Никита Марзан - Приключения Корзинкиной
Глава 30
— Мне пора, — Корзинкина достала сумку, чтобы положить в нее компьютер.
— Тебе помочь? — спросил Принц.
— Ну, ты прямо на цыпочки встал, — усмехнулась Ивина.
— Ир, прекрати, — сказала Анциферова, — ты что, завидуешь?
— А чему тут завидовать? Обычный подкаблучник. И Емельянов твой подкаблучник.
— Тебя не спросили, — сказал Емельянов.
— А меня не надо спрашивать, — сказала Ивина, — я сама скажу. И зачем ты сюда Анциферову привел, тоже скажу.
— Ну, зачем? — спросил Емельянов.
— Скажи ему, Захаров, — отчеканила Ивина.
— Не скажу, — сказал Захаров, — что я, подкаблучник, что ли?
— А кто же ты? — прищурилась Ивина.
— Десять, девять, восемь, — отсчитывал Дрын-Дыр время.
Корзинкина обмерла окончательно. А вдруг Захаров скажет, зачем Емельянов пригласил Анциферову в пиццерию? От Ивиной не так легко отцепиться. Нет, Корзинкина просто обязана помочь Емельянову. Но как?
— Семь, шесть, пять, — бубнил Дрын-Дыр.
— Ну, говори, говори, предатель, — Емельянов сжал кулаки, — зачем я пригласил Анциферову в пиццерию?
— А затем, — медлил Захаров, — а затем…
Он все еще сомневался говорить или нет.
— Четыре, три… — считал Дрын-Дыр. — …два… один… Пуск! С праздником! Ура!
И тут со всех стен и потолков хлынули потоки густой пены, заполнившей все пространство пиццерии. Люди вскочили и бросились к выходу. Но пены было так много, что в дверях возникла пробка. Людям пришлось забираться на столы, а тем, кому повезло — выпрыгивали в окно.
Принц схватил Корзинкину на руки и взвился над пиццерией. И сразу все бегающие по залу люди стали маленькими — маленькими. И Корзинкина поняла, что она спасена. Что ее никто не догонит и не заставит спустится вниз, в эту ужасную пену и в эти ужасные ссоры.
— Как ты? — спросил Принц.
— Хорошо, — сказала Корзинкина и посмотрела вниз.
В море пены плавал официант и держал над головой пиццу с мацареллой.
— Отличная пицца, — официант откусил большой кусок, — еда меня всегда успокаивает. Ешьте пиццу, и вы не пропадете.
Но его никто не слушал. В пиццерии стоял шум, раздавались крики, звон посуды и почему-то играла веселая итальянская песенка:
Din, Don, Campanon
Din, don Сampanon
quattro vecchie sul balcon:
А официант доел пиццу и запел, хотя слова у него выходили странные:
Дин Дон, Кампанон,
Дин Дон, Кампанон
Четыре старых на балкон
Одна линия, которая разрезы
Сделать соломенные шляпы,
Тот, кто делает серебряные ножи,
Отрезать голову, чтобы ветер.
— Бедный, он пиццы объелся, — подумала Корзинкина, прижимая к себе компьютер и примолкшего Дрын-Дыра.
Корзинкина и Принц были похожи на две летящие звезды, на сверкающий бенгальский огонь, на горящие под солнцем бриллианты. Вокруг Корзинкиной летали золотые птицы с пурпурными хвостами, которые пели так сладко, что хотелось обнять весь мир, превратившись в тягучее, как сливочная помадка, южное небо.
— Корзинкина, — буркнул Дрын-Дыр, — держи меня крепче, а ты ворон считаешь.
— Да я держу, держу, — сказала Корзинкина, с неохотой возвращаясь из волшебного путешествия на землю, — сам ты ворона, Дрын-Дыр, это были сказочные птицы.
— Самая сказочная птица, Корзинкина, это курица — гриль, — сказал Дрын-Дыр, — я бы сейчас десять куриц сожрал. Ты компьютер-то поставь на стол, еще уронишь, ты такая неуклюжая.
Корзинкина нехотя рассталась с компьютером. Она осторожно провела рукой по крышке, где замер ее милый Принц. Он только что вызволил ее из беды, был рядом, и вот он уже снова на розовой компьютерной крышке, молчаливый и загадочный. И тут Корзинкиной показалось, что Принц погладил ее ладонь.
Нет, это Корзинкиной только показалось, потому что Принц верен принцессе, и совсем равнодушен к маленькой и смешной Корзинкиной, которая вечно встревает в дурацкие истории.
Глава 31
— Я вся в пене, — сказала Ивина Захарову, когда они спускались в метро, — парик промок, очки треснули.
— Нечего было выряжаться, — огрызнулся Захаров.
Он был злющий из-за синяка под глазом, который поставил ему Емельянов. Еще друг называется.
— Если бы не Корзинкина, — сказала Ивина, — все прошло бы, как по маслу.
— А важничала как, — сказал Захаров, — подумаешь, компьютер с собой притащила.
— Причем тут компьютер, — сказала Ивина, — она важничала из-за этого принца. Или как там его?
— Да какой он принц, — хмыкнул Захаров, — лох в шляпе.
— Лох не лох, — возразила Ивина, — но, есть в нем что-то дворянское, что ли? И волосы красиво уложены и манеры несовременные. А вдруг он и вправду принц?
— Ага, дурынц.
— И глаза такие выразительные, — продолжала Ивина.
— Что значит выразительные, Ивина?
— Ты не поймешь, Захаров, — сказала Ивина, — у тебя, например, глаза тупые, извини, конечно.
— Ну, и ладно, — оскорбился Захаров, — чего тогда за мной таскаешься?
— Я? — удивилась Ивина, — да ты сам умолял с тобой сходить. Жадина банкирская.
— Иди ты.
— Сам иди, — сказала Ивина, — свободен.
— Ну и пожалуйста, — сказал Захаров.
Ивина смотрела ему вслед и задумчиво наматывала мокрую прядку на палец:
— А принц мне понравился. Зачем дуре Корзинкиной принц? А мне зачем? Нет, ну все-таки, это прикольно гулять с принцем.
Ивина вошла в вестибюль метро. Спускалась на эскалаторе и считала свечки фонарей.
— Первый, второй, третий…а вдруг он настоящий? Я буду принцессой, в классе все сдохнут. Он мне подарки подарит, в любви признается, на танец пригласит, а то наши мальчишки вообще танцевать не умеют. А я бы с ним менуэт станцевала. Я как раз в мамином театре вчера менуэт учила. Раз, два, три, — Ивина кружилась в танце на ступеньке эскалатора, пока не наткнулась на мужчину и женщину, ехавших ступенькой выше.
— Ты в порядке, девочка? — спросил мужчина.
— Извините, — сказала Ивина, — нам в школе менуэт задали.
— Менуэт? — удивился мужчина, — это каком классе?
— В первом, — сказала Ивина.
— У нас дочь тоже в первом, — сказал мужчина, — в первом «А».
— Я тоже в первом «А» — сказала Ивина.
— Корзинкину знаешь? — спросил мужчина.
— Да, — кивнула Ивина. Нет, ну подумайте, всюду Корзинкина. Надоело.
— Потанцуй еще, — сказал папа Корзинкиной, — я обожаю менуэт.
— Фигура называется «променад вправо и влево» — сказала Ивина.
Все актрисы должны уметь и любить танцевать. А Ивина будет актрисой. Она легко шагнула вперед:
— Вот, смотрите, тут основной шаг влево или вправо. Вправо: шаг вправо правой ногой, левая закрещивается спереди, шаг правой — один такт, позировка — левая выходит вперед — один такт…
— Ого, — сказал папа Корзинкиной, — это целая наука. Такая же сложная, как археология, за один раз не освоить.
— Желаю успеха, — вежливо сказала Ивина, ловко запрыгнув в подошедший поезд.
— Корзинкина будет танцевать менуэт, — мечтательно сказал папа Корзинкиной.
— Менуэт? — пожала плечами мама Корзинкиной, — у Светланы Петровны что-то с головой. В двадцать первом веке она ненавидит компьютеры и учит менуэтам. Скоро в школе будут писать гусиными перьями.
— И это прекрасно, — сказал папа Корзинкиной — гусиные перья намного лучше шариковых ручек. Что написано пером — не вырубишь топором. Свою докторскую диссертацию я писал именно гусиными перьями. И теперь я профессор.
Глава 32
День был длинным и Светлана Петровна устала. Она:
— долго возилась с уборкой квартиры.
— долго пила чай с печеньем и смотрела телевизор.
— долго лежала в ванне.
— долго мазала лицо ароматными кремами.
— долго читала книжку перед сном, лежа в кровати.
Мумия просто извелась, дожидаясь, пока Светлана Петровна заснет. Мумия даже шептала старинные египетские заклятия, чтобы усыпить Светлану Петровну. Но на Светлану Петровну заклятия не действовали. Или мумия забыла часть слов из заклятия?
Наконец, Светлана Петровна положила книжку, выключила свет и заснула. Мумия постояла у двери еще пару минут, на всякий случай. Но Светлана Петровна крепко спала и мумия потихоньку выбралась на улицу.
На улице было безлюдно, и мумия никем незамеченной добежала до музея исторических древностей. На входе храпел вахтер Петрович.
Мумия прокралась мимо него. И направилась в зал первобытного искусства. Если бы мумия умела бояться, она бы умерла со страха, потому что со всех сторон на нее пялились первобытные чудовища. Огромные ящеры с оскаленными зубами, гигантские летучие мыши с желтыми глазами, скользкие змеи, черные глубоководные рыбы, даже у муравьев из первобытного времени блестели на спинах острые шипы. Но мумии было все равно, кто на нее пялится. Она уверенно неслась к витрине каменного века. На витрине лежали:
