Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора
Через некоторое время к переправе осторожно подкатили немецкие мотоциклисты. Постояв минуту, они о чем-то посоветовались. Потом двое подбежали к сгоревшему мосту, а один повернул назад и быстро исчез из виду.
Вскоре по лугам к переправе двинулись танкетки и большие автомашины, набитые солдатами. За ними покачивалось несколько легковых автомобилей. Передние остановились, не доехав до берега. Из кузовов поспешно выскочили саперы и кинулись на берег, неся резиновые лодки, топоры и пилы.
Разгрузившись, машины отошли в укрытие.
Немцы начали шнырять на околице села. Заняв оборону, они принялись наводить переправу. Два ближайших к берегу хлева и дом, уцелевшие от пожара, были быстро разобраны, и бревна легли неровным помостом через притихшую реку.
Село стало неузнаваемым. На пожарищах дотлевали остовы построек. Легкий ветерок раздувал красные угли, разносил во все стороны пепел. Кое-где еще дымились остатки жилищ. Лишь в редких местах уцелели хаты, хозяйственные строения, которые стояли на отшибе.
Едва заметив немцев, люди бежали в лес. Только дед Макар, колхозный пасечник, остался в селе. С непокрытой головой стоял он посреди своего двора и глазами, полными гнева, смотрел на догорающую хату.
Колхозную пасеку эвакуировали, и в саду стояло только несколько его собственных ульев: не мог дед жить без пчел. Он озабоченно поглядывал на ульи, где, сбившись в один колючий клубок, вспугнутые дымом, тревожно гудели пчелы.
— Дед Макар! — крикнул кто-то с улицы. — Идем с нами!
Дед посмотрел выцветшими, старческими глазами и грустно покачал головой:
— Эх, детки, мне уже… Не боюсь я и самого дьявола! Идите… Я уж тут… буду село сторожить…
Но не один дед Макар, как думали все, остался в селе.
Когда над селом начали носиться самолеты и от свинцового дождя вспыхнули первые пожары, из хлева выскочил человек. Он, пригибаясь, перебежал двор и, как суслик, нырнул в укрытие. Это был Лукан.
В селе этот человек ничем не был приметен, разве что только своей пронырливостью и лукавством. Недаром прозвали его Хитрым.
Лукан Хитрый был человек средних лет, приземистый, крепкий, с глазами цвета желтой глины. Он не боялся немцев. Еще в самом начале войны он говорил соседям:
«Я немцев знаю. Пять лет пробыл у них».
С его слов всем было известно, что Лукан в дни империалистической войны находился якобы в германском плену.
«Крепкий народ, — продолжал Лукан. — Богатая страна, там все господа. Эти наведут порядок! Вот увидите, сосед».
Сосед искоса поглядывал на Лукана, а тот, не замечая, продолжал:
«Дурак я, что вернулся тогда из плена. Прилепился бы к богатой немке — паном был бы».
Сосед молча отходил от Лукана.
На призывной пункт Лукан явился аккуратно, пошел с командой в воинскую часть, а дней через пять уже был снова дома. Пробрался на свой двор, тихо постучал в окно… Потом спрятался в хлеву.
Его горластая жена причитала на все село:
«Что же это делается? Что это за власть? Мужиков забрали, осиротили детей, а ты тут сиди голодная! Забрали мужа — давайте хлеба, картошки! Чем я буду жить? Может быть, его косточки уже гниют в земле, а вы тут сидите, морды наедаете!»
Ее уговаривали, оказывали ей помощь, и никому в голову не приходило, что Лукан не в земле, а отлеживается в душистом сене…
Когда село опустело, Лукан вылез из своего убежища и пробрался на огород. Он смотрел на переправу. Там поблескивали топоры, слышен был стук, двигались людские фигуры.
Лукан стоял, затаив дыхание. Потом заметил движение машин и бегом бросился в укрытие:
— Все у тебя готово, старуха?
— Давно готово.
— Ну, выходите с богом.
К вечеру переправа была готова, и по свежему настилу пошли машины и танкетки.
Через пожарища с оружием наперевес шли зеленые фигуры. Главной улицей ползла колонна.
Навстречу немцам вышла группа людей в живописных костюмах. Впереди шагал помолодевший Лукан в расшитой петухами сорочке, широких синих штанах и порыжевшей серой шапке с кистью. Рядом шла его дочка — полногрудая девушка в пестрой кофте с широчайшими рукавами. С другой стороны, немного отставая от них, семенила сухопарая жена Лукана. Позади тащилась вся его родня.
На белом вышитом полотенце Лукан нес хлеб-соль. Мордастая дочка держала букетик цветов, а Луканиха — бутыль водки.
Встреча с немцами состоялась недалеко от двора деда Макара.
Дед Макар долго моргал красными от дыма глазами, а когда наконец узнал Лукана, что-то недовольно пробурчал и сплюнул.
Приблизившись к колонне, Лукан остановил свою родню, снял гайдамацкую шапку, поклонился и с широким жестом возгласил:
— Милости просим, господа!
Колонна остановилась. К Лукану подбежал унтер. Не обращая внимания на хлеб-соль, он спросил:
— Во польшевик? Во рус, рус?
— Далеко, ваше благородие, далеко! Удрал большевик! — прокричал Лукан, как глухому, и показал рукой вдаль.
Вперед вырвалась легковая машина. Дверца ее открылась, и оттуда выползла дебелая туша — фашистский майор с позолоченной сигареткой в зубах.
Лукан и вся его свита, как по команде, склонились и застыли в земном поклоне.
Майор, заложив одну руку за спину, а другую — за борт кителя, важно подошел к процессии.
— Ваше превосходительство! Примите хлеб-соль из рук счастливых жителей этого живописного села на нашей матери Украине. Мы, настоящие украинцы, верой и правдой готовы служить новому порядку.
Майор, который уже не впервые был на Украине, отвечал на приветствие Лукана наполовину непонятным языком:
— Гут, гут! От имени велики фюрер их данке, то ист благодару работящи, смирни нарот нашой Украин. Ми свой штык принесем вам и слобода, ви — фатерлянд, хлеб, свиня, млеко. Союз наш будет благотворный. Мы устроим порядок.
Торжественным движением майор взял хлеб, поцеловал душистую корочку большого каравая, передал адъютанту; потом высокомерно подал Лукану руку в черной лайковой перчатке.
Схватив ее обеими руками, Лукан припал губами к распаренной коже. Потом он стал во фронт и отрапортовал:
— Имею честь доложить: ваш верный друг и слуга, казак Лукьян Лемишка, бывший воин «свободного казачества» и «государственной стражи» его светлости гетмана Украины Павла Скоропадского.
Мясистые губы майора скривились в мечтательно! улыбке:
— О пан, то ист хорошо. Пан — стари союзник!
— И слуга покорный, — снова поклонился Лукан.
— О, Пауль Скоропадски! Их работал с Пауль Скоропадски в прошли война. Тяжели время Пауль быль в фатерлянд. Жил мой именно дача. Старательни быль дворник.
Лукан скосил глаз на дочь. Она поняла, в чем дело, и подошла к майору:
— От настоящих, благодарных вам, храбрым" рыцарям, украинских казачек!
Она сунула ему букетик цветов и стояла раскрасневшаяся, не находя места рукам.
Майор потрепал ее по пухлой щеке:
— Данке, украиниш девушка. Гут, гут, добрая украинка!
Дед Макар наблюдал все это, и сердце его кипело гневом. Но он не досмотрел сцену встречи до конца, потому что как раз в это время заметил в своем саду непрошенных гостей.
Возле его ульев хозяйничали необычные пасечники. Дед бросился спасать своих пчел, но делать было уже нечего: «гости» сожгли целый сноп соломы и не только выкурили, но и умертвили пчел, а мед из ульев перешел в их алюминиевые котелки.
С востока послышался знакомый рев моторов. Дед Макар видел, как рванулась вперед машина майора. За нею галопом понесся Лукан, за Луканом, силясь опередить его, мчалась визжащая Луканова дочка, а позади бежала вся Луканова родня.
Дед поднял к небу глаза и увидел быстро мчащуюся пятерку краснозвездных самолетов. Он поднял руку и прошептал:
— Покарайте их, лиходеев, сыночки!
Ночные разговоры
Три детские фигурки склонились над костром. Пламя освещало лица ребят, отбрасывало в чащу большие подвижные тени. Костер горел в глубокой впадине — возможно, ее кто-нибудь выкопал, а может быть, здесь разорвался тяжелый снаряд. Зарево от огня не расходилось в стороны, а только освещало верхушки деревьев, словно луч зенитного прожектора.
Была полночь. Над Соколиным бором сияло безоблачное, густо усеянное звездами небо. Они, как электрические лампочки на елке, мерцали между кронами больших деревьев, шелестевших над головами мальчиков.
Ребята долго не отваживались развести костер. Им казалось, что сотни незримых глаз следят за каждым их движением.
Еще вечером, несмотря на крайнее утомление, они пошли на ближайшее колхозное поле. Спотыкаясь о корни и сучья, вернулись с накопанной картошкой к этому заранее выбранному месту. Им очень хотелось спать, но голод и чувство опасности отгоняли сон. Ребята долго ворочались на сухих листьях, вздрагивая от уколов холодных стеблей травы, настороженно прислушиваясь к шорохам ночи, перебрасываясь время от времени несколькими словами. И все же на некоторое время они заснули.
