Эстер Форбс - Джонни Тремейн
Он решил ещё поддразнить свой аппетит, переходя из одной харчевни в другую, сравнивая, где вкуснее пахнет. В «Виноградной лозе» кухарка жарила ростбиф, поливая его сверху горячим жиром, чтобы мясо не пригорело. На огне клокотал начинённый пряностями пудинг. В «Королевской кофейне» поросёнок покрылся такой румяной и хрустящей корочкой, что, казалось, вот-вот лопнет. Джонни пустил было слюну, глядя на поросёнка, но всё же проследовал дальше. И всюду, куда он приходил, нос ему щекотал запах шоколада и кофе. Ни того, ни другого ему не приходилось отведывать. Он остановился перед дверьми кухни «Чёрной королевы». То, что он увидел там, произвело на него такое действие, словно он проглотил живого котёнка, но терзания эти были сладостны, ибо карман его был набит серебром мистера Хэнкока. В его власти было утихомирить «котёнка» в любую минуту. Итак, он двинулся к «Голове Кромвеля», а оттуда обратно, на Союзную улицу. Решение было принято: он пообедает в «Чёрной королеве», ибо там, он видел, кухарки жарили бесчисленное количество крохотных голубей — каждый был начинён ароматным фаршем, каждый завернут в ленточку бекона. А из кирпичной духовки выходили пироги — с яблоками, с мясом, с тыквой, со сливами. Корочка на них была толстая, рассыпчатая и слоёная и походила на подгоревшую папиросную бумагу.
«Ну вот, мой котик, — сказал он довольным голосом, обращаясь к собственному желудку и смиренно усевшись на кухне, где кормились кучера и подобный им народ, в то время как «чистая публика» питалась в столовой, — сегодня тебе дадут кое-что получше, чем блюдечко молока. Что, если мы предложим тебе пять вот таких голубков, а?»
Но, когда он пытался сделать свой заказ подавальщице, та захихикала и побежала к хозяйке.
— Послушай, мальчик, — произнесла эта дама сурово, — я хотела бы сперва посмотреть, как выглядят твои деньги.
Убедившись в том, что они у него есть, она хмыкнула и приказала девушке обслужить «маленького джентльмена». Девушка была немногим старше Циллы. Она не могла удержаться от смеха, принимая его заказ. Пять голубей, по три пирожных каждого сорта, заливное из угрей — так как она сообщила ему, что это было фирменное блюдо, — и «пьяный поп» — белая плетёная булка, запечённая в масле. Порцию кофе и такую же — шоколада. Кроме того, всякий раз, как Джонни видел, что на кухне готовится какое-то блюдо для посетителя парадной комнаты, он кричал, чтобы ему дали «того же», и официантка снова хихикала и со смехом несла ему новое кушанье.
В одном ему всё же пришлось разочароваться. Его всегда особенно привлекал запах кофе. И он никак не ожидал, что этот напиток окажется таким горьким. Зато шоколад превзошёл его ожидания.
Когда же пришла пора расплачиваться, он с грустью убедился, что, для того чтобы набить желудок, пришлось истратить довольно много денег. «Котёнок» уже давно перестал грызть его внутренности. «Теперь я словно ньюфаундленда проглотил, и он внутри меня издох».
До чего же глупо! Он вдруг подумал о Рэбе. Рэб ни за что не позволил бы себе так распуститься. И вот впервые, стоя в выложенном булыжником дворике харчевни, он вдруг понял, что маленькое здание, видневшееся за конюшнями «Чёрной королевы», и было типографией «Бостонского наблюдателя», которая выходила фасадом на Солёную улицу. Он хотел было пробраться туда задами и навестить этого Рэба, но тут же одумался. Когда-нибудь он к нему явится, но только как к другу, как равный к равному, а не нищим. А сейчас — нет!
Он решил купить себе башмаки. Те, что были на нём, шлёпали на ходу. Пальцы ног вылезали наружу, и ему совсем не понравилось, что Джеху назвал его «мальчиком в драных башмаках».
Шагая от сапожника и скрипя новыми башмаками, он вдруг увидел уличного торговца, везущего вдоль Корнхилл тачку с круглыми лимонами — лаймами.
— Лимоны — лаймы! Кому лимоны?
Больше всего на свете любила Исанна маленькие круглые лимоны — лаймы, но они были слишком дороги, и миссис Лепэм не покупала их. Иногда лишь какой-нибудь матрос, прибывший из Индии, или владелец склада дарил ей лайм, и она была готова обнять и поцеловать его за это.
Джонни набил карманы куртки и штанов лаймами.
Теперь что-нибудь для Циллы. Серая лошадка, золотое ожерелье, парусная лодочка — пока с этим придётся подождать. Он зашёл в писчебумажную лавку. Там он увидел книгу с чудесными картинками, изображающими великомучеников, умирающих в страшных терзаниях, но с молитвой на устах. Джонни взглянул на текст. Такую книжку ей нетрудно будет прочитать с его помощью. Затем он купил ей цветные мелки и недобрым словом помянул проглоченных голубей: на бумагу уже денег не хватило.
Новые башмаки пришлись впору. «Ньюфаундленд» — жилец хоть и более весомый, чем «котёнок», но не такой беспокойный. Карманы Джонни были набиты роскошными подарками. Он шёл и посвистывал. Ему не терпелось поскорее рассказать Лепэмам о своей встрече с мистером Хэнкоком.
Женщины весь тот день чистили яблоки и нанизывали их на верёвочку, чтобы засушить на зиму. Сама миссис Лепэм и та казалась утомлённой, и появление бездельника-подмастерья, впервые за последние два месяца почувствовавшего себя счастливым, вызвало у неё досаду. А тут ещё она увидела, что на нём новые башмаки.
— Джонни Тремейн! — вскричала она. — Что ты натворил?
— Я?!
— Ах ты, негодный мальчишка! Я так и знала, что ты навлечёшь позор на дом наш!
Он ничего не понимал.
— Башмаки! — зарычала она. — Честным путём ты их не мог добыть. Ты за воровство принялся? Я скажу хозяину. Он позовёт констебля, и попробуй тогда скрыть, где ты их взял! День ото дня ты становишься всё хуже! Тебя побьют плетьми и посадят в колодки. Ты попадёшь в тюрьму! Ты кончишь на виселице!
Он не мешал ей браниться и трясти дряблыми своими щеками. Когда же она бросилась вон из комнаты, Медж и Доркас воспользовались случаем, чтобы улизнуть хоть ненадолго из дома. С самого полдня Фритцел-младший, дубильщик, стоял на улице, поджидая одну из них. Фритцел-младший был признанным женихом, но никто на знал, к которой из них он сватается, к Медж или Доркас. Миссис Лепэм не знала. Девицы не знали. Казалось, сам Фритцел-младший толком не знает. Сейчас они обе, Медж и Доркас, рвались на улицу, чтобы заняться им. Каждая понимала, что, если ей не посчастливится стать миссис Фритцел, ей неминуемо придётся сделаться миссис Твиди.
Джонни подошёл к Цилле и Исанне; пока их матушка обвиняла его в воровстве, они жались в уголку на лавке, как два испуганных зверька. Он улыбнулся, и они улыбнулись в ответ. Он был счастлив, что принёс им подарки, и даже позабыл на время о своих невзгодах.
Цилла сказала счастливым голосом:
— Я знаю, что ты не вор.
— Разумеется, нет. Смотри же, что я тебе принёс… вот тебе мелки.
Он выложил их на стол.
— Мне?
— И ещё книжку с картинками. Смотри, Цилла, тут шрифт такой хороший, ты живо выучишься читать.
— Ах, Джонни, взгляни, ну взгляни, какой смешной человечек! Видишь, какие у него малюсенькие пуговицы на сюртуке? Вот никогда не думала, что у меня будет своя собственная книжка с картинками!
Он извлёк лимоны из ветхих своих карманов. Исанна прыгала вокруг него, как щенок:
— Лаймы! Лаймы!
Лимоны покатились по полу. Все трое стали за ними ползать. Цилла за сестру радовалась едва ли не больше, чем за себя. Но всех счастливей был сам Джонни. Впервые за всё это время он совсем забыл о своей покалеченной руке. Словно ничего не случилось, и они трое, он, Цилла и Исанна, были снова заодно.
Он дразнил маленькую девочку, притворяясь, будто не собирается дать ей лимоны, а хочет положить их обратно себе в карман. Но она прекрасно понимала, что они предназначены ей. Она обвила его руками, прижимаясь к нему и целуя в ворот рубашки — выше ей было не достать. Он хотел поднять её в воздух и держать над головой, пока она не скажет «пожалуйста», и протянул было руки.
Вдруг радостные крики Исанны превратились в исступлённый вопль.
— Не трогай меня! Не трогай меня своей противной рукой!
Джонни остановился. Такого ему ещё никто не говорил. Он стоял как вкопанный, спрятав руку в карман. Цилла тоже замерла, как была, согнувшись над кухонным столом с лаймом в руке.
— Ах, Исанна! Как не стыдно?!
Нервная девочка продолжала вопить:
— Уходи, Джонни, уходи! Я ненавижу твою руку!
Цилла шлёпнула её, и она разрыдалась.
Джонни ушёл.
5
Он был уверен, что девочка выболтала лишь то, что чувствовали все. Он был в отчаянии. Опять зашагал он по улицам, стремясь усталостью заглушить мысли. Долгая сентябрьская ночь застигла его возле городской заставы. Впереди в полумраке смутно вырисовывала единственная дорога, пересекающая вязкую равнину соединяющая Бостон с материком.[7] А вот и виселица, та самая, на которой, по предсказанию миссис Лепэм, ему предстояло кончить свои дни. Джонни пошел прочь от этого пустынного места. Он немного оробел от соседства виселицы и кладбища самоубийц. Он побрел по солёным болотам, окружающим выгон, и кружным путем вышел на Маячный холм. Там он забрался в фруктовый сад и немного отдохнул. Он не знал, кому именно принадлежал этот сад, то ли мистеру Лайту, то ли мистеру Хэнкоку, — их дома стояли рядом. Он видел блеск свечей, озарявших окна обоих домов, входящих и выходящих гостей, слышал звуки клавикордов. Но в ушах его еще звенели слова, сказанные Исанной. В свое время он приучил себя не плакать, а теперь был бы рад слезам. Затем он прошел в только начинавший тогда заселяться Западный Бостон. За чумной больницей какие-то люди при свете фонаря поспешно рыли могилу. Он покинул Западный Бостон и, обойдя грязную Мельничную бухту, вернулся в свой Северный Бостон. Там он слышал, как городская стража стучит палками и шаркает башмаками по булыжной мостовой Корабельной улицы. Закон запрещал подмастерьям бродить по городу в такой поздний час. Он проскользнул на копсхиллское кладбище и там притаился, ожидая, когда стихнут шаги.
