Николай Поливин - Кит - рыба кусачая
— А фикусу сто сорок пять! — похвастался Генка.
— И сколько же таких уникумов? Раз, два, три... семь... девять... — звенящим от восторга голосом считал Костя, — пятнадцать... Да тут целый сад!.. Да, труда людского здесь вложено немало!
— Вон видишь того старичка, с козлиной бородкой? Это дядя Федя, здешний садовник.
Костя с любопытством посмотрел на сухонького невзрачного старикашку, лопоухого, с седеньким клинышком на остром подбородке, и засмеялся:
— Прямо гриб боровик замшелый!
— А ты не смотри, что он замшелый, — обиделся за старичка Генка. — Пусть у дяди Феди звезды на груди нет, но он — герой не меньше любого, что Берлин бомбил!
— И чем же он знаменит? — Костя сконфузился. — Ген, ты не думай, что я обидное что-нибудь про него в уме держу. Я его уважаю, даже за его возраст.
— Возраст тут ни при чем, хотя до восьмидесяти лет дожить тоже героизм нужен! — Генка, важничая, надул щеки. — Слушай, Кит, и на ус мотай. — Муха начал рассказывать.
Было это зимой сорок второго года, когда немец от Морянска находился в пятидесяти километрах. Не хватало продовольствия, кончалось топливо. Не только жилые дома, но и учреждения почти не отапливались. Заборы, старые деревянные баржи разламывались и шли на топку. В комнатах устанавливались «буржуйки». Чурки, тряпье, книги, старая мебель — все перемалывалось в холодной пасти этих ненасытных чудовищ... Дядя Федя и тогда опекал редкостные растения. Тихий и скромный в обыденной жизни, он во время спасения своих любимцев врывался в кабинеты больших и малых начальников и требовал топлива, топлива, топлива! Сначала, ему помогали, потом стали отказывать, ссылаясь на то, что сейчас-де не время ломать голову о спасении каких-то цветочков... На фронтах решается судьба государства, а тут... Но дядя Федя упорно стоял на своем...
И вот в помещении, где тогда стояли его пальмы и фикусы, появились две чугунные «буржуйки». Поначалу они задымили весело и бойко, потом стали попыхивать грустнее. Наконец, наступил такой день, когда у дяди Феди под рукой не оказалось ни палки. Не только дрова, но и вся домашняя мебель была сожжена. Казалось бы, выхода нет, растения от гибели не спасти. А мороз в тот декабрь лютовал не меньше самих фашистов. Но и тут дядя Федя отыскал выход. Он пошел на черный рынок и променял свои суточные четыреста граммов хлеба на вязанку дров. Через день менка повторилась. И так продолжалось всю зиму, до тепла. Весеннее солнце восстановило силы «красавиц», растраченные ими в холода, а их шефа уложили на полгода в больницу, — с крайним истощением всего организма...
— Да-а, это подвиг, и еще какой!.. — Костя даже руками развел от удивления. Теперь он уже с восхищением посматривал на козлобородого старичка. — И откуда только силы в таком берутся?!
— Это еще не все, — торжественно рубил Генка. — А ведь в том самом сорок втором у дяди Феди погибли на фронте два сына-моряка и от горя скончалась жена... Вот и попробуй измерить мужество этого человека!
Мальчики помолчали. Могучие пальмы теперь олицетворяли для них мужество и гуманность всего русского народа.
Прозвенел звонок, и зрители, в основном юные, хлынули в кинозалы.
«Великолепную семерку» показывали в главном, Большом зале кинотеатра. Места у братьев чуть ли не самые лучшие — в середине зала пятнадцатого ряда. Генка огляделся. Впереди него сидела малявка — девочка лет двенадцати — с огромными голубыми бантами в льняных косичках. Она напоминала мотылька, отдыхающего на травинке. Генка покровительственно погладил ее по головке.
— Умничка, мамина дочка, отличница!..
Девочка сконфуженно зарделась.
— Не смущайся, старушка, все о'кей! — и Муха одобряюще подмигнул.
Застрекотал киноаппарат. На экране появился великолепный Крис, главный герой фильма.
Пиф-паф! — один за другим летят раненые и убитые. Генка запрыгал в кресле, как поплавок при сильном клеве.
— Цыц, всявка, не трухайся! — Чья-то цепкая тяжелая лапа легла Генке на плечо. Муха обернулся: белобрысый парень с золотым зубом скалился, как овчарка, готовая вцепиться в горло.
— Извините, — Пролепетал Генка, — я больше не буду... — На золотозубого и его цыганистого носатого дружка Генка обратил внимание еще до начала сеанса.
Одесские уркаганы, — шепнул он Киту, — не иначе как из труд колонии драпанули!..
— Парни как парни, — рассмеялся Кит, — наверняка из киличной экспедиции. Там любят такие чубы таскать и фиксами фасонить.
Генка с Китом не согласился, но оспаривать не стал: в конце концов, ему до парней не было никакого дела. И вот теперь, снова взглянув на золотозубого и его дружка, он подумал: «Бандюги!.. Вот бы их задержать!» — и перед Генкиными глазами встала четвертая полоса местной комсомольской газеты, где в отделе происшествий было напечатано огромными буквами:
«БЛАГОРОДНЫЙ ПОСТУПОК ПИОНЕРА Г. О. ТИТОВА!...Вчера вечером пионер Геннадий Титов... — нет, не так!.. — Вчера вечером пионер Геннадий Титов вместе со своим братом Константином Титовым задержали опасных рецидивистов... У преступников отобраны два пистолета и две финки... Героям объявлена благодарность...»
Генка расправил плечи и тут же ссутулился: «А они ведь и вправду, наверное, вооружены! Пырнут ножом — и поминай как звали!» Муха испуганно обернулся. Но золотозубый и его дружок давно забыли о существовании клопа, нареченного родителями Генкой. Они упивались подвигами «великолепных американцев». Это одновременно и обрадовало и огорчило Генку: «Поди, за малявку считают!» — подумал он. Ну да ладно, он, Муха, им еще покажет! Он их выведет на чистую воду!..
Генка незаметно толкнул Кита в бок, но тот даже не шелохнулся. Костя, как и все остальные зрители, жил приключениями героев фильма — боролся со злом и совершал подвиги один другого невероятнее.
Рассердившись не на шутку, Генка саданул брата локтем под ребро довольно основательно.
— Чего?!
— Тсс! — шикнул Муха. — Секретное дело!
— Потом... не мешай!.. — И Кит снова уставился на экран. Генка перевел глаза на полотно, но кинотрюки не затронули его. Мысль о поимке, «бежавших урканов» закружила Генку, как водоворот маленькую щепку, и понесла...
Когда фильм закончился и зрительный зал, облегченно вздохнув, заколыхался и зашумел, Генка впился глазами в подозрительную пару.
— Чего пялишься? Гляделки-то выткну! — Золотозубый угрожающе взмахнул растопыренными пальцами перед Генкиным лицом.
— Эй милый, осторожней, — нахмурился Кит, — на мель сесть можешь!
Широкие плечи Кита, а может, еще что — ну, скажем, боязнь привлечь к себе всеобщее внимание, — охладили воинственный пыл золотозубого. Тем более что его носатый друг уже семафорил от дверей: мол, кончай волынку и жми сюда!..
Буркнув что-то себе под нос, разозленный блондин потопал от Генки прочь. Муха возликовал: «Ага, испугались!»
— Кит, надо проследить за ними!..
— Для чего?
— Ха, он не кумекает!.. — И Генка многозначительно пропел: — «С одесского кичмана бежали три уркана...»
— Эх, Генка, Генка, — укоризненно покачал головой Кит, — опять ты из тумана корабли строишь! Лавры Шерлока Холмса тебе, как видно, покоя не дают!.. «Урканы»! Обычные рабочие парни. Первый год на море, вот и рисуются — пиратов из себя изображают! Айда лучше на пляж! — И Кит подтолкнул Генку легонько в спину: — Показывай дорогу!..
Но Муха недаром слыл упрямцем. Хитровато прищурившись, выставив русый ежик вперед, он буравчиком ввинтился в толпу, держа на прицеле подозрительных типов. Киту же пояснил:
— Тут ближе.
Парни, миновав театральный скверик, вышли на улицу Халтурина. На углу следующей улицы подошли к ресторану «Чайка». У входа их ожидал — кто бы вы думали?! — Васька Сом собственной персоной. Муха аж заикал от удивления. Теперь-то он знал, за какую ниточку ему ухватиться, чтобы выйти на преступников. А в том, что парни преступники, Генка ничуть не сомневался. Верилось, сама судьба благословляет его на подвиг ратный! Уж кто-кто, а Генка-то этих субчиков-голубчиков изловит как пить дать! И не просто изловит, а задержит их на месте преступления. И тогда... о нем напечатают в газетах, и Нюська Иночкина...
Генка даже зажмурился: больно уж все дальше выходило здорово! Нюська говорила ему сладкие слова и... целовала в щеку. А Генку никто в жизни еще не целовал, кроме мамы, конечно. А ведь он уже парень в расцвете сил, что называется. Четырнадцать лет — это, брат, возраст, подходящий не только для боевых подвигов, но и для настоящей любви.
Миновав кремль, по прямой, как стрела, улице вышли на набережную Волги. Воды великой русской реки беззлобно бились о пологие, берега, одетые в железобетон. Над головой о чем-то шелестели листья акаций. Мальчики подошли к голубой кокетливой пристаньке, украшенной деревянными кружевами. В глазах зарябило от цветастых сарафанов, ярких зонтов и затейливых шляпок молодых и пожилых купальщиц; щеголяли бронзовым загаром голоплечие мальчишки.
![Джордж Ланжелан - Муха [= Муха с белой головой / The Fly (La Mouche)]](/uploads/posts/books/65247/65247.jpg)
