Р. Стайн - Нашествие упырей
Я запрокинул голову и издал протяжное:
— Мя-я-я-я-я-а-а-а-ау!
Потом наклонил голову и взял в зубы дохлую крысу. Отнес трупик к задней стене дома и бросил возле кухонной двери.
«Прости меня, Герцог, — подумал я. — Прости, малыш, что подло вытолкнул тебя из твоего тела. Но мне оно сейчас нужнее, чем тебе».
На карту поставлены жизни. Множество жизней.
Я наклонил голову и толкнул лбом дверцу для кошек.
Вау! Я оказался на кухне, в окружении знакомых запахов. Тепло и чисто.
Я огляделся, мурлыча от радости, что оказался дома. Мой взгляд скользнул по кухонной раковине, плите, холодильнику. Я заметил тетрадь с домашкой, оставленную мною на кухонном столике.
Й-й-йессс!
Тепло и уютно. Сейчас бы свернуться клубочком в моей корзинке у батареи… Я зевнул и потянулся.
Нет. Нет времени, напомнил я себе.
В доме упырь. Захвативший мое тело.
Стряхнув сонливость, я пробежал через холл. Потом поскакал по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз.
Я вбежал в приоткрытую дверь родительской спальни. Прыгнул в изножье их постели.
Они мирно посапывали во сне, натянув одеяло до подбородка. Папа тихонько всхрапывал. Длинные пряди темных волос падали маме на лицо.
— Проснись! — Я похлопал маму лапкой. — Проснись! Выслушай меня! Ну проснись же!
Мама застонала и перекатилась на бок, повернувшись ко мне спиной.
— Пап! — завопил я. — Проснись! Ну же!
Папа издал булькающий звук. Его глаза распахнулись и выпучились. Он сел на кровати, яростно моргая:
— Что?! Герцог?
— Что стряслось, дорогой? — сонно спросила мама. Она с трудом оторвала голову от подушки и сощурилась на меня.
— Меня кот разбудил, — ответил папа.
— Это я, Спенсер! — заявил я. — Ты меня понимаешь? Пожалуйста, послушай! Времени в обрез! В этом доме — упырь! Злобный упырь! Надо срочно что-то делать!
За все время, что я произносил эту речь, папа с мамой не отрываясь смотрели на меня. Когда я закончил, они встревожено переглянулись.
— Вы меня поняли! — радостно завопил я. — Да! Вы меня поняли!
— С чего это кот так разорался? — спросил папа.
20
— Выслушайте меня! — закричал я. — Выслушайте меня!
Но я уже понял, что мои слова звучат, как кошачьи вопли.
Мама натянула на голову подушку.
— Выдвори его, — простонала она. — Не могу слышать этот концерт!
— Пошли, Герцог, — сказал папа. И потянулся за мной.
Я спрыгнул на пол. Разум отчаянно работал. Как подать им знак, что это я? Как заставить их меня выслушать?
Я увидел мамину записную книжку, лежащую открытой на столике у окна. А рядом — карандаш.
«Напишу записку!» — решил я.
Я увидел, что папа встает с кровати.
— Пошли, Герцог, — сонно вздохнул он. — Не пытайся удрать. Тебя придется выставить.
Я отвернулся от него и вскочил на письменный столик. Я выпустил когти и сцапал карандаш. Он выкатился из-под моей лапы.
Я попробовал еще раз.
Нет. Никак.
Нипочем не удержать.
Я опустил голову и попытался схватить карандаш в зубы. Но он снова выскользнул, прокатился по столу и упал на ковер.
Прежде чем я бросился за ним, папа сгреб меня в охапку:
— Вот же тупой кошак! Нашел время с карандашами играть…
Я брыкался, извивался и истошно мяукал. Но папа спустился по лестнице и вышвырнул меня с черного хода.
И дверь захлопнул.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить равновесие. Я все еще не привык ходить на четвереньках. Потом я бросился обратно к кошачьей дверце. Нагнул голову и боднул лбом.
АУЧ!
Папа запер дверцу.
«Ладненько. Нет проблем, — подумал я. — Я — кот. Меня в дверь, а я — в окно».
Я стремительно вскарабкался по стволу дерева, росшего на заднем дворе. После чего осторожно пробрался по ветке к окну моей спальни.
Набрав в грудь побольше воздуха, я выгнул спину дугой — и вскочил на подоконник.
Окно было приоткрыто на несколько дюймов. Лежит ли упырь в моей постели? Колышущиеся на ветру занавески не позволяли ничего разглядеть.
Я попытался протиснуться внутрь. Щель была довольно узкой. Но кошки и не в такие отверстия пролезают, верно?
Я сунул голову в комнату. Протискивался. Протискивался… В конце концов я влез в окно и оказался в спальне.
Вокруг меня колыхались занавески. Я бесшумно спрыгнул на пол.
Пересек комнату, подошел к кровати.
Запрыгнул в изножье… и ахнул.
21
Подушки были растерзаны в клочья. Пух и перья покрывали кровать, пол и мою одежду.
Простыни тоже были изодраны. Разорваны на тонкие полоски. В центре матраса зияла огромная дыра.
В свете, падавшем из окна, я увидел, что дверца стенного шкафа сорвана с петель. Теперь она стояла, прислоненная к стене. Одежда была вытащена с полок и раскидана по всей комнате.
Обои возле комода свисали лохмотьями. Впечатление было такое, будто стену драли огромными когтями.
— Он настоящее зло! — выдохнул я. — Он… он чудовище!
Но где же он сам?
И тут послышался звон разбитого стекла. Тихий стук. Откуда-то снизу.
Я бросился к двери. Выскользнул в коридор и поспешил на звук — на кухню.
И там стоял он. Там, освещенный светом, падающим из холодильника, стоял я.
Я тихонько вошел на кухню. Он меня не видел. Он был слишком занят — он обжирался.
Склонившись над холодильником, он пригоршнями запихивал еду в рот.
В ужасе смотрел я, как он открыл банку пикулей и одним махом проглотил их. А саму банку швырнул об пол.
После этого он принялся хватать из холодильника сырые яйца и выдавливать себе в рот.
Он взял бутылку колы, отбил горлышко о край холодильника и опорожнил одним глотком. После чего зашвырнул бутылку через всю кухню и затолкал в рот целый кочан латука.
Я подошел поближе и оказался в прямоугольнике света, лившегося из холодильника.
Упырь опрокинул в рот полную баночку майонеза и принялся жадно заглатывать. Он еще слизывал остатки майонеза со стенок, когда его взгляд упал на меня.
— Какой голод… — пробормотал он — моим голосом! — Какой ужасный голод! Я двести лет ничего не ел!
Он бросил баночку на пол и уставился на меня.
Я вскрикнул, увидев его глаза.
У него было мое лицо, мои волосы и мое тело.
Но глаза были пустые и мертвые. Я смотрел в два глубоких черных омута.
Черных, как сама смерть.
Он отгрыз верхушку пакета с молоком и опрокинул в рот. Молоко полилось с подбородка, собираясь в лужицы у его ног.
— Я знаю, кто ты, — проклокотал он. — Зря только время тратишь.
Я смотрел на него, смотрел в бездонные дыры там, где должны были находиться мои глаза.
Его лицо исказила безумная усмешка.
— Хочешь знать, кто я такой? — спросил он. — Я — это ты!
— Нет! Я хочу вернуть свое тело! — закричал я.
Слова прозвучали как кошачье мяуканье. Но он, кажется, меня понимал.
— Ступай обратно на кладбище, — процедил он сквозь зубы. — Теперь твой дом там. Ты — кладбищенский упырь.
— Нет, — сказал я. — Верни мне мое тело.
— Ха! — ответил упырь. — И это ты называешь телом? Это жалкий набор костей! На что мне такое тело?
Он сорвал очки, швырнул их на пол и раздавил ногой.
— Мои очки! — завопил я. — Ты не должен был этого делать!
— Сейчас я поем, и знаешь, что сделаю после? — Он криво усмехнулся. — Пойду на улицу и подыщу себе другое тело — хорошее, крепкое. А твое уничтожу.
— Не-е-е-е-е-ет! — завопил я. Я прыгнул на него. Я приземлился ему на ногу и обхватил ее всеми четырьмя лапами.
«Я вселюсь в него, — решил я. — Я заберу свое тело обратно».
Но он грубо сдернул меня за шкирку, поднес к лицу и осклабился.
— Неужели ты думал, что это будет так легко? — рассмеялся он. — Неужели тебе невдомек, кисонька, с кем ты связался? Я — Освальд Мэнс. Какие у тебя шансы против меня?
Держа меня перед собой на весу, упырь принялся сдавливать мою шею.
Сильнее… Сильнее…
— Прошу… — выдавил я на последнем издыхании. — Прошу…
22
Боль пронзила все мое тело, когда упырь стискивал мое горло.
От ужаса шерсть на мне встала дыбом.
Передо мной распахнулась дверь. Мы уже были на середине лестницы, ведущей в подвал, когда я, наконец, понял, что происходит.
Он нес меня в темный угол возле печи.
Удерживая меня на весу одной рукой, он с шорохом проволок что-то по полу.
Я не видел, что он делает. Но от этого звука по спине у меня пробежал холодок. Я принялся отчаянно лягаться всеми четырьмя лапами. Но вырваться не удалось.
А потом он внезапно меня отпустил.
Я тяжело ухнул в темноту. Она окружила меня со всех сторон.
Моргая, я поднялся на ноги. И понял, что он кинул меня в большую картонную коробку. Крышка захлопнулась у меня над головой.
