Марина Елькина - Тайна синего фрегата
— Это — Вова, а это — Виталик, — смущенно улыбнулся Артем.
Владислав Геннадьевич всем троим крепко и почтительно пожал руки.
— Ну, что же вас ко мне привело? Дело или любопытство? Хотя и дело, и любопытство — вещи одинаково похвальные.
— Мы по делу. — Вовка напускал на себя солидности.
— Вот как? Ну что же, дело требует соответствующей серьезной обстановки. Прошу в мой кабинет.
Две стены в кабинете Владислава Геннадьевича были заполнены книжными стеллажами. От пола до потолка книги, книги, книги… И письменный стол был тоже завален книгами.
— Пишу диссертацию, — пояснил хозяин. — Я ведь по профессии математик. Экслибрисы — мое хобби. Я так понял, что вы именно об экслибрисах хотите со мной поговорить?
— Да, — кивнул Артем. — Мы хотим вам показать книгу… Она с экслибрисом…
Артем раскрыл томик Пушкина, и Владислав Геннадьевич внимательно посмотрел на синенький фрегат.
— Мне знаком этот экслибрис. Он есть в моей коллекции. Его мне подарил Степанов-младший.
— Вениамин Данилович?
— Он самый, — удивился Владислав Геннадьевич. — Так вы и без меня все знаете.
— К сожалению, кроме его имени, мы не знаем ничего. Но нас интересует не он, а Степанов-старший.
— Издатель? Интересная личность… Очень интересная. Вениамин Данилович часто об отце рассказывал. На рубеже двадцатого века он был одним из самых преуспевающих издателей. Состояние его насчитывало десятки миллионов. Три типографии, журнал, газета, выпуск книг и учебников. А какие планы строил! Целую издательскую империю создавал! Империя эта, правда, рухнула. После революции. У Данилы Григорьевича отобрали его типографии, запретили выпускать газеты и журналы.
— Почему же он не уехал за границу? — спросил Виталик. — Тогда ведь все богатые уезжали.
— Не все. Данила Григорьевич не захотел бросать свое детище. Он пошел в свою, теперь уже народную, типографию обыкновенным работником. И проработал в этой типографии целых двадцать лет.
— Вот это да! — восхитился Артем.
— Да, завидное упрямство, — согласился Владислав Геннадьевич. — Всю свою жизнь типографии посвятил. Жил он при советской власти бедно и тихо. Семейство у него большое было — семеро детей. Дочка и шесть сыновей. Дочка умерла еще в младенчестве, а сыновей он потерял в войнах. Троих старших в Гражданскую, двоих младших в Отечественную. Остался в живых только самый младший, Вениамин. Он то и стал наследником единственного сокровища Данилы Григорьевича — библиотеки. Библиотека у него была по-своему уникальна. Дело в том, что собирал Данила Григорьевич исключительно книги собственной типографии и книги издателей-конкурентов. Потому и собрал единственную в своем роде полную библиотеку изданий начала двадцатого века.
— Так вот почему в его библиотеке была эта книга! — воскликнул Вовка.
— Именно поэтому.
— Скажите, Владислав Геннадьевич, а вы никогда не слышали, Степанов-старший не был еще и писателем?
— Писателем? Нет, писателем он не был. Я помню, как Вениамин Данилович сокрушался, что отец так и не написал мемуаров. А в мемуарах ему было о чем рассказать. Он многих знал, со многими дружил. Подождите, я отыщу в своей коллекции его экслибрис. — И Владислав Геннадьевич исчез в соседней комнате.
— Ну, что я говорил? — прошептал Вовка. — Никаким писателем Степанов-старший не был!
— Ну и что? — возразил Виталик. — Все равно не зря сюда пришли. Много узнали об издателе. Это тоже хорошо.
— Хорошо, но это ничего не дает, — шепотом возразил Вовка.
— А тебе обязательно все должно что-то давать?
— Конечно! Иначе это просто потеря времени.
— Для кого как.
— Вот! Нашел! — Владислав Геннадьевич сиял каким-то детским восторгом. — Ну-ка, сравните… По-моему, все совпадает.
В большом альбоме маленький синий фрегат казался совсем крошечным и беспомощным в штормовом море.
— Да, тот же самый экслибрис, — согласились мальчишки.
— А это чей? — спросил Артем, показывая на красный экслибрис с веселым человечком.
— Одного клоуна. Заметно, правда? Экслибрис — это как бы второе лицо человека. В нем отражено самое главное, самое основное.
— Что же главного во фрегате и штормовом море? — удивился Виталик.
— Сущность издателя Степанова. Разве его жизнь нельзя сравнить с маленьким смелым корабликом в бушующем море? Судьба бросала Степанова то вверх, то вниз. От нищеты к богатству, от роли одного из лучших издателей России до роли обыкновенного типографского работника, от огромной семьи к единственному уцелевшему сыну. Его паруса выдерживали все бури, его мачты не ломались и не гнулись, никакие волны не могли его захлестнуть.
Ребята молча соглашались с горячими словами Владислава Геннадьевича.
— Так уж повелось у экслибрисов — картинкой говорить о владельце библиотеки больше, чем могут сказать буквы.
— Что-то вроде герба у средневековых рыцарей? — спросил Артем.
— Именно! Именно герб! — обрадовался Владислав Геннадьевич. — Только с гербом и можно сравнить экслибрис. Кстати, и насчет Средневековья Артем прав: мода на экслибрисы идет с пятнадцатого века. Ими стали обозначать книги из библиотеки своего замка германские бароны. И первыми рисунками на таких экслибрисах были чаще всего родовые гербы.
Артем смущенно опустил голову: он не любил, когда расхваливали его догадливость.
— Хотя первыми экслибрисами следует считать не средневековые, — а древнеегипетские.
— В Древнем Египте были экслибрисы? — изумился Виталик.
Владислав Геннадьевич кивнул:
— Не в том виде, в каком существуют сейчас — бумажные ярлычки на обложке книги. Первыми экслибрисами были глиняные таблички, которые фараон велел прикреплять ко всем свиткам и рукописям в своей библиотеке. Это было во втором тысячелетии до нашей эры.
— Ничего себе! — присвистнул Вовка.
— Знали такие таблички и в Ассирии. Знаменитый ассирийский царь Ашшурбанипал обладал библиотекой, в которой насчитывалось пятьдесят тысяч таких табличек.
— Пятьдесят тысяч? Вот это библиотека!
— В Россию экслибрисы пришли из Европы только в восемнадцатом веке. Сподвижники Петра Первого имели в своих домах большие собрания книг, и многие из них ставили на своих книгах экслибрисы.
— Так вот почему экслибрисы можно собирать! — воскликнул Артем. — Они гораздо древнее, чем марки.
Владислав Геннадьевич улыбнулся:
— Собирают их не из-за того, что они древнее. Просто это очень увлекательное занятие. Каких только экслибрисов не встретишь! Наверное, сколько людских характеров, столько и экслибрисов. Ну-ка, посмотрите вот на этот экслибрис и попробуйте рассказать мне о его владельце.
На экслибрисе были нарисованы высокие снежные горы, змея, птица и медведь.
— Кто начнет?
— Наверное, этот человек альпинист, — неуверенно начал Виталик.
— Верно. Он очень любит ходить в горы. Еще?
— Может быть, он охотник? — предположил Вовка.
— Не совсем, — улыбнулся Владислав Геннадьевич.
— Змея, птица и медведь… — задумчиво перечислил Артем. — Скорее всего он биолог.
— Правильно! Раньше он работал в экспедициях, добывал редких животных для зоопарков всей страны. Теперь он сам организовал зоопарк и каждое лето приглашает меня к себе в гости. А я все никак не соберусь…
Ребята так увлеклись коллекцией, что на время даже позабыли о цели своего визита. Вспомнил о ней Владислав Геннадьевич.
— Кажется, я вас совсем заговорил. Давайте-ка вернемся к вашей книге. Почему вы спросили меня, не был ли Степанов писателем?
Ребята переглянулись, и с общего молчаливого согласия рассказ начал Вовка:
— В книге, на последней странице, написано…
Владислав Геннадьевич внимательно выслушал рассказ о ливне, о книгах возле контейнера и прочитал карандашную запись. Читал он ее долго, пристально вглядываясь в каждое слово. Потом поднял на ребят глаза и лукаво поинтересовался:
— Это розыгрыш?
Вовка даже обиделся:
— Зачем же нам вас разыгрывать?
Владислав Геннадьевич смутился:
— Прошу прощения, если обидел вас. Дело в том, что надпись выглядит слишком уж свежей. Не похоже, чтобы ей было целое столетие…
Он снова помолчал и перечитал запись:
— Ну а если это не розыгрыш, то запись, по меньшей мере, очень странная. Кто ее мог сделать в книге Степанова? Сам Степанов исключается, хотя я, конечно, его почерка не знаю…
Владислав Геннадьевич размышлял вслух.
Он задавал какие-то вопросы и сам отвечал на них. Ребята, не говоря ни слова, слушали его бормотание.
Потом он замолчал и задумчиво склонился над книгой. Так прошло еще минут десять. Ребята его не прерывали.
Потом Владислав Геннадьевич тряхнул головой и улыбнулся.
