Юз Алешковский - Кыш и я в Крыму
Федя решительно направился на хоздвор. Мы с Кышем побежали за ним.
Норд ещё издали учуял его, бросился навстречу и, привстав, положил на Федины плечи передние лапы. Федя обнял пса. По щекам у него текли слёзы. Кыш заскулил, почувствовав во всём этом что-то недоброе. У меня тоже комок подступил к горлу. Я сказал:
— Надо упросить Корнея, чтобы Норд остался здесь навсегда. Еды хватит. И павлина будет охранять, чтобы последних перьев не выдернули.
— Без меня он тут жить не станет. Опять бродяжничать пойдёт… Делать великолепную стойку за конфетку. Пока… пока не… Да что тут говорить! Разом так разом. Не разводиться же с Нинкой в конце концов? Пошли, Норд, — зло и твёрдо сказал Федя.
Несчастный пёс сразу понял, что случилось что-то непоправимое, и за одно мгновение постарел на двадцать лет. Он, полузакрыв глаза, ковылял за Федей, а мы с Кышем плелись следом и ничем не могли помочь ни человеку, ни собаке. Но смотреть, как Федя отведёт Норда куда-нибудь подальше, прикажет больше к нему не подходить, и заметить при этом взгляд собачьих глаз я тоже не мог.
Мы с Кышем подождали, пока они зайдут за угол, и сразу всё вокруг показалось мне серым: и небо, и море вдали, и кипарисы, и всё, всё, всё…
56
Такой жары, как в этот день, не было ещё ни разу. Мы только позавтракали, а Кыш в тени дышал, как в безвоздушном пространстве.
Тут я почему-то подумал о львах и о том, что в Африке жара почище крымской, а они себе бегают и охотятся. И, наверно, не случайно на голове у львов грива, а остальное тело голое. Значит, так им легче переносить жару… Я сообразил, почему вдруг в мою голову пришли мысли о львах, взял у Анфисы Николаевны большие портновские ножницы и, пока мама собиралась на пляж, начал большую стрижку Кыша. Он сначала не хотел стричься, вырывался и лаял на ножницы. Но я сумел ласково его уговорить. Он успокоился и, круто повернув голову, наблюдал за моей работой. Конечно, машинкой я выстриг бы его получше, чем ножницами, но и так, по-моему, получилось неплохо. Я подстриг Кыша под льва. На его голове я не тронул ни волосинки, а со спины, с боков, с живота и с ног снял всю шерсть. Но как только я собрался обстригать хвост, Кыш вырвался и набросился на меня с ужасным лаем:
«Ты что, не понимаешь, что хвостом я обмахиваюсь?»
— Извини, пожалуйста. Это я поглупел от жары, — сказал я и полюбовался на дело своих рук.
Кыш и вправду стал похож на маленького льва. Мама и Анфиса Николаевна захохотали, увидев его. А Волна, к нашему удивлению, мурлыкая, подошла к Кышу и, красиво изогнувшись, потёрлась о его стриженый бок. И Кыш смотрел то на нас, то на свою спину, растянув рот, и у него из глаз текли слёзы: так он смеялся. А его шерсть Анфиса Николаевна собрала в прозрачный мешочек и сказала, что свяжет мне из неё на зиму тёплые варежки.
После этого мы с мамой пошли на пляж. По дороге она сказала:
— Чем ближе тот день, тем больше Анфиса Николаевна волнуется. Ночью пила капли. И я тоже чувствую себя не в своей тарелке.
— Но ведь она ожидает что-то радостное. Чего же тебе беспокоиться?
— Не знаю… Наверно, мне сообщается её беспокойство.
— Вот и хорошо! Значит, ты её полюбила, — объяснил я.
— Она очень хороший человек, — согласилась мама.
57
По дороге на пляж я всё время зевал, и глаза у меня слипались: я не выспался. А Кышу нравилось быть подстриженным. Он убегал и, возвращаясь, так разгонялся, что пролетал мимо. И все говорили, показывая на него пальцами: «Лев!»
Когда мы проходили мимо прудов, мама прислушалась к столпившимся около лебединого домика отдыхающим. Они откуда-то уже узнали о ночном происшествии и горячо обсуждали его. Мама подошла к ним поближе. А я нашёл то место за лавровыми кустами, где разговаривал с Пушкиным. Трава на этом месте была ещё примята. Около скамейки сохранились ямочки от острого конца красивой палки, с которой Пушкин ходил по дорожке. Всё было на самом деле, а не то чтобы мне приснилось! И я снова стал себя ругать за то, что бросился в погоню за «Стариком», вместо того чтобы провести несколько лишних минут с таким замечательным человеком!
Подойдя ко мне, мама, смеясь, сказала:
— Я за тобой с минуту наблюдала. Ты уставился в одну точку и многотрудно наморщил лоб. Если бы ты ещё не чесал рукой коленку, то совсем был бы похож на мыслителя… Знаешь, что произошло сегодня ночью? Было совершено нападение на лебедей. Человек десять молодых «дикарей», целая банда, хотела их съесть.
— Интересно! — зевнув, заметил я.
— Нет! Это не интересно, а ужасно! Стыдно относиться к таким происшествиям как к детективным фильмам! Вообще, Алёша, я начинаю замечать, что в тебе нет гражданского чувства. В наши дни нельзя не быть гражданином!
— Мам! Ну что я такого сказал? — притворно удивился я.
— Банда «дикарей» хотела съесть лебедей, а он с зевком замечает: «Интересно!» Ну и ну!
— Мам, что ты меня всё ругаешь? Ты хоть расскажи, что было дальше! — попросил я.
— Ах, тебе хочется захватывающего продолжения? Перестрелок, пиф-паф, погони и стычек? Так? Я не желаю тебя забавлять! Только знай: люди, которым дорога природа Крыма, сделали своё благородное дело. Двух из них ранили ножами, но лебеди были спасены. Говорят, в облаве участвовали даже школьники, пионеры!
Тут я понял, что настал самый момент спросить, и спросил:
— Вот скажи: если ты говоришь, что нужно быть в наши дни гражданином, то отпустила бы ты ночью меня и Кыша участвовать в облаве?
— Отпустила бы не задумываясь! — сказала мама и тут же добавила: — Разумеется, я пошла бы вместе с вами.
— А-а! Вместе с нами! — сказал я и представил, как изумилась бы мама, если бы я рассказал ей всё, но, ловя маму на слове, я спросил: — А если я пойду с другим взрослым, то ты отпустишь меня на операцию по защите природы?
— Конечно, под ножи и пули я тебя не отпущу. Не рассчитывай. А вообще… короче говоря: когда до этого дойдёт дело, тогда и подумаем.
— Вот всегда ты так, — упрекнул я. — Скажи, а тех типов всё-таки поймали?
— Поймали только трёх главарей и отправили в Ялту, а двоим удалось бежать, — сказала мама.
Я не выдержал и захохотал, удивляясь, до чего же в разговорах можно всё переврать. Мама смотрела на меня, хохочущего, с большим осуждением. Перестав смеяться, я серьёзно спросил:
— Ты поверишь, если я тебе скажу, причём честно и без розыгрыша, что я сегодня ночью видел живого Пушкина и разговаривал с ним? Поверишь?
— Он мне самой в детстве снился.
— Нет! Я видел его не во сне, а в самом деле! Веришь?
— Знаешь что, Алёша? Пора взрослеть! — сказала мама.
— Если взрослеть — это, значит, не верить в чудеса, то я не хочу взрослеть! Вот и всё! — упрямо сказал я.
Мама задумалась и ничего не ответила. Мы стояли на берегу пруда и смотрели, как малыши кидали в воду кусочки белой булки, а белый лебедь, часто-часто шлёпая клювом, размачивал их в воде. Крошки, намокнув, медленно, почти незаметно для глаза тонули, и тут их ловили золотые рыбки. И одна из них — я почему-то сразу подумал, что именно её спас этой ночью, — и одна рыбка стояла в воде совсем неподвижно, вверх головой, и ждала, когда крошка булки сама упадёт к ней в рот. Она напомнила мне меня самого и первые снежинки зимы, которые я любил ловить губами. Я неожиданно обратился к золотой рыбке. Только я говорил про себя:
«Послушай, золотая рыбка, у меня есть к тебе одна большая просьба. Но не подумай, что ты мне что-нибудь должна. Нет! Нет! Честное слово, я тебя ещё тыщу раз могу спасти просто так… Я и воробьёв спасал, которые по глупости залетали в нашу квартиру, и бабочек, упавших в море и промочивших крылья… Просто, если тебе не трудно и если ты выберешь свободное время, пожалуйста, сделай так, чтобы я ещё хоть разочек поговорил с Пушкиным! Мне нужно доказать всем, всем, всем, что я не вру и уже с ним виделся!.. А научить меня плавать я тебя не прошу: научусь сам… Быстро читать и писать я тоже сам научусь… Ты только сделай так, чтобы я ещё хоть разочек поговорил с Пушкиным! Всего хорошего. Желаю здоровья и успехов. Поправляйся после вчерашнего!..»
Только я сказал это про себя, как услышал мамин крик:
— Кыш! Вернись!
— Пруд не для купания собак! — строго заметил кто-то рядом. — Здесь даже нам, людям, купаться запрещено!
Я глазам своим не поверил: в пруду купался Кыш. Он, наверно, сообразил, что пруд не море, что бояться нечего, и решил освежиться после стрижки. Услышав мамин крик, Кыш послушно поплыл обратно, но в глазах у него было недоумение и недовольство. Лебеди забили по воде крыльями и как-то противно захрюкали — видно пожалели воды.
Я так и объяснил собравшимся, что Кыш — воспитанный пёс, но его подстригли, а как известно, если после стрижки не помыться, то волосинки долго и неприятно колются.
58
В этот день мы часов до трёх купались, загорали и лежали в тенёчке. Я перечитал «Сказку о золотой рыбке», которую захватил с собой.
