Владислав Крапивин - Трое с площади Карронад
Славка удивился. Спросил с любопытством и чуть пренебрежительно:
— Каким образом?
— А таким, что ты на свете есть… — неожиданно усталым и печальным голосом проговорил Он. — На кой чёрт ты появился? Мне свой сын был нужен, а не такая пиявка…
Славка сказал:
— Я к вам в сыновья не записывался. У меня мама есть…
— Мама твоя… — начал Он, скрипнув зубами.
— Что? — прищурившись, спросил Славка. А потом подумал: чего стоять здесь и слушать всякие гадости? Лучше пойти и встретить поскорее маму.
Славка шагнул к двери.
Он взревел:
— Куда?! — Ухватил Славку за ворот и дёрнул к порогу своей комнаты. — Опять надеешься исчезнуть? Не пройдёт!
Кажется, Он замахнулся.
«Неужели будет бить?» — подумал Славка и приготовился драться до смерти.
Он не ударил. Швырнул Славку на середину комнаты и глухо сказал:
— Будешь сидеть под замком, пока мать не придёт. А потом…
Не договорил, выскочил, захлопнул дверь.
Славка поднялся с пола. Отчаянно болел ушибленный локоть. Шумело в ушах, как на встречном ветру, и щипало в глазах от жуткого унижения. Даже мама никогда не поднимала руку на Славку, а этот… этот…
Славка старательно разбежался и грянулся плечом об очень твёрдую дверь.
— Откройте сейчас же, — отчётливо сказал он.
Тихо было за дверью.
— Откройте!! — закричал Славка. Ударил каблуком.
Крепкая была дверь. Ненавистная была дверь! Всё было ненавистно в этой комнате, в этой клетке!
— Откройте!.. Открывай!!
Ни звука в ответ. Лишь закопчённый трамвай невыносимо прогремел за окном по мокрым чёрным рельсам.
Всё, что копилось на душе у Славки, поднялось в нём, как неторопливая холодная волна. Очень тяжёлая волна. Как ртуть. Славка отошёл к столу и взвесил в руке призовой кубок.
От удара о дверную ручку хрусталь разлетелся на мельчайшие брызги.
Дверь распахнулась сразу. Он встал на пороге, увидел стеклянную россыпь и приоткрыл рот.
— Подонок, — сказал Он плачущим голосом. Подумал и растерянно добавил:
— Убью ведь… Пусть…
Славка увидел его глаза и подумал: «Может, в самом деле больной?»
Странно подпрыгивая, Он вбежал в комнату, подскочил к стене, оглянулся на Славку и как-то полувопросительно сказал опять:
— Убью…
Он сдёрнул с гвоздя ружьё. Отбежал, стал шарить в ящике стола.
В первый миг Славка испугался. Но почти сразу что-то в нём отключилось. Не стало ни страха, ни злости, ни обиды. Только тяжёлое утомление наваливалось. Такое, что хотелось прилечь и про всё забыть. Такое, что хотелось прилечь и про всё забыть. «Пускай, — подумал Славка, — всё равно…»
Вместо того чтобы выскочить за дверь, Славка подошёл к стене и прислонился лопатками к оленьей шкуре (из которой всегда лезли волосы). Там, где недавно висел «зауэр».
С безразличием Славка смотрел, как Он дрожащими ломкими пальцами толкает в казённик патроны, как, отвесив губу, поднимает пляшущие стволы. Впрочем, была, кажется, в Славке капелька любопытства: выстрелит или нет? Но боязни не было никакой.
Дульные срезы двустволки глянули на Славку — как зрачки, близко посаженные к переносице.
Славка очень хотел спать.
Но всё же он оставался Славкой Семибратовым, сыном весёлого парня Валерия Семибратова, который успел в жизни сделать одно очень важное дело: вовремя рванул в сторону руль. И видимо, поэтому появилась у Славки мысль: «Как же так? Без сопротивления?»
Ему не хотелось сопротивляться. Но до последнего момента человек должен быть человеком, и Славка через силу потянул руку к висевшему рядом ножу.
Рубчатая рукоятка удобно легла в ладонь. И, бросая нож от плеча — прямо врагу в глаза, — Славка уже знал, что не промахнётся.
Но Он был опытный стрелок, привыкший на лету расшибать мелькающие мишени. Вздёрнув стволы, он отбил ими клинок (Славка сразу понял, что нож рикошетом уйдёт в угол и воткнётся в косяк у окна).
Несколько секунд (или минут, или часов) висела тишина. Потом Он бросил ружьё на тахту, взял себя за щёки и побрёл из комнаты.
Славка постоял, закрыв глаза, подошёл к тахте и неторопливо разрядил «зауэр»…
Когда прибежала мама, Славка сидел у стола и, как шахматных королей, рассеянно переставлял по клетчатому пластику тяжёлые патроны. А Он лежал в спальне на кровати и не то постанывал, не то скулил.
Мама увидела открытое ружьё и торчавший в косяке нож.
— Что? — шёпотом сказала мама. — Что здесь было?
Славка молчал. Мама прижала его к себе. Патроны покатились и стукнули о паркет. Славка высвободился.
— Осторожнее, мама, — тихо сказал он. — Это не игрушки.
— Что здесь было?!
Славка подобрал патроны.
— Давай уедем, мама, — попросил он. — Пожалуйста. Давай уедем…
— Уедем! Немедленно! Уедем!.. Господи, какая же я была глупая…
Они дали Вере Анатольевне телеграмму, уложили чемоданы, купили билеты. На сборы ушло двое суток. Всё это время Он не показывался, даже не ночевал. А Славку не покидала трепетная, смешанная со страхом радость. Неужели ждёт его море и Город? Лишь бы ничего не сорвалось!
Иногда среди дня Славку валил тяжёлый сон. Будто Славка вернулся из трудного похода, где было много бессонных ночей. Но, падая на постель, Славка успевал тайком от мамы сунуть под подушку конверт с билетами. На всякий случай…
Они отдали соседям ключ, уехали в аэропорт, а через восемь часов перед Славкой было ночное море и мигали маяки. И Славка знал, что прежней жизни больше не будет.
Сначала было всё-всё хорошо, а теперь опять горько и беспокойно. Славка лежал и думал: почему? С чего это началось? Не сегодня, не с телеграммы. Наверно, с того разговора на школьном дворе. С рассказа Светланы Валерьяновны о незнакомом Андрюшке Илюхине.
Тогда словно облако прошло по ясному солнцу.
Славка думал в тот день: позабудется, уляжется беспокойство. И правда, он ходил по Городу, купался в море, сидел на уроках, таскал на плечах Наездника, и вроде бы снова всё стало, как надо. Солнечно, радостно.
А сегодня — опять тревога. Сначала этот крик на улице, потом телеграмма… Опять словно замотались на ветру флаги Новэмбэр и Чарли.
Славка вертелся. У простыни были жёсткие швы, горела расцарапанная нога. Больно так…
Но сильнее боли было ощущение опасности. Она подкрадывалась с двух сторон. Брала Славку в клещи. Отчаянные мысли о телеграмме перепутывались с мыслями об Илюхине. Два этих страха, две опасности смыкались, зажимали Славку в кольцо. Но почему? Телеграмма — это ясно. А Илюхин? Он-то при чём?
Будто он должен был что-то важное сказать Славке, о чём-то предупредить и не успел.
Не успел Андрюшка, не стало его в один миг…
«Почувствовал он что-нибудь или нет? — мучаясь, размышлял Славка. — Понял ли, что это смерть? Каким был его последний миг? Вспышка, удар?..»
Говорят, ощущения бегут по нервам к мозгу, как ток по проводам. Чтобы увидеть и почувствовать что-то, нужно время. Очень-очень короткое, но всё-таки время. Может быть, Андрюшка перестал существовать раньше, чем нервы передали сигнал о взрыве?
От мысли, что Андрюшка не успел испытать ни страха, ни боли, стало немного легче. Не было для Андрюшки ни толчка, ни пламени — сразу темнота. Или даже темноты нет? Ни-че-го…
Как это? Жил-жил и сразу — ничего?
А если бы это с ним, со Славкой? Если бы тот гад нажал тогда на спуск?.. Мама потом успокаивала, говорила, что не мог он выстрелить, не хотел: просто попугать решил. Но Славка-то знал, что мог. Хотя бы случайно: у него же пальцы тряслись, у психа… И тогда — что? Наверное, всё же был бы горячий удар в грудь…
А потом?
Славка представил себя, будто со стороны. Как он лежит ничком, и волосы от оленьей шкуры прилипли к мокрой куртке. И наверно, всё так же торчала бы кисточка на макушке… А потом вбежала бы мама…
Что было бы с мамой?!
Славка дёрнулся и сел.
Как же так вышло? Он стоял у стены — чурбан чурбаном — и совсем не подумал о маме.
Вот почему его мучит Андрюшка Илюхин!
«Вам игрушки, а отцам и матерям на всю жизнь слёзы!» Нет, тогда было не до игрушек, но всё равно… Почему он не по думал?
«Один был у родителей… Мать вся седая…»
Что осталось бы маме? Славка смотрел бы на неё с фотографий — вот и всё. Как сегодня смотрел на Славку маленький Валерка Семибратов… Как, наверно, смотрит со снимков на свою маму Андрюшка Илюхин. С чётких больших снимков, на которых глаза — будто живые…
Славка крепко зажмурился и замотал головой. Нет! Его мама не будет седая. Ничего с ним больше не случится. Во веки веков.
Ничего! Лишь бы не вернулась усть-каменская жизнь. Это было бы самое страшное. Но с чего вдруг она вернётся? Смешно даже думать!
