Лев Прозоровский - Чужие ветры. Копье черного принца
— Я вас понимаю, капитан, — начал он спокойно, но тут же слегка повысил голос. — А вот вы нас не поняли! Неужели вы думаете, что советские моряки станут зарабатывать деньги на спасении человеческих жизней? Плохо вы знаете нас! Вы оплатите, вернее не вы, а ваши арматоры оплатят нам лишь расходы, связанные с отклонением от курса… А за оказание помощи мы денег не берем. Правильно, Нико?
— Верно, дорогой! — невольно вырвалось у Арутюнова. Однако в нем тут же заговорил политработник, и он добавил, глядя на шведа: — Но о нашем решении вы должны сообщить всей своей команде! «Если старик хитрит и хочет сделать какую-нибудь комбинацию, команда не позволит ему этого».
В первую минуту швед не совсем понял, что предлагают ему его гости. А когда наконец уяснил, сразу обрадовался, как в ту минуту, когда впервые увидел Крейшманиса с Арутюновым. На лице его, обветренном и морщинистом, отразилась целая гамма переживаний — от недоверия до восторга.
— Благодарю… то-ва-рищи! Благодарю!
— Только уж больше пить не будем! — шутливо предостерег Крейшманис. За спиной шведа открылась дверь. В каюту неловко протиснулся пожилой боцман. Улыбнувшись советским морякам, он что-то сказал своему капитану по-шведски.
— Повреждения исправлены, — перевел капитан.
— Вот и отлично, — сказал, поднимаясь, Крейшманис. — Пора и нам на свое судно.
Вслед за Крейшманисом встал Арутюнов. Швед торжественно обратился к своему боцману:
— Советские благородные моряки отказались от премии за спасение «Агнессы». Объявить об этом всей команде! — Боцман, скользнув удивленным взглядом по лицам гостей, бочком вышел из тесной каюты.
Швед с достоинством встал. Крепко, по-моряцки, пожал руки Арутюнову и Крейшманису.
— Жаль, что я не имею возможности ничем отблагодарить вас, — произнес он сердечно, с искренним огорчением. Арутюнов отмахнулся. «Ну, ну, джан, зачем об этом говорить?» Крейшманис окинул взором каюту, словно отыскивая среди здешних немногих вещей сувенир на память. Остановился на портрете дочери капитана, добродушно улыбнулся.
— У вас очень симпатичная дочка, капитан! Передайте ей привет от советских моряков.
Швед кивнул головой. Улыбнулся. Тоже посмотрел на портрет.
И вдруг застыл, вспоминая что-то. Начал тереть пальцами левый висок и забормотал:
— Моя дочь… вы правы… да-да… моя Агата…
Видя странное замешательство шведского капитана, советские моряки остановились в недоумении. Но растерянность шведа была очень непродолжительной. Он схватил Крейшманиса за руку и горячо заговорил:
— Мне кажется, что я тоже могу оказать вам услугу. — Отошел, опять начал тереть висок. — Да, да, это может быть полезным для вас… Вы примете меры… Дело в том, что на днях из Гамбурга в Латвию должен был отправиться один человек… Скорей всего, он поедет морем… морем легче!.. Это — плохой, вредный для вашей страны человек… Он собирается кого-то убить… Он получил за это большие деньги… Десять тысяч крон!
Слушая рассказ шведа, Крейшманис мрачнел с каждой секундой.
— Это правда? — спросил он сурово, когда капитан умолк.
— Как перед богом! — воскликнул швед. — Мне… — он посмотрел на портрет дочери и запнулся… — мне об этом сказали совершенно случайно.
Арутюнов смотрел на шведа с недоверием. Что значит случайно? Разве такие новости сообщают случайно? Видно, старик сам в какой-то степени связан с кем-либо из героев рассказанной истории.
— Будьте добры, повторите еще раз все, что вы сказали, — попросил Арутюнов.
— На днях из Гамбурга в Латвию, вероятнее всего морем, должен был отправиться, или уже отправился, неизвестный мне человек… Он едет с плохой целью… Больше я ничего не знаю! Если это окажется для вас бесполезным, очень жаль… Но я сказал все!
Старый капитан действительно больше ничего не знал. Это было видно по его открытому, честному лицу. Расспрашивать дальше не имело смысла. Выказывать чрезмерную заинтересованность — также. Опять-таки нельзя было забывать ни на минуту, что находишься на чужом судне и разговариваешь с человеком, которого видишь впервые в жизни. Арутюнов понял это; сказал, стараясь быть любезным:
— Что ж, спасибо и на том!
Через несколько минут «Орел» уже отошел от «Агнессы», провожаемый дружескими возгласами шведов. Впереди команды, у самого борта, стоял Якоб-Иоганн Эриксон и размахивал своей поношенной капитанской фуражкой английского образца. Ветер ворошил седые пряди на непокрытой голове моряка.
Лихтер, оставленный буксиром «Орел», благополучно перенес ночную непогоду и теперь, покачиваясь, лежал на мягких волнах, сравнительно недалеко от того места, где был оставлен. Как уже было сказано выше, штормовая полоса захватила суда в районе, где течение шло навстречу ветру. Это столкновение воды и ветра оказалось для лихтера очень выгодным.
Над морем встало прозрачное утро, какое часто бывает после шторма. Горизонт отодвинулся дальше, и морякам «Орла», соскучившимся по своим друзьям с лихтера и втайне беспокоившимся за их судьбу, теперь казалось, что берега родины придвинулись ближе, что еще несколько часов хода и они войдут в родной порт. Но на самом деле до родного порта было еще далеко.
«Орел» подошел к лихтеру вплотную. Принял буксирный конец. В ответ на вопросы о том, как прошла ночь, боцман с «Орла» крикнул деловито:
— Все в порядке! Спасли иностранца![12]
И вот уже оба советских судна легли на прежний курс, на родину. Среди моряков только и было разговоров, что о ночном событии. А Крейшманис и Арутюнов сидели в капитанской каюте и мучительно думали: что делать?
— Не было печали — черти накачали! — взорвался Крейшманис.
— Как тебе не стыдно, дорогой! — успокаивал Арутюнов.
— А вдруг он наврал?
— Нет, мне кажется почему-то, что не мог он наврать!
— И я тоже так думаю, — в конце концов согласился Крейшманис. — Зачем ему? В игрушки играть, что ли?
— Значит, все, что он сказал, — правда.
— Вероятно… И об этом надо немедленно сообщить домой… Но как? Открытым текстом по радио — нельзя… Откуда мы знаем, какими средствами обладает тот, кто едет к нам, и те, кто стоят за его спиной… Перехватят радиограмму, примут меры, и все пошло насмарку.
— Ты прав. Наша радиограмма должна быть зашифрованной. — подтвердил Арутюнов. — Что бы такое придумать?
Моряки погрузились в размышления. За иллюминатором тихо плескались волны. Арутюнов рисовал на бумаге маленьких тонконогих человечков и напевал:
В море я уплыл далеко,
Чтобы тебя там найти…
Крейшманис искоса бросал порой на помощника отсутствующие взгляды. И вдруг медленно, словно сам себе не веря, сказал:
— Нико, мне кажется, я нашел.
— Что нашел? Сулико нашел? — пошутил Арутюнов.
— Выход нашел! У тебя в пароходстве на радиостанции вроде дружок есть?
— Есть! Старший оператор Птицын… Фронтовой товарищ… А что?
— А вот что. — Крейшманис потянул к себе листок бумажки, на котором были нарисованы тонконогие человечки, взял из рук Арутюнова карандаш, написал что-то и протянул листок помощнику. Тот быстро пробежал взглядом строчки. Потом поднял на капитана выпуклые черные глаза и загудел восторженно:
— Послушай, дорогой! Ведь это же очень здорово, а?
Глава шестая
В пятиэтажном здании Управления пароходства стояла утренняя тишина. В нижнем этаже, в комнатах матросского резерва, раскинув мощные тела на узких и жестких койках, богатырски храпели «бичи»[13] — матросы, по тем или иным причинам застрявшие на берегу, отчего и получили свое «хлесткое» прозвище. Боцман резерва сидел в проходной и рассказывал старому усатому вахтеру морские небылицы, в просторечии именуемые «травлей», временами проверяя по часам, много ли осталось до подъема.
Тихо было и на самом верхнем этаже этого здания, где помещался радиоцентр пароходства. Здесь в этот час находились двое: начальник смены Серафим Васильевич Капралов, пожилой морской радист, в очках и с редким венчиком волос вокруг младенчески-розовой лысины; второй была дежурная радистка-оператор Аня Петровская, худенькая, очень подвижная блондиночка. Впрочем, всегда ли была она блондинкой, можно было узнать в парикмахерской «Торгмортранса» за углом.
Начальник смены читал пухлую растрепанную книжицу, судя по иллюстрациям — описание какой-то большой морской баталии. Аня Петровская читать не любила. Она сидела спиной к начальнику у радиоаппарата и в маленьком зеркальце сосредоточенно изучала классические, как ей казалось, линии своего действительно миловидного личика.
Но вот начальник смены отложил книгу, глянул на циферблат ручных часов, поднес их к уху, сверил с показаниями стенных часов, висевших над головой, и, придав лицу торжественное выражение, надтреснутым голосом отдал приказ по смене:
