Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра
– Зачем? Я не думаю, что ты исчезнешь с книгой… Ты лучше скажи… это… как тебя зовут-то?
– Ой. Женя… Мезенцева. Или Женька… – (“Если ты – Пашка”, – мысленно добавила я.)
Он кивнул.
– Морская фамилия. Был такой знаменитый капитан Мезенцев.
Я про капитана Мезенцева не слыхала (если не считать папы, но он же не моряк). И сказала в ответ:
– А у тебя тем более морская, дальше некуда.
Пашка кивнул снова: мол, само собой. И спросил:
– Ты сейчас прямо туда пойдешь, где ксерокс?
– Конечно! Чего время терять!
– Это где?
– На улице Восьмого марта, у Центрального рынка.
– Надо на трамвае. Деньги-то есть?
– У меня проездной.
– Пойдем, я покажу тебе короткую дорогу к остановке…
Мы зашагали через дворы с детскими горками и сохнущим бельем, через сквер с фонтанчиком, потом вдоль железных гаражей… Пашка был мне ростом до уха, но я ничуть не чувствовала себя более высокой. Раньше, если шла куда-нибудь рядом с мальчишками-одноклассниками, мне все казалось, будто я как воспитательница продленки с младшими учениками, а сейчас рост не играл никакой роли. Потому что с Пашкой мы – я понимала это – в чем-то одинаковые. А в чем-то он обстоятельней и рассудительней, чем я.
– Ты давно интересуешься корабельными делами?
– Всю жизнь, – сказал он как о самом обычном деле. – В два года нашел кусок пенопласта, воткнул карандаш, прицепил к нему клок газеты и сказал “карапь”. Сам не помню, но родители говорят, что было так. Ну и с тех пор…
– А у меня это как когда. Волнами находит…
– Нет, на меня, как нашло один раз, так и осталось…
– В моряки собираешься?
– Наверно, в судостроительный. В штурмана с очками не возьмут. Да строить, по мне, это даже интереснее, чем курсы-галсы прокладывать… Особенно парусники.
– Слушай, ты ведь, наверно, все типы парусников знаешь?
– Все никто не знает, – солидно возразил Пашка. – Сколько их было за историю человечества… Но в основных, вроде бы, разбираюсь.
– Тогда скажи: что такое трехмачтовый галиот?
– Это как у капитана Грея, что ли? – сразу понял Пашка. Все же хорошо иметь дело с тем, кто такой же “чокнутый”, как и ты.
– Ну да!
– Почти везде написано, что таких никогда не было. Вроде бы Грин придумал этот тип так просто, от фонаря. Но в одном журнале, в старой “Науке и жизни”, я прочитал, что трехмачтовые галиоты все же были, только это очень редкий тип. Они походили на голландские флейты, но латинский парус у них был не только на бизани, но и на гроте. А над ним – прямой, грот-марсель.
“Но ведь это в точности, как на том Илюшкином костюме! – вспомнила я. – Не зря мне, значит, казалось, что это парусник Грея!” Почему-то я очень обрадовалась, хотя, казалось бы, не все ли равно теперь? Илье в этой ребячьей одежонке больше не гулять, да и мне она безнадежно мала…
А Пашка тем временем рассуждал:
– Теперь галиоты никто уже не строит. Поэтому, когда снимали “Алые паруса”, греевский “Секрет” изображала баркентина “Альфа”. Неизвестно, куда потом девали весь этот шелковый парусный комплект. А баркентину, говорят, разломали, растащили на дрова, когда состарилась. Жаль, верно?
Я кивнула. И подумала опять, что именно баркентины нет в моей монетной коллекции. И нащупала в кармане монетку с “Перси Дугласом”. Показать Пашке? Или…
– Вот что! Раз тебе не нужен мой адрес, давай я оставлю залог.
Он чуть очки с носа не уронил.
– Какой залог? Зачем? Думаешь, я тебе не верю, что ли?
– Тьфу ты, бестолковый, – не выдержала я. – Это… ну, будто игра такая… – Мне прямо из всех сил сейчас хотелось, что бы завязался у нас какой-то “парусно-таинственный” узелок. Раз уж мы “сообщники”… – Или даже не игра, а примета. Чтобы все получилось хорошо…
Он… или понял что-то, или просто решил не спорить. Сказал по-хорошему так:
– Раз примета, давай. А какой залог?
– Вот! – Я вложила монетку в его ладонь. Пашка поднес ее ближе к очкам.
– Ух ты…
– Это фрегат “Перси Дуглас” с острова Джерси.
– Я разобрал. В очках-то я вижу хорошо…
– Но имей в виду, это не насовсем. Когда отдам копию книги, ты вернешь монету.
– Как пароль в кино про пиратов, – наконец засмеялся он. Принял игру.
– Да!.. Слушай, Пашка, а ты не знаешь, что такое “бэйливик”. Смотри, тут написано… Я ни в одном словаре не нашла.
– Знаю. Это у англичан “округ”. У нас области и районы, а у них графства и округи. Джерси – округ в Нормандском герцогстве.
Как все просто оказалось!
– Надо же! Какой-то округ, а свои деньги выпускает!.. У меня еще несколько монеток оттуда есть, с другими судами. Если хочешь, потом покажу.
Пашка поправил очки и сказал тоном, почему-то похожим на Лоськин:
– Да, я хочу.
2
Увы, я напрасно думала, что мама разделит со мной мою радость и энтузиазм. Казалось бы, отчего не помочь родной и любимой дочери заполучить копию с книги, которую она (любимая дочь то есть) раздобыла с таким трудом? Но мама сказала, что я спятила. Она, мама, на работе рвется на части. У нее масса нерешенных проблем. А с ксероксами полный завал. Один вышел из строя, два других заняты с утра до вечера. И кто будет тратить уйму времени и сил ради фантазий посторонней девчонки!.. Ну, может быть, если выберется время… и не сразу, а частями… в течение месяца, скажем…
– И, пожалуйста, не набухай! Что за мода! Взрослая девица, а чуть что – сырость на ресницах…
И неправда! И никакой сырости! Просто я подумала: что скажу Пашке Капитанову? Наобещала!..
Мама поглядела строго, потом помягче.
– Вот что… корабельная душа. Позвони дяде Косте. У них с ксероксами попроще, он как-то даже помогал мне…
– Издеваешься, да? Он же в командировке.
Мама сказала, что она не такое чудовище, чтобы издеваться над собственным ребенком (пусть даже вредным и невоспитанным). Дяде Костя приехал раньше срока, сегодня утром, и звонил ей, маме.
– По делу…
Могла бы и не добавлять.
– Мама, я помчалась!
– Позвони сначала!
– Позвоню по внутреннему! Городской у них всегда занят!
Трест “Стройметалл” находился в высоченном офисе на углу проспекта Космонавтов и Пушкинской. Вестибюль там был как в министерстве (хотя в министерствах я не бывала). Проход – с вахтером и никелированными турникетами. Я на внутреннем аппарате набрала знакомый номер – 3-46.
– Дядя Костя, это Женька!.. Ну да! Я внизу! Дядечка Костя, уж-жасно важное дело! Иначе не пришла бы!.. Ага, сейчас! – Я помахала трубкой сидевшему неподалеку охраннику. Он взял трубку параллельного аппарата. Послушал, кивнул, махнул рукой: топай, мол, посетительница, пока не передумал.
Кабинет был на седьмом этаже, я доехала на быстром, прямо космическом лифте. Дядя Костя оказался один, говорил с кем-то по селектору. Показал на кресло. Я погрузилась в него, в мягкое и необъятное. Дядя Костя кончил разговор, выключил аппарат.
– Привет, Евгения. Излагай.
Я изложила. И показала книгу. Он повертел ее.
– Нет проблем. Через пару дней сделаю, позвоню. Или занесу. А теперь… рад бы поболтать, да все равно не дадут. Извини.
– Дядя Костя, я исчезаю! Спасибо!… Ой, и за подарок спасибо! Такие чудесные корабли!
– Я рад…
Недалеко от дома я встретила Лоську.
– Я заходил, а к вас заперто…
– У всех дела, Лосенок! – бодро сообщила я, потому что была в хорошем настроении.
– Женя, пойдем погуляем?
– Ну… пойдем.
Конечно, его бродячей душе хотелось в глухие переулки и на пустырь. И мы пошли. Навестили Умку. Вымахавшие за лето сорняки превратились в настоящие джунгли. Я всегда удивлялась: какое разнообразие растений в городских закоулках. Интересно, кто-нибудь пытался их всерьез изучать? Или всем кажется: мусорная трава!
Трава эта стояла – мне по плечи, а Лоське по макушку. А местами и выше. Всюду торчали серо-лиловые ежики репейника. Солнышками горели цветы осота. Перепутывались друг с другом сиреневые, бело-пушистые, желтые, пепельно-зеленые шарики-головки. Курчавились седые верхушки давно отцветшего иван-чая. И еще цвели над мелкозубчатыми листьями какие-то похожие на маленькие орхидеи цветы разных оттенков – от бледно-розовых до темно-вишневых… Мне всегда было досадно, что у большинства этих трав я не знаю названий.
Крупные ромашки под конец лета словно спохватились, что раньше цвели не в полную силу, и теперь буйной пеной захлестывали лужайки. Пахло бурьяном, пасленом и полынью (наверно, как в диких степях). На развалинах двухэтажного кирпичного особнячка росли тонкие клены и березка. Если бы меня кто-то спрашивал, я бы обязательно предложила: надо в каждом городе сделать заповедники пустырей и окраинных переулков. Чтобы здесь можно было бродить, отдыхая от нынешней суматошной жизни. На пустырях с тобой шепчутся прошлое и тишина…
Но никаких заповедников, конечно, не будет. Скоро городские власти продадут этот участок какой-нибудь фирме и та отгрохает здесь еще один бетонно-стеклянный офис.
