Дмитрий Щеглов - Карамба, или Козья морда
– Данила, набери цифры; тридцать три, двадцать два.
Упрашивать Данилу долго не пришлось. Через полминуты послышался торжествующий возглас: – Есть, – и замок отлетел в сторону.
Данила поднял к небу глаза.
– Бог, если ты есть на свете, сделай так, чтобы этот сундук был доверху набит добром, – сказав как молитву свое пожелание, Данила приподнял крышку сундука. Даже от входа в подвал, где я стоял, было видно, что сундук переливается золотистыми оттенками. Золото, так и било в глаза. Как в пещере Гарун аль Рашида, подумал я. Везет же дуракам. В это время Данила запустил руку в сундук и вместо звона золотых монет, я услышал шорох переливающегося шелка.
– Да это праздничное платье, – зашипел с досадой Данила, выбрасывая его на землю, – А где же золото?
Я тоже подошел к сундуку. Данила доставал икону. Под ней внутри лежали толстенные книги. Золотом и не пахло. Данила доставал одну за другой старинные книги, и держа их за обложки, как птицу за крылья, сильно встряхивал. Монетного звона не было слышно:
– Говорил же золото в землю уйдет. О господи, – простонал Данила, – они попы, все ненормальные. Ты посмотри, что он тут прятал? Книги… и … Галилей, тоже мне, нашелся. Осчастливил человечество.
– Да не волнуйся, так, – успокаивал я своего приятеля, – бабке икону подаришь, то-то обрадуется. А если еще, на ней нарисована Варвара великомученица, бабка тебя расцелует, глядишь, и в церковь с собою возьмет. Жалко конечно, что икону писал какой-то безродный грек Феофан, вот если бы был Андрюха, ей бы цены не было. Мы бы ее по весу на золото меняли, а так только бочку с капустой накрывать этим греком.
Данила недоверчиво покосился в мою сторону, всматриваясь, не издеваюсь ли я над ним. Но, увидев мое серьезное лицо, прекратил костерить несчастного старца – покойника.
– Он где-то здесь в подвале монастырскую казну зарыл. Я как собака, чую, где-то здесь. Меня не проведешь, я тебе не Ч.К., – оставив, наконец, в покое сундук, Данила ползал по полу подвала, – Давай перекусим, и копать начнем.
Такая перспектива меня совершенно не устраивала. Я хотел скорее выбраться на свежий воздух, и поэтому решил воздействовать на логику приятеля, совершенно забыв, что две категории разумных существ, кладоискатели и влюбленные не поддаются доводам рассудка.
– Подумай сам, если это Дионисий, как ты рассказывал, то он был идейный противник советской власти. А для идейного противника нет ничего ценнее, идейного багажа. Вот ты его богатство и нашел в сундуке, оно все перед тобой, и золото, и бриллианты. Все в этих книгах и иконе, понял?
Переубеждать Данилу было бесполезно, он как упертый осел, не хотел сворачивать на другую, мощеную доводами, дорогу.
– Бабка, с детства таскает меня по похоронам, насмотрелся я на этих попов, они кадилом за так тебе махать не будут. Должен быть тут клад.
– Поп попу рознь, – как дятел долбил я своего приятеля, – этот был идейный, как революционер. Видишь, ничего с собой не прихватил, как был на проповеди в праздничном одеянии, так и сбежал, а потом сложил его в сундук, а сам в исподнем так и помер.
– Жарко было, вот он и разделся, никто ведь его не видит. А чтобы не помялось, он его и сложил в сундук, не на пол же кидать. Был бы идейный, в подвал бы не прятался, а вышел бы с кадилом на площадь идею пущать.
И тут Данила, как ему показалось, привел неотразимый довод: – Такой сундук, мимо всех не попрешь в подземелье. Значит, он раньше сюда его перетащил, а заодно и все церковные деньги зарыл. Помоги, лучше их найти. Он схватил лопату и вонзил ее в землю.
Где, и что искать я не представлял себе. Наконец мне пришла спасительная идея в голову.
– У тебя Данила, голова не кружится?
– Еще как кружится, как представлю, что где-то здесь зарыто золото.
– А ты знаешь, почему умер старик?
– Почему?
– Кислорода не хватило, он задохнулся. Так и мы здесь с тобою в мумии превратимся. Видишь, я уже вспотел.
Мне казалось, что этот убийственный довод напугает Данилу. Как бы не так.
– Пока свеча горит, можешь здесь спокойно находиться, как гаснуть станет, значит, пора убираться. Я предупрежу, не бойся, – авторитетно заявил мне в ответ крутой специалист по покойникам.
Я зашел с другого конца: – Неплохо бы с Настей посоветоваться, у нее аналитический склад ума, она твою проблему за один миг решит, ты сможешь потом в указанном месте, разок копнуть, и все золото твое, – как ребенка уговаривал я приятеля.
– Пока она будет думать, золото может вообще исчезнуть.
И тут с моего языка сорвался последний аргумент. Он оказался железным.
– Тебе не кажется, часы вроде бы где-то тикают. Может Хват приехал, и Горилла его взрывать сейчас начнет. А мы где-то рядом.
Что подействовало, на Данилу, точно не знаю, может у свечи, мигнул огонек, но он стал собираться.
– Банку с водой крышкой закрой, пусть воздух сухим останется, и так вон, сколько надышали, старик чернеть начал, видишь? – командовал приятель, – гаси свечу, пусть один фонарик светит. И забирай козлиную морду, – приказал он мне, – а я возьму, бабке икону. Вот старая с ума тронется. Она ее в детстве видела. Интересно узнает?
Тем же ходом, зная уже все повороты, через пару минут мы вышли на солнечный свет. Воистину, как прекрасен обычный, летний день. Я смотрел в бездонное, голубое небо и казалось, как орел парил по нему. Даже, воздух имел какой-то свой, особенный, с легким запахом полыни привкус. Ползущая по ветке гусеница, вызывала во мне не чувство отвращения, а благоговение перед всем, что дышало, двигалось и ползало. Я первый раз увидел окружающий мир во всем многоцветье красок. Казалось, сейчас мой дух вознесется высоко, высоко. Душа была умиротворена и спокойна. Я благодушествовал.
– Дай целлофан от козлиной морды, – вернул меня к мирским делам Данила.
– Ты чего раскомандовался? – одернул я его.
– Икону завернуть надо, – сдавая командирские позиции, оправдывался он, – Через город так ведь не понесешь. Еще спросят откуда?
Пришлось нырнуть в подземный ход, и размотать упаковку. Господи, что за вонь, сознанье можно потерять. А целлофан был весь в крови. Меня, даже поташнивало от этого запаха. Отворачиваясь, я подал упаковочный материал Даниле. Он, деловито, как скатертью, накрыл им икону. Никакого почтения ни к иконе, ни к козлиной голове. Во, крестьянская натура. Материалист до мозга костей, а верит во всякую чертовщину.
– Я еду забрал, давай перекусим, – предложил Данила, – твоя бабка всегда вкусно готовит.
Ну, это было уже слишком. Данила разложил на целлофане еду. Там был, хлеб, кусок сыра, куриная ножка, два яичка, лучок и поджаристые блинчики.
– Ты бы, хоть руки помыл, – возмутился я, – покойника ведь трогал, и козла еще.
– Что покойник? Он чистый. За семьдесят лет все микробы сдохли. А козел? Он так воняет, что к нему даже блохи не пристают, так что я гигиену блюду.
– Ты с иконы то еду сними, не богохульствуй, что ты ее в стол превратил?
– А бабка мне говорила, что знаменитая икона «Владимирская богоматерь» была написана борзописцем Лукой на доске от того самого стола, на котором Христос трапезовал со своей матерью. Представь себе сколько раз на ней обедали, тысячи, пока она стала знаменитой, А тут один раз не дадут использовать вместо стола.
Уж насколько я был далек от церкви, но меня возмутило кощунство приятеля.
– Во первых ее писал не борзописец, а живописец, а во вторых Христос столько не жрал.
– Вечно поесть спокойно не дадут, – невозмутимо ответил Данила, – глянь, я же на нее целлофан положил.
– Данила. Если ты станешь когда-нибудь шеф-поваром в ресторане, я, клянусь тебе, никогда не притронусь к твоей еде.
– Ну и зря. Ты не прав. У меня будут только первосортные продукты, повара французской выучки, огромное меню и никакой собачатины.
– Какой собачатины? – не понял я.
– А ты разве не слышал, как у нас одно время в городе в ресторанах появился деликатес, объедение, блюдо из оленятины. Весь город, месяца два объедался, и фаршированное, и запеченное, и такое и сякое, и в голову никому не придет, спросить, откуда столько оленей в округе? А снабженцами были Горилла и его дружок, Фитиль. Вот они на пару и шурудили. Перестройка то давно закончилась, оленей еще лет шесть назад всех постреляли. А тут вдруг в ресторане оленятиной кормят, на свадьбы заказывают, что б обязательно в кляре, или фаршированная с грибами. А в городе собаки пропадают и пропадают. Хозяин, как только отпустит собаку одну погулять, так она тут и пропадет. И Фитиль с Гориллой собачьими шапками и поясами от радикулита еще приторговывают. Вот и делай выводы, в каком лесу они стреляли этих оленей, если в городе ни одного пса не осталось. На весь город, только у Хромого кавказская овчарка. Ее эти орлы за лося бы выдали, да как ее сопрешь со двора. Она тебя самого быстрее съест.
– И как же это наружу выплыло?
– А никак, кончились собаки, кончилась и оленятина, в кляре и без кляра, – доедая куриную ножку, философствовал Данила, – так, что мой девиз, никакой собачатины, только натуральный продукт.
