Р. Стайн - Нашествие упырей
Я изо всех сил напряг грудь. Но ослабить путыы не удалось.
Я извивался и поводил плечами растянуть веревку. Толку — ноль.
Собрав все силы, я попытался высвободить пальцы. Но веревка лишь больно впилась в кожу.
— Что толку?
С тяжелым вздохом я привалился спиной к надгробию. И смотрел на старые могильные камни, омытые светом полной луны.
— Что?!
Неужели одно из надгробий сдвинулось? Неужели накренилось набок?
Нет. Это мне показалось, что оно двигалось. А оно не двигалось вовсе, увещевал я себя. Это просто обман зрения, иллюзия, вызванная мерцающим светом луны.
Но я моргнул и уставился на него — просто чтобы убедиться. Теперь накренилось соседнее с тем надгробие!
Я услышал еще один протяжный стон — на сей раз ближе.
Деревья трещали. Ветер раскачивал их корявые голые ветви.
Сдвинулось еще одно надгробье. С громким треском оно завалилось назад.
Еще один жуткий стон, совсем близко… буквально у меня за спиной.
— Нет! — кровь стучала у меня в висках.
Я должен отсюда вырваться!
Я бился, извивался, корчился — рвался из пут.
— Кто-нибудь — помогите! Вытащите меня отсюда!
Я ахнул, когда зеленый туман поднялся из-под скрипящих, опрокидывающихся надгробий.
Сперва он поднимался медленно. Потом — все быстрее и быстрее. Он быстро густел, распространяя тошнотворное кислое зловоние.
Вонь сделалась еще сильнее, когда туман закружился вокруг меня. Я начал давиться. Я закричал, когда он захлестнул мое лицо, покалывая кожу и обжигая глаза.
Но прежде чем я забился в путах, из омерзительной пелены донесся хриплый голос:
— Мне… нужно… твое… тело…
10
— Кто здесь?! — выдохнул я. — Кто это? Фрэнк? Фрэнк, это твои проделки?
— Мне… нужно… твое… тело…
Голос был сиплый, словно кашель на ледяном ветру. Такой слабый… и такой холодный.
— Фрэнк? — завопил я. — Развяжи меня! Фрэнк? Бадди?
— Мне… нужно… твое… тело…
— Фрэнк?
Ледяной зеленый туман поднимался вокруг меня. Я вдруг почувствовал себя очень и очень слабым.
Что со мной происходит?
Я хотел еще раз попробовать ослабить веревку, но не мог даже шевельнуть рукой… не мог напрячь ни единого мускула.
Мои колени подогнулись.
Я отчаянно пытался держать голову прямо. Я ощущал такую слабость… такую слабость…
— Кто-нибудь, помогите, — выдавил я; теперь я мог лишь шептать.
— Твое тело… отдай мне свое тело!
— Нет, — выдохнул я.
Но вдруг почувствовал головокружение. Ужасное головокружение и ужасную слабость.
Я чувствовал, как что-то вдавливается мне в макушку. Что-то холодное и твердое. Словно ледяная рука зарылась в мой скальп.
И протискивалась… протискивалась в голову.
Я пытался протестовать. Пытался кричать.
Но не смог даже рта открыть.
И такая слабость…
От ужасной тяжести пульсировал лоб. Казалось, мои мозги вот-вот взорвутся!
Я… я не могу думать! — внезапно осознал я. Я не мог вспомнить ни одного слова. Я не мог думать ни о чем.
И боль. О, какая боль!
Безжалостный холод спускался вниз — через грудь, через руки, через ноги…
Давил меня. Давил так крепко, что я не мог дышать.
Не мог дышать…
Не мог думать…
А потом я услышал треск, будто что-то разорвалось.
Как будто разорвалась застежка-«липучка».
Как будто разорвалась рубашка.
Как будто сама кожа разорвалась на клочья.
И я почувствовал, что плыву. Плыву ввысь, ввысь. Плыву совершенно свободно.
Плыву в воздухе над густым зеленым туманом.
Я отчаянно вглядывался в зеленое марево. И в какой-то миг увидел себя!
Паря в тумане, я смотрел на собственное тело, все еще привязанное к могильному камню.
11
Я пытался закричать. Я хотел завопить в голос, взывая к собственному телу далеко внизу.
Но не смог издать ни звука.
Как я могу находиться в двух местах сразу? Как я могу быть и здесь, наверху, и там, внизу? — в ужасе думал я.
Плывя сквозь туман, я попытался закрыть руками лицо.
Рук не было!
Я закружился на ветру, пытаясь разглядеть свои ноги, свои ступни…
Их тоже не было!
К своему ужасу я понял, что стал невидимым.
Я — это я. Я — всего лишь голый разум! Разум, парящий над собственным телом.
А потом… потом начался подлинный ужас. Я беспомощно наблюдал, как внизу мое тело пошевелило пальцами. Вытянуло ноги. А потом помотало головой — моей головой! — из стороны в сторону.
Потом моргнуло.
И улыбнулось.
Улыбнулось моими губами — но не моей улыбкой. Мои ноздри раздувались. И губы двигались иначе. Уголки губ опустились, образуя циничную, жестокую усмешку.
Недоверчиво взирая на все это с высоты, я опять попытался закричать. И опять не смог издать ни звука. Там, внизу, моя голова повернулась. Оно подняло ко мне глаза, словно могло меня видеть.
— До свидания, Спенсер, — сказало оно почти моим голосом. Немножко хрипловатым, немножко грубоватым — но почти моим.
Как «до свидания»?!
Я смотрел в собственные глаза, блестящие в лунном свете. Усмешка на моем лице сделалась еще гаже.
— Ты нарушил мой покой. Твое тело теперь — мое. Долго же пришлось ждать!
— Ты что, восстал из могилы?! — вскричал я. Беззвучным криком. Это не было звуком. Это была мысль. Несмотря на ужасную панику, я снова мог думать.
— Ты упырь? — спросил я. — Ты настоящий кладбищенский упырь?
— Больше нет. Отныне я — это ты.
Он мне ответил. Я не мог говорить, но он меня слышал. Он мог слышать мои мысли.
— Ты не можешь забрать мое тело! — завопил я. Я пытался опуститься ниже. Пытался влететь обратно в свое тело.
Но двигаться я не мог. Тяжелая пелена тумана словно бы удерживала меня на месте.
— Ты меня слышал?! Ты не можешь забрать мое тело!
— УЖЕ забрал! — радостно ответил упырь моим голосом.
— Нет! — взвыл я. — Нет!
И тут, сквозь ледяную мглу, до меня донеслись чьи-то голоса.
— Он где-то здесь!
Голос Одры!
— Вот тут они его привязали! — ее слова доносились откуда-то снизу. А вот и она — несется вприпрыжку по крутому склону. И кто это бежит следом? Мои и ее родители!
— Где! Где он?! — услышал я мамин крик.
А потом я увидел, как Одра указывает на высокое надгробье, к которому было прикручено мое тело.
— Спенсер! Спенсер! — Мама кинулась к моему телу. — Ты в порядке?!
В ужасе смотрел я, как моя голова кивнула.
— Не боись! — папа принялся возиться с узлами. — Щас выручим.
Паря в тумане, я увидел, как губы упыря — мои губы — растянулись в усмешке. Усмешке победителя. Его глаза — мои глаза — широко раскрылись от счастья.
Пронизывающий кладбищенский ветер неумолимо толкал меня вперед, пока я парил у них над головами.
— НЕТ! — кричал я им. — Не отвязывайте его! Он — не я! Пожалуйста, не отвязывайте его!
12
— Это не я! Не отвязывайте!
Но они меня не слышали. Они ведь не умели читать мысли…
Меня охватила паника. Что же происходит? Что со мной случилось?
Я могу их видеть. Я могу их слышать. Почему же они не видят и не слышат меня? — недоумевал я, паря над их головами.
Как бы то ни было, мой разум и мое тело оказались разделены — это я понимал.
— И у меня больше нет тела! — простонал я.
Теперь я парил в каких-то дюймах от их макушек. Я мог бы протянуть руку и дотронуться до них. Но для этого у меня не было ни кожи, ни пальцев, ни рук, ни тела.
Даже голоса я лишился…
Но я могу видеть, и я могу слышать, сказал я себе. И чувства у меня остались, понял, я, когда порыв ледяного ветра заставил меня задрожать.
Еще не все потеряно, убеждал я себя. Еще есть надежда.
Я наблюдал, как папа сдернул с моего тела веревку.
Мое тело оказалось на свободе.
Все собрались вокруг него. Все заговорили как один — взволнованно, обеспокоенно, сочувственно.
Мама обняла поселившегося в моем теле упыря. Папа ободряюще сжал ему плечо.
Мое тело растирало запястья там, где в них врезалась веревка. Вытягивало руки. Сгибало-разгибало колени.
Мои колени.
Спенсер, ты в порядке? — спросила Одра.
Мои глаза уставились в ее.
— Я… я в порядке, — прокаркало мое тело. — Охрип маленько. От крика, наверное.
— Какая удача, что Одра была с тобой, — заявила Одрина мать.
— Скорей домой, — сказала мама. — Мне не терпится позвонить родителям Фрэнка Формана. У этого мальчика будут серьезные неприятности.
— Понятия не имею, зачем он меня тут привязал, — вставило мое тело. — Выпендривался, наверное. — Он улыбнулся этой своей улыбочкой. Которая не была моей.
Беспомощно смотрел я на них сверху — невидимый, задыхающийся от ужаса. Что же мне делать? — спрашивал я себя. Не могу же я позволить им уйти… с ним.
