Лев Давыдычев - Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство
И он услышал следующее:
— Спасибо вам, Вовик, за хотя бы тёплое отношение к Джульетточке. Конечно, неловко, а для нас обоих крайне неприятно, что мы перепутали два любимых существа. Но что поделаешь, если их судьбы так схожи! Вероника — добрая, внимательная, учтивая девочка! Для меня каждая встреча с ней…
— С Ве-ро-ни-кой? — на всякий случай уточнил Вовик.
— Да, да, для меня каждая встреча с Ве-ро-ни-кой является счастливым событием. Я расстаюсь с ней успокоенная, как бы выздоровевшая. Если вы удостоены её внимания, цените это, дорожите этим!
Вовик вышел от Анастасии Георгиевны не успокоенным, а наоборот, перевзволнованным. Если раньше его запутывала сама воспитанная девочка Вероника, то сейчас его запутывали ещё и бабушка Ирина-Ирэна и Анастасия Георгиевна. По-футбольному счёт был ничейным: один-один! Беда в том, что Вовик одинаково верил обеим старушкам.
Ведь О! Н! А! могла спокойно врать и Анастасии Георгиевне! Но зачем?
Эх, не знал Вовик, не подозревал, что отпетые лгуньи творят свои безобразия естественно, как дышат. И если честный человек не может врать, то лгун или лгунья занимаются этим даже тогда, когда в этом нет ни наималейшей необходимости. Тем-то они и опасны, что лгут всегда! Не согласны, уважаемые читатели, не верите? Вам же хуже будет, когда с таким или с такой в жизни столкнетесь, наплачетесь…
Но хорошо, — я продолжаю рассказывать о Вови-ке, — когда у человека есть хоть какое-нибудь, да дело. Тогда он имеет возможность отвлечься от тяжелых, к тому же и бесполезных, переживаний и раздумий, а именно — займется делом. Оно в подобных случаях может быть и душевным лекарством.
Побрёл Вовик к Григорию Григорьевичу, чтобы узнать у него адрес Иллариона Венедиктовича, а заодно и поинтересоваться, как новый владелец Джульетточки чувствует себя в обществе той, которую бабушка Ирина-Ирэна считает блохастой…
Картину он застал с виду мирную. Джульетточка спала на кровати на подушке, а возбуждённый и даже злой Григорий Григорьевич провёл Вовика на кухню и уселся, и замолк.
— А я думал, вы тут веселитесь, — сказал Вовик, и неожиданно для него самого слова прозвучали насмешливо.
— Мы-то бы веселились, — не заметив насмешливости, мрачно отозвался Григорий Григорьевич. — Знаю, знаю, нельзя разрешать собачкам спать на подушках, но этой можно. У неё было много тяжелых переживаний. А мне приятно, — продолжал он с вызовом, — что она отдыхает на моей подушке.
— А что же вы тогда такой злой и мрачный?
— Я не просто злой, — опять с вызовом ответил Григорий Григорьевич, — я нахожусь на самом высоком пределе злости. И я не просто мрачный, а сверх всякой меры мрачнейший.
Оказалось, что он недавно вернулся от собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт.
Визит получился крайне неудачным и крайне озадачил Григория Григорьевича, хотя причин этого определить он был не в состоянии.
Причиной же визита была надежда раздобыть собачку для бедной Анастасии Георгиевны (бедной в том смысле, что она потеряла безвозвратно Джульетточку) именно у собачьего специалиста.
А тот открыл дверь, выпучил, как показалось Григорию Григорьевичу, безумно глаза, не ответил на приветствие, проговорил (ну, а точнее, протявкал) что-то вроде того, что я, мол, вас знать не знаю и знать не желаю и никаких дел иметь с вами, даже разговаривать, не намерен, и собрался уже захлопнуть дверь перед носом пораженного посетителя.
Но тот ловко выставил ногу вперёд, не давая закрыть дверь, и грозно сказал:
— Вы мне эти штучки бросьте. Как так, вы меня будто не знаете и знать не желаете? Во-первых, вам прекрасно известно, что я контролёр на всех видах городского транспорта, кроме такси, конечно. Во-вторых, вы опытный заяц и не платите даже в такси, а сдачу иногда вымогаете путем незаконного применения гипноза. В-третьих, я был у вас вчера со старушкой, которую вы неквалифицированно усыпили и самостоятельно разбудить не смогли, а потребовали помощи вот у этой собачки! — Григорий Григорьевич ногой отодвинул дверь и вошёл.
А хозяин квартиры забегал, закрутился, запрыгал, заюлил, сам похожий на собачку, и заговорил, почти затявкал, зло и пронзительно:
— За длительное время моей безупречной практики по излечению нервных комнатных собачушек у меня перебывало более тысячи старушек! А собачушек и того более! Потому что иногда одна старушка содержит не одну собачушку! Я вас не помню и никогда не вспомню! Это у меня профессиональная привычка — не хранить в памяти старушек и их собачушек!
— Но я же не старушка и тем более не собачушка! — загремел Григорий Григорьевич, а Джульетточка, успокаивая его, лизнула в щеку. — Будьте любезны вспомнить меня, иначе у вас будут глобальные неприятности на почве нарушения законов. Мы ещё проверим вашу собачью деятельность. — И двинулся следом за хозяином, юркнувшим в комнату. — Если вы откажетесь разговаривать со мной самым достойным образом, я всё равно докажу кому следует, что ваши собачьи деяния преступны, как и ваше поведение на всех видах городского транспорта, в том числе и на такси, конечно.
Собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, как заметил Григорий Григорьевич, очень вздрагивал при словах закон и преступность. Он, боящийся таких обычных слов, несколько раз обежал вокруг стола сначала в одну сторону, затем — столько же раз в противоположную, сбегал к кушетке, посидел-поподпрыгивал на ней, обежал вокруг трёх стульев, снова заподпрыгивал, сидя на кушетке, и испуганно затараторил, изредка переходя на почти тявканье:
— Вы — шантажист! Вы — могатель! Клеветник! Напугатель! Вры… вры… врыватель в чужие квартиры! И старушка ваша… тоже! Вежливо прошу вас — воооооОООООН! — отсюда!
— Позвольте, позвольте! — устрашающе произнес Григорий Григорьевич. — Попрошу вас не тявкать на меня! — И с Джульетточкой на руках он удобно устроился в кресле за столом. — Недавно вы утверждали, что ничего будто бы не помните…
— Не помню, не помню, не помню, не помню! Ничего, ничего, ничего! Никого, никого, никого!
— А почему тогда, оскорбляя меня, вы вспомнили, как вы её назвали, мою старушку?
— Не помню, что вспомнил!
— И про кастрюлю забыли?
— И про кастрюлю забыл! Я даже не помню, что такое кастрюля!
— А что такое закон — (собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт поставил мировой рекорд по прыжкам в высоту с места сидя!) — вы помните? И как он наказывает преступность — (тот побил ему же принадлежавший мировой рекорд по прыжкам в высоту с места сидя!) — не помните? Да?
— Не… не… не знаю…
— Так знайте и помните: закон неминуемо наказывает преступность.
И собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт — ХЛОП! — спиной на кушетку, вытянул руки и ноги, закрыл глаза, пригрозил:
— У меня скоро начнётся сильный нервный припадок, опасный для окружающих.
— Это очень любопытно, — сказал Григорий Григорьевич, — понаблюдаем с научной точки зрения.
— Чего понаблюдаем?
— Припадок.
— Это, повторяю, очень и очень опасно для окружающих.
— А я вас, когда будет опасно, накрою кастрюлей!
— А они у меня все маленькие!
— А я вас накрою мусорным ведром!
Собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт подбросил своё тело над кушеткой, будто упражнение на батуте выполнил, сел и сказал почти нормальным человеческим голосом:
— Вы всё равно от меня ничего не получите. Я всё равно вас не помню. Вот вы сейчас воооооооон отсюда, и я тут же опять, но ещё сильнее забуду вас!
— Но ведь вы даже и не знаете, зачем я пришёл!
— А если и узнаю, то тут же забуду! — Он помолчал и сказал уже совершенно нормальным человеческим голосом: — Я вас очень прошу, чтобы вы ушли и никогда больше не приходили… Хотите, я встану перед вами на колени и буду горько плакать? Хотите, я буду рыдать перед вами на коленях?
Григорий Григорьевич согласился:
— Вставайте. Плачьте. Рыдайте. Так делают многие виноватые перед законом крупные преступники.
С открытыми глазами собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт потерял сознание.
— Вот это серьёзно, Джульетточка, — задумчиво проговорил Григорий Григорьевич. — Патологически боится слов закон и преступник. Значит, он преступник и нарушает закон. Но почему он не хочет иметь с нами дело? Даже выслушать не хочет, зачем мы к нему пожаловали. Почему он нас боится? Надо вызвать ноль-два или ноль-три!
— Не надо… — жалобно раздалось с кушетки. — Никого не надо вызывать… Прошу… умоляю… требую…
— Нет, вызовем! — грозно пообещал Григорий Григорьевич, вставая. — Если вы притворяетесь, что никого и ничего не помните, соответствующие органы напомнят вам…
