Милош Кратохвил - Удивительные приключения Яна Корнела
Матоуш Пятиокий заснул. Последняя кружка, которую мы успели еще ему подать, уже пустая, выскользнула из ослабевших пальцев мушкетера и скатилась на солому, к его ногам.
Глава третья,
в которой Ян Корнел направляется вместе со своими друзьями к Сазаве и выслушивает рассказ писаря Криштуфека о его пропавшей возлюбленной
Так мы никогда и не узнали о том, что еще хотел сказать нам напоследок Матоуш Пятиокий. Ведь уже на следующий день мы с самого утра были заняты другими делами. Нас взяли в ежовые рукавицы, и мы совсем потеряли головы. Сделать из деревенского увальня обученного солдата не так-то просто. Однако мы на собственной шкуре убедились в ином, — за месяц можно научиться маршировать, строиться в каре, стрелять из мушкета, фехтовать, с криком подниматься в атаку, умело отходить и шут знает, чему еще.
А между тем это дело было для нас совершенно новым и незнакомым, — ведь мы доселе не испытали ничего, даже отдаленно напоминающего. Достаточно вспомнить хотя бы то, что я пережил во время первой стрельбы из мушкета. Его оглушительный выстрел и отдача приклада в плечо страшно напугали меня, и я упал на землю, как перезрелая груша. Но окрики, удары, подзатыльники и пинки наших наставников скоро убедили нас в том, что мы с успехом выдержим еще и не такую науку. Подобным же образом нас научили переносить голод, холод и многие другие невзгоды, почище тех, которые довелось нам испытать у себя дома.
Все пережитое нами во время обучения хотя и казалось тогда каждому из нас значительным и необыкновенным, однако быстро побледнело в сравнении с тем, что готовили нам приближающиеся события.
Через месяц весь наш полк снялся из Роудницы, — и мы оставили дома мещан и хаты бедняков, — к немалой радости их измученных хозяев. Мы отправились теперь в поход, и ни для кого из нас не было секретом, что перед нами поставлена задача встретиться с неприятелем и сразиться с ним. Этот неприятель — вторгшееся в Чехию шведское войско, возглавлявшееся тогда генералом Торстенсоном.
Для нас это означало пройти почти всю Чехию до самого юга, поскольку швед надвигался на нас со стороны Пильзни и, очевидно, через Будейовицы стремился прорваться в Австрию. Февраль был на исходе, и весна поторапливалась. Для марша пехоты нет ничего худшего, чем наступление оттепели, — ночью в поле еще так холодно, что даже потрескивает мороз, утром ты еле плетешься по гололедице и спотыкаешься о твердые комья застывшей грязи, а к обеду дорога уже раскисает и ботфорты вязнут, набирая на себя такую массу слякоти, что их невозможно поднять. Этакий марш выматывает из человека всю душу.
Я надеялся, что мы пойдем пражским большаком и мне удастся увидеть, по крайней мере, гору Мезник, за которой находятся наши Молчехвосты, но нас повели другой дорогой, прямо к Мельницкому броду. Зато посчастливилось ребятам из Цитова и Бержковиц, — они еще раз прошли по своим деревням. Впрочем, я не знаю, было ли это счастьем. Ведь увидеть родной дом, куда так рвется твое сердце, заметить знакомые лица соседей и даже — как это часто случалось — лица плачущей матери, братьев и сестер, проходя мимо которых ты не можешь сделать ничего другого, кроме как окликнуть их да махнуть рукой, — все это доставит тебе скорее горе, чем радость. А что бывало тогда, когда кого-нибудь из нас заметит в строю его любимая девушка!
«Когда милый с милой расстается,—
В их сердца как будто нож вопьется.
При разлуке горькая кручина
Жжет сердца их, как лучина».
Сколько было раздирающих душу встреч!
Мы обошли Прагу стороной, это послужило причиной нашего нового разочарования, — ведь никто из нас никогда не был там, и мы заранее радовались тому, что увидим ее; но побывать в ней нам было не суждено. Да вряд ли и сама она желала того, чтобы на ее улицах появился такой голодный сброд, каким мы были тогда. Подобным же образом относились к нам деревни, куда наш полк обычно врывался в сумерках. Жутко вспомнить, как мы хозяйничали там. Сейчас встает передо мной только одна общая картина ужаса — испуганные лица крестьян, разграбленные горницы, опустевшие хлевы. Прежде всего мы заботились о том, как бы достать соломы для ночного отдыха и топлива для костра, на котором жарилось все, что попадал, ось нам под руку. Мы, точно последние нищие, ссорились друг с другом из-за каждого лишнего куска. У нас действовал только один девиз походной жизни: «Мой голодный желудок для меня важнее, чем твой». Поэтому мы не удивлялись, когда крестьяне встречали нас со страхом и ненавистью.
Наш барабан постоянно выбивал одну и ту же песенку:
«Мы идем к вам, бом, бом, бом.
Открывайте хлев и дом!
Куда жолднерж[10] попадет, —
Все до нитки заберет…»
Не зря говорится в народной пословице о том, что солдат не заберет с собой лишь мельничный жернов да раскаленное железо.
Ну, а что ему оставалось делать? Солдат, как свинья на убой, должен нажираться каждый день, — ведь он никогда не знает, кто и когда прирежет или приколет его. Есть-то мы ели, но чем мы могли заплатить за еду? «Как чем? — скажете вы. — Вам давали жалованье!» Но попробовали бы вы сами получить его. Полковая касса была нашим постоянным должником. А чего только не насулили нам при вербовке! Теперь же нас водили за нос россказнями о том, что повозки с жалованьем не успели, мол, дойти до полка, — тут уж ничего не поделаешь. Придется подождать, — говорили нам, — ведь терпение является высшей добродетелью солдата. Правда, штабным и строевым офицерам легко было быть терпеливыми, — ведь они регулярно получали свое жалованье. К тому же оно намного превосходило те жалкие гульдены, которые мы постоянно и напрасно ожидали.
На третий или четвертый день мы добрались после обеда до городка Илове. В его домах, избах и сараях разместилась основная часть нашего полка. Рота, в которой находились я, Мотейл и старший Картак, направилась дальше, к реке Сазаве, чтобы подготовить к утру переправу войска на другой берег. Наш вахмистр куда-то исчез, по-видимому, он незаметно улизнул в трактир; поэтому нас, новобранцев, вел туда опытный солдат Матоуш Пятиокий.
— Так наберитесь сил, — сразу же наставительно предупредил он нас. — Пойдем по сплошным лесным увалам и оврагами. Нужно добраться туда еще засветло.
Мы охотно повиновались ему, хотя были очень утомлены. То, что нам впервые пришлось оторваться от своего полка и идти незнакомой лесной дорогой в темноте, подгоняло нас более всего. Правда, нас было пятьдесят человек — тридцать мушкетеров и двадцать пикинеров, однако мы давно уже слышали, что в некоторых краях на солдат нападают вооруженные ватаги крестьян и как они мстят им за свои сожженные и разграбленные халупы.
— Любопытно бы знать, — говорю я Картаку, — что мы станем делать, если кто-нибудь выскочит на нас из чащи. Прежде чем я успел бы насыпать порох в мушкет, опереть его о сошки, зажечь и поднести фитиль, моя душонка давно бы уже стучалась в ворота рая. Мушкет — хорошая вещь во время битвы, но если на тебя кто-нибудь накинется из засады, то ты должен сначала хорошенько попросить его, чтобы он подождал, пока ты не закончишь все те приготовления, которым тебя обучили. Следовательно, мушкет не защитил бы тебя. Ну, а секира? Чего она стоит в сравнении с вилами и цепами крестьян!
— Я бы крикнул им, что я тоже крестьянин, — зал Картак.
Мотейл, шагавший впереди, услыхал этот разговор и, расхохотавшись, обернулся к нам:
— Ну и ловкач же ты! Твои слова обязательно растрогали бы их, и они сразу же бросились бы тебе на шею! Неужели ты не соображаешь, что для крестьян мы теперь только солдаты? Что у тебя теперь в руке? Кнут? Вожжи? Нет, мушкет! Так что же ты хочешь от них?
Мотейл был на два года старше нас и уже не был таким наивным простаком. Разумеется, он был прав. И мне вдруг стало грустно, что все так запутано на этом свете; возможно, что нам еще придется драться как раз с такими же людьми, как мы сами, и каждый из нас будет стараться убить друг друга.
Но зачем? Ради чего?
Край, по которому мы проходили, не вызывал у нас никакого воодушевления. Дорога, круто спускавшаяся вниз, вела нас через лес, который обступал ее с обеих сторон вплоть до самого подножия горы, и только тогда, когда высокие деревья стояли рядом с молодняком или кустарником, перед нами появлялись просветы. Кроме того, дорога частенько проваливалась либо в ложбину, либо в овраг, — словом, она напоминала огромную длинную западню, в которую мы спускались рядами, подобно крысам, бегущим по водосточной канаве. Ни для кого не стоило бы особого труда преградить нам путь или отрезать нас от своих.
