Евгений Рысс - Остров Колдун
Жгутов молчал.
– Ну, говори, разбирал или нет?
Жгутов молчал. Фома Тимофеевич подошёл к нему, взял его двумя руками за плечи и притянул к себе.
– Может, обманул? – тихо спросил он. – Может, не ремонтировал? Ну, говори!
Жгутов шмыгнул носом и, с тоской глядя вдаль, сказал:
– Обманул, Фома Тимофеевич.
– Так, – кивнул головой Коновалов. – Где ж ты ночью-то был? Спал, бездельничал?
– Гулял с ребятами, Фома Тимофеевич, – сказал Жгутов, – всю ночь гулял.
– Что ж ты думал? – спросил капитан. – На что надеялся?
– Думал, до Черного камня добежим, – жалобно тянул Жгутов, – а там отремонтируюсь.
– Совесть прогулял, Жгутов, совесть! – чуть не шепотом сказал Фома Тимофеевич. – Честь потерял. Какой же ты негодяй, Жгутов! – Он в ярости занес кулаки над Жгутовым, но, сдержавшись, опустил их. – Как с мотором? – спросил он.
– Фома Тимофеевич, – захныкал Жгутов, – дайте мне три часа. Я разберу мотор. Я успею. Видите, безветренно, небо чистое. Я буду как чёрт работать. Дайте мне три часа.
– Три часа тебе дать? – спросил Коновалов. Он взял его за плечо, подвел к борту и показал на горизонт: – Видишь облачко? Посмотри хорошенько. Это шторм на нас идет. А мы убежать не можем и выстоять не можем. А у нас дети на борту, Жгутов. У нас женщина на борту. Кто отвечать будет? Ну, ты пойдешь рыбам на корм. Ты заслужил, а они при чем?
– Виноват, Фома Тимофеевич, – сказал дрожащим голосом Жгутов. Он, кажется, очень перепугался.
– Десять минут я тебе даю, – сказал капитан. – Кровь из носу, чтоб мотор работал, ясно? Иди.
Жгутов пошел по палубе, дошел до люка и остановился. Глафира, растерянная, испуганная Глафира, стояла на трапе, до пояса высунувшись из люка. Достаточно было посмотреть на её лицо, чтобы понять: она слышала весь разговор. Она знала все. Надо же было столько лет бояться моря, решиться наконец выйти в безопасное плавание и сразу попасть в такую катавасию!
– Пусти, – бледными губами пролепетал Жгутов.
И Глафира спустилась вниз и моторист за нею.
Степан стоял на руле. Фома Тимофеевич ходил по палубе взад и вперед, а облако все росло и росло. Оно, видно, мчалось на нас с огромною быстротой. Над вамп ещё светило солнце, а на севере море было уже темное, пасмурное, и уже белые барашки были видны вдалеке, и будто холодом дышало на нас с севера. Капитан все шагал по палубе и вдруг остановился прямо перед нами.
– Вот что, ребята, – сказал он резко, – скоро, понимаете, шторм начнется, а у нас мотор не в порядке. В общем, надо, знаете, ко всякому приготовиться. Ты-то, Фома, морской человек, я думаю, трусить не будешь, а вот Даниил не знаю. Ты как, Даниил?
– Я что ж, – сказал я, и мне самому было стыдно, такой у меня был дрожащий голос. – Я постараюсь.
На палубу поднялась Глафира. Бледная подошла она к рубке.
– Что ж это, Степан, – сказала она, – погибать будем? Как же это Жгутов нас всех потопил?
– Ну уж и потопил! – сказал Степан. – Может, ещё и не потонем.
– Ой, – запричитала Глафира, – ой, Степа, боюсь! Ой, Степа, боюсь! Сил моих нет, Степа! Под водой-то рыбы, акулы, утопленники.
Фома Тимофеевич в два прыжка оказался возле неё. От его обычной медлительности следа не осталось. Он был быстр в движениях, решителен и резок.
– Кто говорит «боюсь»? – рявкнул он. – Если кто струсит, плохо будет. Не до шуток. Спасаться надо. Не советую трусить. Поняла, Глафира?
– Поняла, Фона Тимофеевич, – сказала Глафира и всхлипнула.
Фома Тимофеевич словно забыл про Глафиру я, подойдя к борту, стал внимательно вглядываться в стремительно выраставшее облако. Тихо было на палубе. Все молчали. Потом ласково сказал Степан:
– Страшно, Глаша?
И совсем тихо, боясь, как бы не услышал Фома Тимофеевич, сказала Глафира;
– Ой, Стёпа, знали бы вы, как страшно! Смотрите, тень пала какая! А тучи какие! Страшно, Стела!
– Ничего страшного, – ласково сказал Степан. – Выживем, Глаша,
Холодная тень пробежала по боту. Облако закрыло солнце. И в эту минуту отчетливо застучал мотор. Коновалов повернулся и спокойно сказал:
– Ну вот, значит, и трусить нечего. Раз мотор работает, может, и выстоим.
– К берегу ворочать? – спросил Степан. – В губу убегать будем?
– Прямо на норд, – резко сказал Фома Тимофеевич. – Ты что, хочешь, чтобы нас о камни разбило? Нам одно спасение – носом на волну.
Резко засвистел ветер.
– Начинается, Степан, – сказал Фома Тимофеевич. – Правь на волну, и только бы мотор не сдал.
– Выдержим, – спокойно ответил Новоселов, поворачивая штурвал. – Всякое ведь выдерживали.
На палубу выскочил Жгутов. Он был взлохмачен и возбужден.
– Ага! – кричал он. – Работает! А вы, Фома Тимофеевич, говорили! Жгутов знает машину! Жгутов понимает машину! За Жгутовым не пропадешь!
Только он успел это сказать, как мотор замолчал.
– Вниз, дрянь! – крикнул Фома Тимофеевич.
И Жгутов провалился вниз, точно снизу его кто-то дернул за ноги. А ветер свистел сильней и сильней, и бот положило набок. Меня швырнуло к борту, и я услышал свой испуганный крик, и сразу Фома схватил меня за руку и потащил к трапу. Я поскользнулся и упал на колени и только стал подниматься, как услышал резкий голос капитана:
– Все вниз! На палубе остаемся я и Степан.
По чести сказать, от страха я потерял голову. Я так до сих пор не понимаю, каким образом вытащил меня Фома. Я только помню белое от ужаса лицо Глафиры и Фому, который держал меня за руку, а другой рукой уцепился за крышку люка. И снова громко, отчетливо застучал мотор. Степан с напряженным лицом медленно ворочал штурвал. Волна налетела на палубу и окатила нас всех. А потом бот медленно повернулся и выпрямился.
Я протер глаза и увидел бурное море вокруг, и палубу, и нос бота, который то поднимался, то опускался, с шумом расплескивая воду. Я увидел спокойное лицо Степана, напряженное, бледное лицо Фомы, продолжавшего крепко держать меня за руку, Фому Тимофеевича, по бороде которого стекала вода и который спокойно сказал:
– Ну, вот и выпрямились. Страшное позади. А ну-ка, все вниз!
Бот поднимался и опускался вверх-вниз, вверх-вниз, и в этом уже было спокойствие: его не швыряло бессмысленно из стороны в сторону. Бот идет и будет идти, пока мотор работает. А мотор покуда работает. Он стучит отчетливо, громко, ровно. Я вытер лицо и шагнул к люку. По чести сказать, мне и самому хотелось в трюм. Что-то мне не понравилось, как окатывает волна. И вдруг я остолбенел. Навстречу нам по трапу поднималась… кто бы вы думали?… Валя! У неё было спокойное, заспанное лицо. Она оглядела нас всех и, кажется, даже не заметила того, что мы все взволнованные и мокрые.
– Который час? – спросила она так спокойно, как будто боялась опоздать к обеду.
Вопрос этот был настолько неожидан и глуп в нашем положении, что Фома растерялся и ответил ей;
– Четвертый.
Но Валя не слышала. Она наконец проснулась окончательно и поняла, что вокруг хлещут волны, что бот швыряет из стороны в сторону и что у нас всех слишком взволнованные и серьезные лица для спокойного, благополучного плавания.
– Ой, что это? – испуганно спросила она.
– Нет, Даня, – задумчиво и медленно произнес Фома, – если бы у меня была такая сестра, я бы сбежал из дому.
Фома Тимофеевич, кажется, тоже растерялся, увидев Валю. Во всяком случае, он долго молчал и только теперь спросил её каким-то растерянным голосом:
– Ты как сюда попала?
– Мама меня не пустила, – начала объяснять Валя, – я и решила, что все равно проберусь. Вы магазин пошли осматривать, а я залезла в кубрике на верхнюю полку и одеялом накрылась. И заснула. Я ведь ночь почти не спала, – объяснила она, будто главная её вина была не в том, что она залезла на судно, а в том, что она заснула не вовремя.
– Только девчонки нам не хватало! – сказал Фома Тимофеевич, и голос его звучал, как стон. Но сразу же он овладел собой. – Ну, вот что, – загремел он яростным голосом, – раз уж ты попала сюда, помни – здесь судно. Если струсишь и дисциплину нарушишь, знаешь, что с тобой будет?
Валя только кивнула, глядя на Фому Тимофеевича испуганными глазами.
– Все вниз! – выкрикнул Фома Тимофеевич. – Быстро!
– Иду, иду! – закивала головой Валя, которой, кажется, и самой очень хотелось поскорее скрыться с глаз разъяренного капитана.
Она повернулась и пошла вниз по трапу, и всем своим видом она показывала, что она очень хорошая и послушная девочка и совершенно не за что на неё сердиться.
– Да, – повторил Фома убежденно – я бы сбежал из дому.
Глава десятая. НАС ЗАСТАВЛЯЮТ РАБОТАТЬ
И вот мы спустились в кубрик все четверо – мы с Валей, Фома и Глафира – и расселись на койках. Это так просто сказать – расселись. Нас швыряло в разные стороны, мы налетали друг на друга, цеплялись за поручни, за бортики коек и все-таки наконец расселись. Тускло светила лампа под потолком, заделанная железной решеткой. И очень неприятно было слушать, как в борт ударяют волны. Казалось, что борт тоненький-тоненький – так отчетливо были слышны удары. Бот поднимался и летел вниз, и каждый раз у меня замирало сердце и подкатывало к горлу. Валька тоже, кажется, сообразила наконец, в какую она влипла неприятную историю из-за своей привычки всюду лезть. Она сперва ещё хорохорилась, а потом побледнела, легла на койку с ногами и ещё минуты через три начала потихонечку хныкать.
