Владимир Файнберг - Завтрашний ветер
Я повернул обратно и изо всех сил заработал руками.
Когда я подплыл к самому нашему месту, я решил немножко испугать Владилена Алексеевича. Я с шумом и плеском выскочил из воды, кинулся к костру и завопил:
— Руки вверх! Вы окружены!
Но тут я сам испугался так, что меня всего перетряхнуло и моё горло само по себе пискнуло:
— Ой, мама!
У костра, выпучив на меня глаза, сидел совсем незнакомый дядька, а рядом с ним какая‑то девчонка.
— Ой! Ой! — сказал я, пятясь, и кинулся обратно в реку.
Я успел только заметить, что лодки нашей нигде не было видно.
С берега раздался отчаянный визг девчонки:
— Папаня, боюсь!
Я скорей поплыл к середине реки, чтобы прийти в себя и оглядеться.
Куда делся Владилен Алексеевич? Где лодка?
Хоть было уже совсем темно, я заметил, что и наш полуостров куда‑то делся… Подумав, я решил поплыть к другому костру и разведать, что там за люди. Не оставаться же мне одному в трусиках ночью посередине реки!
Подплывая к незнакомому месту, я нарочно вылез из воды в стороне от костра и понемногу пополз на четвереньках…
У огня спиной ко мне сидел человек.
Я замер. В ту же минуту у меня под рукой хрустнула ветка.
— Что, брат, накупался? — спросил человек, не оборачиваясь. — А я уж хотел аукать.
Я встал, перевёл дыхание. Подошёл к Владилену Алексеевичу.
Он порылся в рюкзаке, кинул мне полотенце.
— Разотрись как следует и садись есть, пока не остыла…
У костра я увидел сковородку, полную жареных краснопёрок.
До чего же тепло и хорошо мне было у нашего костра! Я поедал рыбу и рассказывал Владилену Алексеевичу про моё приключение, а он хохотал и даже не мог есть.
— Ну и ну! — повторял он. — Я бы и сам крикнул «ой, мама!», честное слово. Это ты навертелся в воде с живота на спину, вот у тебя всё и спуталось.
Мы посмеялись ещё немного, попили чай, а потом, когда залезли спать в палатку, он сказал:
— А знаешь? Они, наверное, там до сих пор колотятся от страха. Надо бы завтра нанести визит, извиниться, что ли! — Он помолчал, а потом удивился: — До чего же длинный сегодня был день…
Я закрыл глаза, и передо мной замелькали протоки, змея, утята с уткой, ловля краснопёрки, ночная река, а сарай и косцы — это как будто было сто лет назад!
Спать расхотелось. И Владилен Алексеевич сказал:
— Даже засыпать жалко: заснёшь — и такой золотой день кончится. Я пойду подышу ещё малость.
Он выбрался наружу, а я закинул руки за голову и стал слушать, как зудит в палатке один–единственный комар…
…Я уже видел сон про то, как опять должен сказать, какие я знаю пословицы и поговорки, когда мне показалось, будто кто‑то сказал моё имя. Я прислушался.
— Валера, — шёпотом звал снаружи Владилен Алексеевич, — Валера, выходи скорей, только тихо!
Я выполз и увидел, как он одной рукой подзывает меня на берег, а другой грозит, чтоб не шумел.
Я встал и на цыпочках подошёл к нему. Он показал куда‑то на реку.
При слабом свете заходящей луны я увидел, что посреди реки плывёт какой‑то огромный пень.
— Ну и что? — прошептал я. — Это пень.
— Ты смотри, — отозвался Владилен Алексеевич.
Ничего особенного в этом пне не было — стоило ли меня будить? Правда, пень несло почему‑то не по течению, а прямо к нашему острову.
Я начал вглядываться, и вдруг мне показалось, что это не пень вовсе, а что‑то живое…
— Владилен Алексеевич, — прошептал я, но он погрозил пальцем.
Я смотрел во все глаза. Пень приблизился к острову, потом вдруг с плеском поднялся и оказался рогатой головой лося, выходящего из воды.
Лось стоял на берегу как хозяин этих мест. Сверху на его мокрую спину светила луна. Постояв, лось шагнул было в нашу сторону, потом остановился, повёл головой, фыркнул и тихо зашагал зарослями в глубь острова.
Мы долго смотрели ему вслед. А потом пошли спать в палатку.
Глава 21
Очень плохой день
Рано утром мы проснулись и принялись ловить рыбу.
Не знаю почему, только мне показалось, что Владилену Алексеевичу охота побыть одному, и я сказал:
— Хотите, вы поедете на лодке, а я буду с берега? Кто больше наловит…
Он засмеялся, потрепал меня по голове, а после щёлкнул по носу:
— Ах ты, милый человек!.. Ну отлично, давай, кто больше наловит!
Я заметил, что, кроме удочки, он захватил в лодку свою тетрадь.
Неподалёку от нашей палатки у самой воды росли кусты. Я взял удилище и, ёжась от росы, пролез между веток и закинул червяка в небольшую заводь.
Здесь ловилась плотва.
На самом деле он решил соревноваться, кто больше поймает, или нет, только на всякий случай я решил наловить сначала штук пятнадцать плотвы для счёта, а уж потом пойти по берегу дальше — поискать другой рыбы. Ловить всё время одну плотву — занятие для пацанят.
Я удил себе и поглядывал, как дела на лодке у Владилена Алексеевича.
Сначала он направился к другому берегу, потом выплыл на середину реки, немного постоял, а после погрёб к высокой круче на нашем берегу.
Там он к чему‑то привязался, развернул лодку вдоль берега и закинул удочки.
У меня на кукане из ветки орешника трепыхалась уже девятая плотва, когда я услышал крик:
— Валерка, выручай, подсачек!
Владилен Алексеевич изо всех сил махал мне рукой.
Я бросил удочку, кукан с рыбой, побежал к палатке, схватил подсачек и помчался к Владилену Алексеевичу.
Когда я ссыпался с кручи к лодке, то сразу увидел, что он водит на удочке большого леща.
Я шагнул в воду и нащупал кнопку подсачка. Он у Владилена Алексеевича был особый: такая алюминиевая трубка, вроде велосипедного насоса, только чуть толще, кнопка — и всё. Нажмёшь кнопку — из трубки вылетает, раскрываясь на лету, капроновый подсачек. Его пружина выталкивает.
Я нажал кнопку. Подсачек вылетел. Я опустил его под воду и подвёл к рыбе.
Этот большой лещ стоил всего моего улова. Так я и признался. А Владилен Алексеевич сказал:
— Случайность. Не считается. Я тут кое‑что писал, отвлёкся, — он кивнул на тетрадь, — вдруг смотрю, мой поплавок уже под водой путешествует. Я ухватил удочку и подсек. А это лещ!
Я видел, что он всё равно был очень доволен. А с утра был какой‑то пасмурный и словно горячий. По–моему, у него ночью температура была…
— Хочешь, перебирайся ко мне, здесь, наверное, лещевое место.
Я сбегал за удочкой и куканом, мы стали удить вместе и вправду поймали ещё трёх лещей и штук пять подлещиков.
Солнце уже палило, когда случилось очень плохое событие.
Владилен Алексеевич упустил самого большого леща.
Дело совсем не в рыбе. А в том, что, когда он подвёл под леща свой подсачек и надо было скорей вынимать рыбу из воды, Владилен Алексеевич вдруг сморщился и выпустил подсачек из рук.
Лещуга извернулся, ударил всем телом по леске, оборвал её и ушёл с крючком во рту. Я подхватил пустую удочку, подсачек пошёл на дно, а я всё смотрел на лицо Владилена Алексеевича. А он — на свои руки.
Потом я долго нырял за подсачком, отвязывал лодку от камышей, а он всё смотрел на руки… Пальцы на правой ещё шевелились, а левая… левая даже не сжималась в кулак.
— Ну, Валерка, вот и пропал мой лещ… — сказал он, — больше мне такого не видать…
Я молчал. Я всё грёб и грёб к нашей палатке. Владилен Алексеевич сидел нахмурясь.
Впереди из воды выстрелила щука. Я притормозил лодку. Щука вскинулась снова, и на том же месте.
Я подплыл поближе. Щука опять свечой вылетела вверх, и я успел различить, что она попалась на перемёт: из пасти у неё торчал стальной поводок.
— Эй, граждане, не трожьте! — раздался голос.
Так вот это место, где я вчера так напугался возле чужого костра! Вчерашний дядька отплывал в резиновой лодке от берега. Рядом с палаткой стояла вчерашняя девчонка.
— Откуда вы появились? — спросил он, подплывая к нам. — Я думал, мы здесь одни.
— Мы тоже так думали, — ответил Владилен Алексеевич и снова попробовал сжать в кулак пальцы левой руки.
— Как у вас с количеством улова? — спросил дядька и заглянул к нам в лодку. — Скромновато… А я лещей не ловлю. Их ведь коптить надо, а так — одни кости. Может, полюбопытствуете посмотреть мою добычу? Вот только перемёт проверю — с вечера ставил. Жерлицы, перемёт, донки — забот одних с утра до вечера, очумел совсем…
Мы кружили на лодке рядом, а он всё жаловался, выбирал перемёт и почти с каждого крючка снимал по большой рыбине. То это был налим, то щука, то окунь.
Сняв с поводка рыбу, он тут же нацеплял на крючок новую насадку — червей или какие‑то кишки — и опускал обратно в воду.
