Марта Баранова - Тяпа, Борька и ракета
Борька фыркнул и тут же спохватился: при чем здесь карикатура? Он сдвинул брови и принялся с серьезным видом разглядывать лягушонка. Лягушонок был уморительный… Борька не выдержал и заулыбался. Рогов, все время наблюдавший за ним, облегченно вздохнул… Кажется, он достиг цели.
Главное, чтобы рисунок привлек читателей. Они станут рассматривать его и, конечно, прочтут надпись. В ней будет коротенькая история пропавшей дворняжки и просьба — скорее сообщить в редакцию, где и когда видели собаку, похожую на Тяпу.
Прошла неделя. Новый рисунок появился в самом веселом детском журнале. Сотни простых и срочных писем полетели в редакцию. Когда они собрались на столе, редактор взял одно наугад и стал читать.
«Дорогой редактор! — писал большими, круглыми буквами владелец собаки с Краснопрудной. — Хочу я сказать дяде художнику спасибо за то, что нарисовал он моего Шарика. Мой Шарик умеет считать до трех, а я до десяти».
Редактор произнес многозначительно «гм» и протянул руку за следующим посланием. Из конверта вместе с письмом выпала фотография крепкого, молодцеватого бульдога. И, хотя бульдог не походил на узкомордую собачонку, нарисованную Роговым, автор письма уверял, что изобразил художник именно его собаку.
Просмотрев еще кипу писем, редактор некоторое время сидел с закрытыми глазами. Ему стало казаться, что по городу бегает по крайней мере двести похожих друг на друга как две капли воды собак. Эти собаки, по заверениям их владельцев, вытаскивали детей из горящих зданий, задерживали воров, были выносливыми, смелыми, преданными — словом, способны были лететь на самую отдаленную планету. Но ни одну из них не подобрали на улице, всех их воспитали из маленьких щенят. Короче говоря, ни одна из них не была Тяпой.
Об этом Борька узнал от самого Рогова. Борька сидел на том же диване, как и в первый раз, рядом с рыжей кошкой.
— Вот так-то, брат. Не прошел наш номер, — закончил свое сообщение Рогов и виновато улыбнулся. — Может быть, ты посмотришь мою библиотеку?
— Нет, уж я пойду, — сказал погрустневший Борька. И, хотя был в самом разгаре день, пожелал: — Спокойной ночи!
Художник не удивился: то ли еще может сказать человек, когда он расстроен…
Хлорелла
Любка была уверена, что стоит ей только выйти за порог, как сейчас же начнутся необыкновенные встречи и приключения, прозвенят за поворотом веселые колокольчики и откроется тайна которая радостно изумит ее. И потому, когда она увидела на лестничной площадке Бориса Смелова, выходящего из квартиры художника, она сказала себе: «Начинается…» Многозначительно посмотрев на табличку «К. П. Рогов», она перевела изучающий взгляд на Борьку и хитро прищурилась, дав понять, что все знает. Но так как на самом деле она ничего не знала, ей оставалось только сказать:
— Борька, идешь на каток?
Не удостоив девочку взглядом, Борис стал спускаться по лестнице.
Молча они вышли на улицу. Был воскресный день, солнечный, с легким морозцем, со скрипом лыж и чириканьем воробьев. И Любка хотела было сказать: «Хватит дуться», но увидела Генку Каратова и остановилась. У изобретателя было такое бледное лицо, словно он перенес скарлатину. «Переживает, — подумала Любка. — Надо помирить его с Борькой».
— Идешь на каток?
Гена пожал плечами, всем своим видом показывая, что вопрос, заданный Любкой, — невероятный, глупейший вопрос.
— Что мне, делать нечего? — сказал он тоном занятого человека.
— Уж не на Луну ли ты собрался? — ехидно спросила Любка.
— Много будешь знать — рано состаришься. — отпарировал Гена, мельком взглянув на стоявшего в стороне приятеля.
Услышав такой ответ, Смелов засвистел и зашагал прочь.
Нет, сегодня Любке не везло. Она решила, что день будет скучным и обыкновенным. Любка и не подозревала даже, что таинственные дела были в двух шагах от нее.
Гена Каратов действительно готовился к полету. Он заранее тренировался и испытывал свою волю. Кто знает, какие еще неприятности придется вынести в летящей ракете? Может, она пролетит не день и не два, а целый год до чужой звезды? И все это время надо будет есть, пить и, конечно, дышать. Гена вычислил, что человек вдыхает за день двадцать четыре бочки воздуха — каждый час по бочке! Ну, а если год лететь, сколько же бочек понадобится? В одной ракете все запасы не увезешь. Хлорелла — вот что спасет космонавта! Хлорелла выделяет кислород, ее можно есть, и растет она не по дням, а по часам.
Гена выращивал эту водоросль в аквариуме. Чтобы испытать на себе действие хлореллы, он решил не есть целых три дня. Только хлорелла в пищу — и ничего больше!
В тот момент, когда Гена разговаривал с Любкой Казаковой, у него кружилась от голода голова, но он и виду не подал, что ему плохо. Гена с завистью посмотрел на Любку, решительно шагавшую к пустырю. Но он, конечно, не пойдет. Космонавт должен быть стойким, мужественным человеком. Жаль только, что не все это понимают, даже мама. Она все время пристает со своими котлетами: поешь да поешь…
Гена вздохнул, бросил снежком в воробья, усевшегося на подоконнике, и пошел домой.
Дома мать, раскрасневшаяся, с засученными до локтей рукавами, хлопотала у плиты. Сладкий запах яблочного пирога растекался по всей квартире. Генка проглотил слюну. Куда бы он ни смотрел, всюду ему виделся великолепный круглый пирог с румяной корочкой и золотистым вареньем.
Генка даже головой тряхнул, желая отогнать от себя это видение.
Чтобы поддержать бодрость духа, он направился к письменному столу и взялся за дневник Циолковского.
«Подверг себя экспериментам…» — читал он, бодро шагая из угла в угол и думая все время о пироге. — «…по нескольку дней ничего не ел и не пил». Вот как! По нескольку дней. А я? Один день голодаю и уже готов сдаться. Правда, Циолковскому было легче, за ним никто не следил. Ему не приходилось, как мне, бороться с родителями. А тут, если бы не Тишка, сорвались бы все опыты…
— Тишка, Тишенька, — позвал Гена.
Лохматый сибирский кот, лениво ступая, вышел из-за шкафа и облизнулся. Он явно растолстел, пока Гена питался хлореллой.
— Сейчас мы будем обедать, — предупредил кота Гена.
Он подошел к аквариуму и тоскливо посмотрел на зеленоватую мутную воду. Есть хлореллу не хотелось. И все-таки он взял стакан и, зачерпнув воды, стал процеживать ее сквозь промокашку, свернутую воронкой. При этом он убеждал Тишку:
— В хлорелле, Тишка, есть всё: белки, жиры, углеводы и витамины А, В, С. Так что мы, Тишка, не пропадем!
Тишка со всем соглашался. Он одобрял Генкины сообщения мурлыканьем.
Мужественно проглотив хлореллу, Гена присел на корточки и вытащил из-под стола тарелку с котлетой.
— Иди сюда, Тишенька, иди сюда, миленький, — ласково поманил он кота.
Тишка обнюхал котлету, но есть не стал. (Он уже съел перед этим Генкин завтрак и обед.)
— Ты что же это? Предаешь меня, да? — завопил Гена. Он чуть не плакал от обиды. Испуганный Тишка шмыгнул под шкаф. Но Гена решил не сдаваться. Он вытянул кота за хвост и приволок его к тарелке.
— Ешь, ешь, предатель! — приказал он.
Таким вот, сидящим на корточках, с протестующим котом в руках, у тарелки с остывшими котлетами, и застала голодающего Гену мать, прибежав на шум из кухни.
Пришлось во всем признаться. Под угрозой, что будет выброшена в окно вместе с аквариумом и хлорелла, если он сейчас же не станет есть, Гена согласился на пирог.
И хотя яблочный пирог был гораздо вкуснее хлореллы, будущий звездолетчик ел его медленно и все время убеждал себя в преимуществе хлореллы перед пирогом в космическом полете.
Пушка или ракета?
Бывают странные совпадения в жизни. Сидят под абажурами в комнатах разные люди, и вдруг заскучал один. Через минуту, смотришь, слоняется без дела второй, третий. Скука, как зевота, передается от одного человека к другому. Взрослые предпочитают скучать в одиночку. А тринадцатилетние, если у них выучены уроки и книжка о Шерлоке Холмсе валяется забытая на полке рядом с «Таинственным островом» и альбомом с марками, и никто из взрослых не хочет больше играть в морской бой, и лед на катке, как назло, такой бугристый после вчерашней метели, что ни один уважающий себя спортсмен не появится с коньками, — тринадцатилетние стайками собираются у подъездов и затевают разговоры о таинственных сигналах, летящих с далеких звезд, о богатырях-невидимках, о секретах бессмертия и тех счастливчиках, которые через тысячу лет будут так же стоять у подъезда и спорить в синем сумраке вечера. Этот нескончаемый разговор длится до тех пор, пока на каком-нибудь этаже не откроется форточка и грозный голос матери не скажет: «Одиннадцатый час, бездельник! Марш домой!»
