослый парнишка с ухватками мастерового и снисходительным взглядом старшего приятеля. Этакий Данила-мастер. А с Федей пришел невысокий, тонкий (даже ломкий какой-то) мальчишка с острыми локтями и торчащими, "гранеными" коленками. Смуглый, с темным ежиком стрижки. Он вздохнул стесненно, бормотнул "здрасьте", прошелся по Оле взглядом из-под густых, похожих на черные зубные щетки ресниц (Оле показалось, даже, что они пощекотали ее). И сказал:
– Федор говорит, что паять надо что-то и приколачивать.
Паять надо было контакты у моторчика от старого вентилятора. Тогда моторчик станет через редуктор крутить катушку в бачке во время проявления пленки. А приколачивать следовало полки в старом платяном шкафу, который рассыхался здесь, в гараже. Федя и Нилка уже сделали наполовину эту работу, но Оля посмотрела на нее с недоверием. Подпорки полок были жидкие, ставить туда тяжелые банки с растворами – себе дороже.
Борис пошатал шкаф и сообщил, что "эту продукцию середины века" надо сперва сколотить и укрепить саму по себе, а уж потом ставить полки. Иначе это все равно что клеить обои в доме, который съезжает с обрыва в реку…
– Но сперва – на речку! Искупаемся! – напомнил Федя.
– Конечно… – охотно отозвался Борис. – Только вот сколочу этот памятник архитектуры… Нил, дай-ка отвертку, надо открутить шарниры…
Нилка прыгнул в угол, где валялись инструменты. С такой готовностью!
Провозились два часа. Потом сходили на узкий пляж под заросшим обрывом Ковжи. Оля плавала и ныряла наравне с мальчишками, а Нилка насупился и купаться отказался.
– Дома не велят, что ли? – сказал Борис. – Давай мы твоих родителей уломаем. Мол, на нашу ответственность…
– Да нет, мне самому не хочется. Нисколечко.
Но когда они вышли из воды, Нилка смотрел, кажется, с завистью. Федя наклонился к нему и спросил шепотом:
– Ты, может, плавать не умеешь? Давай научим. Да и мелко здесь, не потонешь.
– Нет, я умею. Нас учили во втором классе, в бассейне… – Он вдруг осторожно взял на ладонь Федин крестик – тот качался у его лица. – Можно я посмотрю?.. А ты по-настоящему в Бога веришь, да?
Федя помолчал секунду и сказал:
– Да, Нилка.
– А… ты так думаешь? Бог только нашими делами распоряжается, на Земле, или везде-везде? Во всех галактиках?
– Я думаю, что везде, Нилка…
– Это хорошо, – сказал он серьезно и непонятно.
Когда поднялись по откосу, все чувствовали себя слегка виноватыми перед Нилкой: они-то купались, а он, бедняга, ждал и жарился. Но Нилка повеселел и вдруг сказал:
– Хотите посмотреть, где была мастерская прадедушки?
Борис, конечно, ничего не понял. А Федя хотел: вдруг показалось, что есть в этом завязка для нового события.
Оля спросила:
– А далеко это?
– Нет, что вы! Два квартала!
Они вышли на Пароходную улицу, всю в разлапистых кленах. Потом Нилка свернул в тесный проход между заборами, где тропинка пряталась в чертополохе и крапиве. Ему-то в школьных штанах ничего, а остальные…
– Ну С'сусанин, – сказал Федя. Впрочем, себе под нос.
Вышли наконец на заросший репейником и бурьяном пустырь с какими-то сарайчиками и хибаркой без окон. За хибаркой поднималась кирпичная стена с еле заметными пятнами побелки.
– Вот тут, – слегка торжественно известил Нилка. – Раньше здесь проходил Котельный переулок. А стена эта – для безопасности от пожара, называется "брандмайор"…
– "Брандмауэр", чучело ты ученое, – сказала Оля, почесывая ноги.
– Ну ладно, все равно… А за стеной как раз и стояла фотография. Деревянная. А передняя стена и полкрыши у нее из стекла… Смотрите, наверху еще буквы остались…
В самом деле, приглядевшись, можно было рассмотреть остатки крупных букв, написанных когда-то черной краской:
ФОТОГРАФЪ Н.Е. БЕРЕЗКИНЪ
Федя, почесываясь, как и Оля, объяснил Борису:
– Нил Евграфович его звали. Он до революции был знаменитый в нашем городе фотомастер.
– Да, – подтвердил Нилка. – После него осталась с'совершенно уникальная коллекция негативов. Папа их целый год разбирал, когда составлял картотеку… Зато теперь он записал ее на дискету. Если надо какой-нибудь снимок найти – вставил, нажал – и пожалуйста… На этих негативах целая эпоха. С'страх подумать, что они могли пропасть.