Владимир Казаков - Голубые капитаны
Из-за стола президиума вышел тучный подполковник. Начал говорить баском, по-волжски окая.
— Товарищи! Трое из вас в годы войны проявили бесстрашие, мужество, героизм и по заслугам награждены партией и правительством. К сожалению, по многим причинам награды вручить вовремя не удалось. Мы сделаем это сейчас…
Военком зачитал указы о награждении медалями двух бывших воентехников и вручил им награды.
— А теперь, — сказал он, взяв со стола четыре красные книжечки, — я вручу награды человеку, заслужившему их вдвойне. Читать Указы не буду, скажу своими словами… За боевую работу в годы Великой Отечественной войны Президиум Верховного Совета награждает летчика Романовского Бориса Николаевича орденом Ленина.
Под аплодисменты Романовский подошел к военкому. Тот прикрепил орден к его пиджаку и поднял руку с зажатыми в ней красными книжечками.
— Еще он награжден орденом Красной Звезды! Медалями «За взятие Берлина» и «Партизан Великой Отечественной войны» второй степени! Прошу, Борис Николаевич, получить награды!
Романовский принял от военкома удостоверения и коробочки с медалями. Ответил на рукопожатие:
— Служу Советскому Союзу!
— Так и служи, сынок! — услышал он голос Смирнова.
Повернулся к товарищам и постепенно начал различать лица и плещущиеся над головами руки. И он поднял руку. В зале мгновенно наступила тишина.
— Я безмерно счастлив!.. И поэтому вряд ли смогу говорить связно о своих чувствах, о себе. Да это и не надо… Я хочу рассказать о другом человеке, с чьим именем связана вся моя жизнь, который и после гибели был для меня примером, моей путеводной звездой. Да, он, мой командир Иван Павлович Дроботов, погиб. Погиб в воздушном бою. Лучший истребитель фронта, виртуоз воздушного боя погиб нелепо, потому, что его на несколько секунд раньше, чем было можно, оставил без прикрытия ведомый. Ведомым был я.
— Твоей вины не было! — бросил в притихший зал Смирнов.
— А укор остался. Вечный укор! — Романовский оттянул галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Он ушел из наших рядов безвременно, но успел решить свою «формулу жизни». А формула проста: «Если ты настоящий коммунист, если не хочешь, чтобы след твой на земле потерялся, воспитай хоть одного человека, равного себе, а лучше — превосходящего тебя во всем хорошем и нужного для Родины!» Вот в первом ряду сидят его друзья и воспитанники. И они идут по жизни с заветом Дроботова. И меня, в то время желторотого птенца, поставил на ноги, вселил в душу любовь к настоящим людям и ненависть к врагам тоже он… Но одного увидеть себе подобным не успел: своего сына!..
Зал десятками широко открытых напряженных глаз уперся в Романовского, а он замолк, не находя слов.
— Смелее, Боренька! — шепнул сзади Смирнов.
— Война разметала семью Ивана Павловича. Родители погибли на горящей земле Украины. Жена, Елена Николаев на, ушла на фронт медсестрой и попала под прямое попадание бомбы. Трехлетнего сынишку эвакуировали из блокированного Ленинграда, и след его затерялся. По документам он утонул в Ладожском озере. А мы не верили. Все эти годы мы искали его. Не теряли надежды. Мы…
Генерал Смирнов не выдержал и вскочил из-за стола. Сильный с хрипотцой голос перебил Романовского:
— Мы нашли сына Героя Советского Союза Ивана Дроботова. Он среди вас, друзья!
— Вот подарок, посланный ему отцом в сорок четвертом году! — Романовский поднял над головой медальон из плексигласа. — Его имя сейчас Василий Туманов, его настоящее имя Василий Иванович Дроботов!
Василий встал. Он стоял с закрытыми веками, прижав подбородок к груди. Потом вскинул голову и, не мигая, смотрел на судью, читавшего решение об изменении фамилии. Когда военком протянул ему Грамоту Героя на вечное хранение, сделал два тяжелых шага к столу президиума.
И тут у входа в зал возник шум. Василий обернулся. В дверях появились его бывшая воспитательница Анна Родионовна и Светлана. Передаваемый с рук на руки, словно по воздуху, к нему плыл его сын.
Василий бережно положил Грамоту на стол и принял сына. Окинул взглядом зал.
— Сына своего называю Иваном. Обещаю: мы оба будем достойно носить фамилию отца и деда!
«Будете! — думал Романовский, отойдя в сторонку. — Будете. И тебе, Василек, пример Дроботова нужнее, чем Семену. Я рад, но Семена мне почему-то жалко — будто украли чего у него!»
Глубокой ночью Романовский сидел за столом своей квартиры. В светлом кругу от настольной лампы лежало письмо, которое он получил полмесяца назад от генерала Смирнова. Смирнов писал об итоге поиска, проводимого отделом Генштаба и московской милицией.
«…Начинаю понимать, что не только нахождение медальона у Пробкиных сбило тебя с толку, но и характер обоих юношей. Конечно, по характеру Семен ближе к Дроботову. Видишь, как бывает в жизни!
…В Ленинграде нашли старушку — няню Дроботовых. Она точно знала, что сын Ивана не утонул, потому что сама вынесла его на руках из воды. А через несколько часов ее, больную, в беспамятстве, отвезли в госпиталь.
…Ты отметил крестиком на фотографии Семена Пробкина. Мы же решили проверить на идентичность всех ребят, сфотографированных в детдоме. Дроботовым оказался… Василий. Няня сразу узнала его, больше того, рассказала об одной примете на теле. И она оказалась отмеченной в санитарной книжке пилота Туманова.
…Я рад, Борис Николаевич, что мы не остановились на полдороге».
* * *Двигатели дружно вздохнули, и огромный самолет Ту-114, гордость Аэрофлота, пошел на взлет.
Набрав высоту, он пролетал по заданному «коридору» и, оставив позади воздушную зону Москвы, лег на маршрут: Рига — Стокгольм — Осло — Берген — Кефлавик — Нью-Йорк.
В очень сложные полеты «над странами и народами» допускались только лучшие пилоты гражданской авиации, знающие, опытные, крепкие характером. И то и другое набиралось постепенно — каждый из них прежде всего «творил себя», а хорошие люди помогали им это делать. Чтобы сесть за штурвал такого гиганта, как Ту-114, они упорно проходили лесенку от слабенького самолета — «кукурузника» вверх и на каждой ступеньке ее по нескольку лет оттачивали мастерство. Далеко не у всякого хватало на это терпения — путь тернист.
Лайнер Аэрофлота подошел к зоне международного аэропорта Нью-Йорк на высоте десять километров и получил от диспетчера «добро» на снижение и условия посадки. Они не радовали: высота облаков над землей не превышала сотни метров. В такой обстановке не просто вывести громадный самолет на ось взлетно-посадочной полосы.
Американцы начали подсказывать, как это сделать, одна ко крепкий баритон командира корабля остановил поток слов, твердо попросив давать только положенные команды, а не советы.
— Кто командир? — обидевшись, спросили с земли.
— Посмотрите по документам.
И на диспетчерском пункте, узнав фамилию командира» замолчали. Лишь бесстрастный голос время от времени бросал в эфир сообщения, где, на какой высоте, с каким курсом идет самолет.
Командир заходил на посадку уверенно, хотя даже невысоко над землей за стеклами кабины висела сумеречь пропитанных смогом облаков. Самолет вели точные приборы. На выступе одного из них — компаса — покачивался медальончик из плексигласа. На врезанной в светлую оправу фотографии можно было разглядеть портрет военного летчика периода Великой Отечественной войны в звании майора.
Точно и плавно приземлился лайнер.
Когда около аэровокзала из него по трапу спустился среднего роста, симпатичный, с черными усиками, тронутым сединой, чернявый командир, навстречу ему шагнул представитель Аэрофлота.
Здороваясь, командир доложил:
— Рейс выполнен порядком. Командир — Дроботов.
— С прибытием, Василий Иванович. Рад видеть тебя в который уж раз!
КНИГА ТРЕТЬЯ. ТРЕВОЖНЫЙ КОЛОКОЛ
Детям — Людмиле и Геннадию
Глава первая
В комнате пахло сыростью. Свесив ноги под стол, Донсков лежал на гостиничной койке в костюме и смотрел в потолок, размалеванный по углам свежими водяными узорами. Извилистая лапка мокрого пятна над окном набухала очередной каплей. Сейчас она сорвется в заранее подставленную пепельницу… Упала, булькнув… Вторая… Десятая…
Вытянув руку, Донсков нащупал телефонный аппарат на тумбочке и поставил его на грудь. Вяло набрав номер, трубку притянул под ухо, попросил прогноз погоды на вторую половину дня. Ему зачитали, и — улетучилась последняя надежда на вылет.
— Кто спрашивал? — В скучающем женском голосе не чувствовалось любопытства, скорее всего вопрос был задан лишь для того, чтобы скоротать время, о чем-нибудь поговорить.
— Сначала отчеканили метеосводку, а теперь интересуетесь, кому она нужна?
