Анжелина Мелкумова - Тайна графа Эдельмута
Тык-дык, тык-дык… — стучали копыта. Ветер играл с волосами и, поднимая с дороги грязную опавшую листву, зло бросал ее в лица всадников.
Прикрыв глаза, девочка сама дрожала как лист на ветру — от усталости ли, от волнения… Застывшие на холоде губы с трудом шевелились — Эвелина благодарила Господа за славного господина Понса: за его великолепные наряды и в особенности за грим для лица, благодаря которому граф их не узнал. Ну, а уж если говорить честно и до конца, то будь здесь рядом господин Понс, Эвелина не колеблясь упала бы на колени и целовала бы его ноги. Уроки старого актера не прошли даром: в трудную минуту Эвелина держала себя так величественно и гордо, как подобает настоящей аристократке.
Величественно и гордо… Голова девочки клонилась на грудь от усталости.
Дождь забарабанил по лужам. Закапал по курткам, по волосам всадников… Сняв с себя широкий плащ с капюшоном, Бартоломеус накинул его на Эвелину.
…Скакали долго. Под конец чуть не загнав лошадей.
И только в сумерках остановились. Но не возле шумного трактира — боялись погони. А свернув с дороги, перешли вброд еще одну речушку…
О том, что они — в маленькой деревеньке, до Эвелины дошло лишь тогда, когда Бартоломеус, сняв ее с седла, поставил рядом с собой. Устало озираясь, девочка заметила, что пахнет навозом, а откуда-то из темноты мычит корова.
— Кончилась земля графа Шлавино! — Склонившись с улыбкой к девочке, Бартоломеус встряхнул ее за плечи. — Ваше сиятельство! Мы в герцогстве Межгор!
…Они устроились на сеновале. Заплатив крестьянину, Бартоломеус принес кувшин молока и лепешек. Пауль и Марион жадно накинулись на свои, Эвелине же вовсе есть не хотелось.
Далее все словно окунулось в какой-то туман: пахло сеном… хрюкала свинья… издалека раздавались голоса и чавканье… ей предлагали поесть, но она не могла… а только смотрела на лицо того, кого собирались завтра сжечь на страшном костре… и ей снова становилось плохо. «Не хотите ли посмотреть на казнь Безголового Монстра? — раздавался голос графа Шлавино. — Крайне любопытное зрелище»…
— Ваше сиятельство, — окликнули ее.
…«крайне любопытное зрелище»… далее топот коней… холодный пронизывающий ветер… мимо пролетают рощицы и поля… они переходят вброд речку, ледяная вода обжигает ее ноги… вот сейчас ее утащат русалки…
— Эвелина!..
Тут она заметила, что плачет.
А потом вдруг оказалась в объятиях Бартоломеуса.
Он посадил ее к себе на колени, гладил по волосам, рассказывал что-то смешное, кормил лепешкой, закутывал в свою куртку…
Она уснула у него на груди.
Утро выдалось на редкость промозглое. Стоял такой густой туман, что уже в десяти шагах было ничего не разглядеть.
В крохотной деревенской часовенке горела одна-единственная свеча. Стоя на коленях перед образом Пресвятой Девы, Эвелина молилась.
Господи Отче наш… милосердная Пресвятая Дева… прости за все и пойми…
Она оставила родного своего отца, графа Эдельмута, в повозке комедиантов, в птичьей клетке… Она дала ему скрыться, исчезнуть навсегда… Но разве могла она бросить Бартоломеуса — милого Бартоломеуса, верного слугу ее отца! Человека, который единственный из всех людей любил ее! Любил, как дочь…
Графство Грюнталь… Где оно? «Это такое графство — слава Богу, далеко от этого несчастного Альтбурга… Вот уж развернемся там!.. Денежки так и посыплются в жестянку…»
Благослови, Пресвятая Дева, господина Понса, и пошли ему удачи… Благослови бедного орла, что томится в клетке. Боже мой, я не знаю, где он!.. Это очень далеко, графство Грюнталь… Что же делать?!
Заломив в отчаянии руки, хрупкая бледная девочка склонилась перед образом на каменном полу. Строгие лики святых задумчиво смотрели поверх ее головы — куда-то на распахнутую дверь часовни, думая о важном…
Скрипнула половица. Из тумана в проеме двери возник Бартоломеус.
— Ваше сиятельство хочет простудиться? — метнулся он к Эвелине. — Что за ребячество! — И поднял ее с каменного пола.
Пальцы девочки были холодны как лед, глаза распухли от слез. Он не стал спрашивать, почему. В самом деле — догадаться было нетрудно. Нет, заглянув ей в лицо, он спросил совсем о другом:
— А где моя пеночка?
* * *Изба топилась по-черному. Потому воздух и одежда детей успели хорошенько пропитаться дымом. Но зато было тепло. Сидя возле печки, дети слушали, раскрыв рты.
— …Она прилетела ко мне года два назад, — рассказывал Бартоломеус, роясь у себя под курткой. — Залетела в окно моей каморки в замке Нахолме — да так и осталась. Мы жили дружно, я кормил ее со своей тарелки, она пела мне песенки… М-да. Естественно, я не мог, уходя навсегда из замка, оставить ее наедине с графом Шлавино. Как мудро я поступил!
В руках у Бартоломеуса оказалась коробочка. Та самая, с конфетами, что передали ему дети в подвале Башни Дик-Ванда.
— Все бывает в жизни, — изрек Бартоломеус, открывая коробочку. Бумага зашуршала, пара конфет упала на стол и покатилась к краю. В последний момент Бартоломеус остановил их своими длинными пальцами. — Кто вообще мог предположить такое? Тогда, в замке вампиров, я чуть не умер…
Выбрав из горстки конфет одну — сиреневую, Бартоломеус положил ее на стол.
— …чуть не умер с досады, когда его сиятельство граф Шлавино милостиво шепнул мне на ухо тайну графа Эдельмута.
Широкая ладонь с двумя перстнями легла на конфету и — крррак! — безжалостно раздробила ту в мелкие крошки.
— «Мой дорогой Безголовый, — шепнул мне тогда граф. А хитрые глазки так и смеялись, так и плавились от наслаждения. — Знаешь ли ты, в какую именно птицу я превратил твоего незабвенного господина?»
Замолчав, Бартоломеус оглянулся и тц-тц-тц-тц-тц! — подозвал к себе пеночку. Умное создание не заставило себя ждать: перелетев через головы детей, вскочило на стол.
— «Ты думаешь, в орла? — шептал он мне. — В благородную птицу? — Шлавино просто умирал от веселья. — Ну как — как, скажи, — тебе в голову могла прийти такая мысль?»
Подвинув к пеночке крошки, Бартоломеус снова замолчал.
Тук-тук-тук-тук-тук-тук… — стучал клювик птички по твердому дереву.
Затаив дыхание, дети не сводили с нее взгляда.
Тук-тук-тук-тук-тук… — исчезали со стола сиреневые крошки.
— Шлавино был так любезен, что сообщил мне даже цвет конфеты… Ну мог ли бы я когда-либо подумать…
Тук-тук-тук-тук… — скакала птичка в азарте, явно довольная пиршеством.
Тук-тук-тук…
Тук-тук…
Дети еле успели отскочить от стола.
Ибо что должно было случиться, то случилось.
Маленькая птичка исчезла. Навсегда из их жизни.
А место ее занял представительного вида вельможа.
Орлиный нос, волнистый волос, глаза горят, золотая цепь на груди — рыцарь с картины из замка Нахолме.
— Ваше сиятельство, — склонился Бартоломеус в глубоком поклоне, — господин мой, граф Эдельмут. Если бы мы знали раньше!..
Часть 4
Святая Эвелина
«Впервые в жизни моей я ощутил страшное желание: задушить господина моего, графа Эдельмута, собственными руками…»
Из найденного манускрипта.Глава 1
Про истинного графа и ворона с человечьими глазами
Смеркалось. В круглой зале замка Нахолме царил полумрак. Зиял чернотой не растопленный камин. Тускло мерцали в углу рыцарские доспехи — не меньше, чем столетней давности: длинная кожаная рубаха и капюшон с нашитыми металлическими бляхами, на шлеме с неподвижным забралом — геральдический «орел». Широкая скамья с резной спинкой и тяжеловесные сундуки-комоды терялись во мраке широкой залы.
Застыв как изваяние, граф Шлавино стоял у окна.
За зубчатыми стенами замка простирались пустые сжатые поля, за ними торчали крыши крестьянских хижин. Дальше тянулась полоса оголенного леса. Нещадный осенний ветер гнул деревья, срывая последние листья. По небу ползли сизые облака.
Сквозь щели в раме сильно сквозило. Одна щека у графа совсем застыла. Пальцы, сжимавшие стеклянный сосуд, посинели.
Вспомнив о сосуде, граф опустил глаза. Сосуд…
Сосуд был пуст. Исчез гомункулюс графа Эдельмута. Исчез так внезапно после побега Безголового, что не надо было долго ломать голову — с чего бы вдруг.
Ах, проклятый Безголовый… Стоило один раз пооткровенничать..
А теперь Шлавино угрожала серьезная опасность.
— Дьявол! — Пустой сосуд полетел на каменный пол и со звоном разлетелся на мелкие осколки.
Дьявол, какая опасность угрожала ему! Истинный правитель графства явился на божий свет!
Вынув из-за пазухи маленькое зеркальце в золотой оправе, граф с беспокойством вгляделся в свое отражение. Похож ли он все еще на графа? Или уже просто — на Шлавино?
