Эрих Распе - Путешествия барона Мюнхгаузена
Он пришел в восторг от моего намерения как можно скорее бежать вместе с ним с острова, но затем стал робко выражать свои сомнения, так как мы совершенно не знали, где, собственно, находится остров Тайхатлибиати, который не обозначен ни на одной карте, потому что он еще не открыт по-настоящему.
— Поэтому нам будет трудно найти верный путь в Европу, — закончил он свои пессимистичные рассуждения.
Но на этот счет я легко утешил его: надо идти только не на юг, ведь нам было все равно, куда бы мы ни направились, — на север, восток или запад. Прежде всего надо было попасть к цивилизованным людям, которые и укажут нам дальнейший путь. Когда мы принялись обсуждать, удастся ли нам незаметно построить и снарядить лодку, я стал расспрашивать, какие виды деревьев растут здесь и не были ли те деревья, на которых висели лгуны, особым видом тюльпанных деревьев, что можно было бы предположить по форме их плодов. На это Иоганн ответил:
— Я не знаю, принадлежат ли они к тюльпанным деревьям, но, насколько я понял, их плоды — вроде тыквы или, еще вернее, это — полые внутри пузыри, словно маленькие воздушные шары. Их снимают до полного вызревания, так как иначе солнечный свет слишком расширяет воздух в пузырях, и они, как воздушные шарики, тянутся вверх. А дерево, покрытое множеством плодов, отрывается от земли вместе с корнями. И ветер уносит его далеко-далеко.
Тут мне вдруг пришла в голову блестящая мысль, и я кинулся обнимать голландца:
— Друг, земляк! Ведь вы, голландцы, в некотором роде все-таки — европейцы! Теперь дело в шляпе!.. Когда же будут снимать эти плоды?
— Гм! Пожалуй, на днях!
— Вот как! И что же потом сделают с ними?..
— Как мне рассказывали, их связывают вместе дюжины по две и раскладывают на солнце; тут они дозревают, становятся невесомыми и улетают к облакам. День, в который это случается, считается праздником и называется тыквенным летом!..
Теперь я знал все, что мне было нужно!.. Иоганну я поручил позаботиться о небольшом запасе провизии, которую мы затем поделили и спрятали по карманам. Когда в один из ближайших дней маленькие воздушные шары лежали на земле, под лучами солнца, связанные по две дюжины вместе, я потихоньку привязал к своему поясу несколько таких связок, Иоганн сделал то же самое. Вскоре воздух в них нагрелся и расширился, так что мы почти одновременно были подняты пузырями на воздух, и ветер умчал нас далеко в море. Здесь мы расстались. Однако я видел издали, как Иоганн опускался все ниже и ниже и наконец упал в море, но как раз в это время проплывавший мимо корабль подобрал его. Как я узнал впоследствии, он вернулся домой цел и невредим и теперь служит хранителем естественнонаучного музея в Амстердаме или Лейдене, где любой может когда угодно расспросить этого честного человека и получить от него подтверждение всего мною сейчас рассказанного.
Я сам пережил очень мучительный момент, так как, находясь в воздухе, долго не мог решить, что делать — опуститься ли, отвязав дюжины две шаров, или нет. Меня охватило сомнение, смогу ли я догнать корабль, мчавшийся дальше на всех парусах, — а это становилось с каждым мгновением все более и более невероятным, — как вдруг меня подхватил один из вихрей, господствующих в тамошних морях и называемых в различных странах циклонами, тайфунами, ураганами, и крутил меня высоко над морем три дня и три ночи, так что я был рад, что догадался запастись, в качестве балласта, провизией и тяжелым камнем. Но, наконец, у меня все-таки закружилась голова, и я упал без сознания в море. Однако в холодной воде я быстро пришел в себя и спасся благодаря своему поразительному умению плавать, догнав корабль, идущий под парусами на расстоянии семнадцати морских миль от меня. Это был турецкий фрегат, на палубе которого я считал себя избавившимся от всяких бед. Но вечером, когда я за стаканом матросского грога — такого крепкого, что его невозможно оказалось пить, а надо было резать ножом и затем есть ложкой, — стал рассказывать о не открытом еще острове Тайхатлибиати и об урагане, некоторые из слушателей сделали такие мины, как будто они сомневались в правдивости моих слов, хотя я излагал все так же просто и без всяких прикрас, как передал это вам.
Я, разумеется, тотчас же оборвал рассказ, а капитан зашел так далеко в своей невежливости, что шепнул на ухо соседу:
— Клянусь Магометом! Таких бурь вовсе не бывает.
Ну, он был глупый язычник, однако кара явилась немедленно.
Когда мы улеглись по койкам, дул довольно свежий южный ветер при звездном небе. Но едва успели мы задремать, как нас разбудила жуткая качка. Корабль бросало то вправо, то влево, потому что очень сильный ветер с удивительно четким чередованием дул каждые три минуты с запада и затем вдруг ровно три минуты с востока. А на рассвете налетел сильный, жестокий шторм с севера.
Корабль страшно трещал; главная мачта, которую раскачало за ночь, обрушилась за борт и при своем падении, к несчастью, вдребезги разбила компас! Ну, а плаванье без компаса — это все равно, как если бы путнику завязали глаза в лесу и пустили со словами: «Отыщи верный путь к твоей цели!». Небо целые месяцы было затянуто густыми тучами, и, гоняясь по морю, мы готовы были думать, что нас засадили в темный мешок.
Буря бушевала целый месяц. Днем стояли мутные сумерки, а ночью было темно, хоть глаз выколи. В течение тринадцати недель мы ни разу не видели ни солнца, ни луны, ни звезд. Все наши мачты были сорваны одна за другой, и наш остов, лишенный мачт и руля, падал с гребня одной волны вниз, чтобы затем взметнуться на вершину следующей волны.
Наконец наступило безветрие, но море было так взбудоражено бурей, что волновалось еще не одну неделю, и наш остов медленно уносило в одном и том же направлении, но никто из нас так и не мог определить, куда именно. И вот, как раз в тот момент, когда были съедены последние запасы, небо прояснилось. Легкий зефир обвевал нас теплом, несшим совершенно особый аромат. Все жадно вдыхали его и освежались этим своеобразным запахом, отдаленно напоминавшим померанцы.
Вдруг мне показалось, что я узнаю этот аромат. Однако, не будучи еще совершенно уверен, я пробормотал себе под нос:
— Это пахнет как будто жареным мясом и гаванскими сигарами?..
И действительно, через несколько дней мы пристали к Гаване. Вот откуда шел сигарный аромат!
Когда я на следующий день рассказывал табачным плантаторам, с драгоценной гаванской сигарой во рту, кое-что из моих приключений и особенно то, что пережил за последнее время, среди моих слушателей поднялся громкий смех; некоторые из них начали кататься колесом, другие встали от удивления с ног на голову, а остальные, почесывая в затылке, ворчали:
— Какие возмутительные россказни!..
Разумеется, я тотчас же оставил это общество, не думая защищаться, и в тот же самый вечер отплыл в Европу.
Впрочем, кто имеет деревянный лоб и потому не может отличить лжи и хвастовства от высказанной напрямик правды — такого человека не исправишь… Этим, господа, друзья и товарищи, я и закончу на сегодня, благодарю вас за внимание, которым вы удостоили мои рассказы.
Семнадцатый вечер
О железном черве и о разных способах борьбы с ним.
— Так как мне говорили, любезные господа, друзья и товарищи, что вы хотели бы узнать, по какому именно щекотливому поручению мне пришлось много лет назад побывать в Везеле, то я расскажу вам все в подробностях. Но это длинная история, а я должен предупредить, что дело это до сих пор хранится в тайне от всего света, и рассчитываю на вашу скромность, что вы не будете болтать о нем. Правда, это странное происшествие случилось слишком давно, но тем не менее правительству едва ли было бы приятно, если бы о нем теперь стало известно всем… Представьте себе только, что я получил тогда приказ немедленно отправиться в Везель потому, что от тамошнего комендантского управления пришло почти невероятное сообщение о том, будто в крепостных пушках завелся — железный червь!.. Вы как будто хотите спросить с удивлением: «Что?! Железный червь?» Сознаюсь по чести, что в то время и я никогда ничего не слыхивал о железном черве и тем более никогда его не видывал…
Как только я прибыл в Везель, комендант и плац-майор встретили меня с озабоченным видом и тотчас же провели в цитадель, где нас ожидал главный врач гарнизона.
На мой вопрос о происхождении и размерах причиненного зла комендант только пожал со вздохом плечами, а плац-майор шепнул мне:
— Не спрашивайте об этом! Вы сами сейчас увидите!..
Заинтригованный, я пошел следом за моими спутниками, хранившими мрачное и таинственное молчание. Вскоре мы достигли цитадели. Караул стал под ружье и отдал нам честь с барабанным боем. Мы взяли по фонарю и вошли сначала в темный коридор, а затем в подземный каземат, где лежало в ряд около семидесяти железных пушек.
