Алла Озорнина - Золото Серебряной горы
Глава 31. В ловушке
Вдруг автобус резко свернул с дороги и помчался через степь. К сопкам. Бумажкин вздрогнул, проснулся, к нему опять вернулась способность соображать.
— Эй, остановитесь! — закричал он. — Мне не туда, мне в милицию надо! Куда ты меня везешь? А-а-а-а!!!
— Слышь, Пинцет, — не оборачиваясь, произнес Будка, — заткни-ка рот этому ненормальному.
«Что еще за Пинцет? — удивился Петька. — Мы же вдвоем ехали!» Но до конца удивиться он не успел: сильный удар по голове чем-то тяжелым на какое-то время отключил сознание.
Когда Бумажкин пришел в себя, автомобиль уже стоял на месте, а откуда-то сверху, будто волнами, наплывал голос Будки:
— Вот и славненько… Хорошо, что мы успели. А то бы он нам всю малину испортил.
Петька понял, чей голос слышал он во сне целых две ночи. Это же Будки, Будки голос! Но вспомнил Бумажкин и еще об одном: о предупреждении бабы Груни. Похоже, и оно начинает сбываться.
Петька открыл глаза. Рядом с машиной били копытами две лошади: рыжая и черная. На черной сидел бородатый всадник. На седле второй лежали какие-то мешки.
— Очухался? — спросил Будка.
Петька хотел сказать все, что он о нем думает, но не смог. Губы оказались затянуты плотной лентой скотча.
— Вот то-то же, — злорадно засмеялся бандит, — мыслишки-то все, если они есть, конечно, в твоей башке, придется оставить при себе. А теперь давай, выкатывайся отсюда. А ты, Федотыч, — обратился он к дядьке, — пока седло-то для этого поганца освободи. С тобой поедет.
— Со мной? Че я с ним делать буду?
— Цыц! Кому сказано?
Петька вылез из машины и окинул взглядом местность. Позади раскинулась степь, впереди — бесконечные гряды сопок. Картина потрясающая, конечно, для кисти художника, но, когда у тебя заклеен рот, от удара кружится голова, да еще неизвестно, что ждет впереди…
Будка подтолкнул Петьку к черной гривастой красавице. Бумажкин и этих животных впервые видел так близко.
— Поди сам-то не залезет, — сказал бородатый. — Мал еще. Подсадить надо. А то целый час корячиться будет.
— Мал, да удал, — пробурчал Будка. — Чуть было всю малину нам не испортил. А ну залазь, московская морда! — Он приподнял Петьку над землей, и тот понял, что нужно ноги сунуть в стремена. — Ну все, Федотыч, мы рванули, некогда. И вы там поторопитесь. Полдня осталось. Башкой-то думайте!
Микроавтобус взвизгнул и сорвался с места.
— Но! — крикнул Федотыч. — Пшли!
Его лошадь тронулась и пошла вперед. Следом двинулась Петькина. Земля внизу заколыхалась. Петька вцепился руками в гриву и всем телом прижался к животному.
— Но! — закричал Федотыч. — Чего жмуришься? А на животину чего разлегся? Это что тебе, кровать, что ли, двуспальная! А ну сядь нормально и разуй глаза! Разуй глаза, тебе говорят, и сядь нормально!
Петька с трудом выпрямился и приоткрыл один глаз. Земля продолжала колыхаться в такт шагов лошади. Ему вдруг сделалось дурно, к горлу подступила тошнота. «А вдруг меня сейчас начнет рвать, а рот заклеен, — перепугался он. — Ведь я ж тогда захлебнусь».
Перед взором Бумажкина одна за другой менялись панорамы, достойные кисти художника. Вместе с бородатым Федотычем они то поднимались на самую вершину сопки, и тогда хорошо было видно уходящие вдаль бесконечные хребты других сопок, то спускались вниз и брели по длинным и темным распадкам. А однажды им на пути встретился горячий источник: из-под земли, задорным фонтанчиком, бил небольшой ключ и вытекающая вода собиралась в небольшое незамерзающее озерцо.
Но ничего этого не видел Петька. Он сидел бледный, напряженный и боялся двух вещей: как бы его не вырвало и как бы он не свалился с лошади. Иногда он ловил на себе быстрый, недобрый взгляд Федотыча, который тут же отводил глаза. Губы Федотыча были плотно сжаты, у скул непрерывно и нервно двигались желваки.
Наконец они остановились возле сопки, во внутрь которой вело темное зияющее отверстие. Петька подумал, что это, вероятно, новый вход в старую шахту. Значит, все-таки оказалось возможным его сделать!
Федотыч соскочил с лошади и громко крикнул:
— Пиночет, а Пиночет! Ты че, оглох, что ли, едри тебя!
Из отверстия, сгибаясь в три погибели, появился длинный сутулый парень. Лицо его напоминало злобную мордочку крысенка. Из-под узкого лба настороженно и неприветливо смотрели маленькие серые глазки.
— Ну что, нашли? — нетерпеливо спросил Федотыч.
— Прям, нашли. Быстро хочешь.
— А карта для чего?
— А в ней фиг разберешься. Подсунули фуфло какое-то…
— Как это — фуфло? Там все отмечено и написано.
— Написано! Какие-то сажени, локти. Черт разберет…
— Ну а старик на что? Он то, поди, соображает.
— Старик, по-моему, туфту гонит…
— Ничего, вдвоем-то мы его быстро научим работать. Да, сколько времени-то осталось? — Федотыч начал загибать пальцы. — Так, значит, в этих сутках… Да еще ночь… Утро… Целых девятнадцать часов… Так что все еще успеем. Сейчас лошадей разгружу, отведу, и к вам… Ох завтра и жрачка будет!
— А это че за пацан? — спросил Пиночет, показывая взглядом на Петьку.
— Тьфу ты, я ж совсем забыл о нем, — ответил Федотыч. — А ну, слезай! — это он уже Петьке. — И снова Пиночету: — Глобус подбросил.
Петька тем временем вытащил ноги из стремян и уже сползал на землю.
— И че с ним делать? — поинтересовался Пиночет.
— А хрен его знает! Толкни куда-нибудь, пусть сидит!
— Так может, сразу кокнуть?
— Да ладно тебе, охота пачкаться?
Петька стоял ни живой ни мертвый. Кокнуть! Ничего себе, хорошенькое дельце!
Он даже очки снял, чтоб этих ужасов не слышать, куда там, уши, словно локаторы, ловили каждое слово!
— А ну, пшли! — прикрикнул Пиночет и толкнул Петьку вперед.
— Мальчонка-то, ты смотри, размечтался, — вдруг с неожиданной теплотой в голосе произнес Федотыч. — Ты, Пиночет, рот-то ему разлепи, слышишь?
— Обойдется! Итак времени в обрез.
У самого входа в сопку Пиночет схватил Бумажкина за шкирку и толкнул его в зияющее отверстие.
— В общем, ждите, я скоро! — послышался сзади голос Федотыча.
Ход в сопку оказался узким и таким низким, что даже Петьке приходилось наклоняться в три погибели. Что уж там говорить о Пиночете!
Бандит включил фонарь, и светлый луч высветил неровную поверхность стен с торчащими то здесь, то там, острыми краями породы. Бумажкину показалось, что шли они очень долго, пока не очутились в широком тоннеле. Справа и слева чуть заметно виднелись деревянные стойки, упирающиеся в свод, под ногами Петька различил ржавые рельсы, а вдалеке — вагонетку. Все было точно так, как еще вчера на листе бумаги изобразил рудник внутри дядя Миша.
— Навязали на мою голову! — не успокаивался Пиночет. — Кабаны несчастные! И куда бы тебя… А, придумал! — он неожиданно и резко толкнул Петьку в ответвляющийся от основного тоннеля узкий коридор. «Квершлаг!» — понял Бумажкин и вскоре почувствовал еще один толчок. Теперь он оказался в своеобразной каменной нише. — Сидеть здесь! — приказал Пиночет, а сам отошел на несколько шагов в сторону. — Ну где же она… Где-то же здесь была… А, вот она!
Бандит притащил откуда-то огромную доску, которая полностью закрыла вход в нишу. Но он не уходил, продолжал еще что-то искать в узком коридорчике. Вдруг Петька услышал бесконечный поток матерной брани, среди которой только несколько слов относились к нормативной лексике. «Черт! Они же там одни!» И в следующий момент в каменную каморку перестал проникать даже слабый, в виде тонкой трепещущей полоски, свет от фонаря. Стало совсем темно. И тихо. Так тихо, что даже жутко… Тихо и темно…
Глава 32. Каменная западня
«Ну вот, — вяло подумал Петька. — Все, что я хотел испытать в поездке, исполнилось. Я прошелся по руднику, причем не какому-нибудь, а дореволюционному… А уж о первом желании, попасть в какую-нибудь историю, и говорить нечего. Исполнилось сверх всякой меры… И если об этом узнает Попов… — Он поймал себя на том, что даже здесь, в своеобразном плену, с весьма туманным будущим и отнюдь не в комфортных условиях, уже по привычке, вспоминает соперника. И невесело улыбнулся: — А что Попов? Попов ходит по Москве. Перезванивается с Лилькой Самохваловой, и чувствует себя превосходно. И вряд ли захотел бы оказаться на моем месте…»
Он поднес руку ко рту и наткнулся на гладкую поверхность скотча. «Надо же, — удивился Петька, — совсем о нем забыл. Вот уж точно, человек ко всему привыкает…» Бумажкин попытался оторвать липкую ленту, но это было не так-то просто: казалось, вместе с ней отрывается еще и кожа лица. Наконец экзекуция была закончена, и Петька прислонился к холодной неровной поверхности.
«Как-то странно я спокоен, — как бы со стороны анализируя свое состояние, размышлял он. — По идее я должен сходить с ума от страха и отчаяния, паниковать от безысходности, а мне хоть бы что… Блаженное тепло растекается по всему телу. Вот только бы побольше воздуха…» Петька и не заметил, как провалился в какое-то странное забытье. Он увидел свою московскую квартиру, родителей, которые собираются ехать в аэропорт, встречать его, Петьку… «И… не встретят», — добавил он про себя. Вдруг в голове, совершенно неожиданно, сверкнула мысль: «А ведь Пиночет-то, кажется, доску-то снаружи ничем не припер… По крайней мере, пока Петька бы в бодрствующем состоянии, не припирал. Но приходил ли тогда, когда он дремал? Кто знает… Неплохо бы и проверить…»
