Ежи Брошкевич - Тайна заброшенной часовни
— Она просто очаровательна, — убежденно заявил Брошек и якобы задумчиво произнес: — Интересно, такое передается по наследству?
— А вы, сударь, еще в этом не убедились? — якобы грозно спросила Ика.
— Как сказать, — якобы неуверенно ответил Брошек. — Возможно…
Тогда Ика продемонстрировала, что она прежде всего дочь своей мамы. А именно: высунула язык, показала Брошеку нос и произнесла его голосом:
— Предлагаю вам в течение ближайших пятидесяти лет это обдумать. — Потом щелкнула его по носу и исчезла.
Так начался шестой день долгой дождливой недели.
Вначале ничто не предвещало, что день этот будет иметь решающее значение в истории, впоследствии получившей известность как «Дело Черного Камня».
Ика с Брошеком коротко отчитались о разговоре с матерью. Все согласились, что создание резерва из родителей (на случай опасности) не лишено смысла. Сам Пацулка, мывший посуду и одновременно варивший бобы в двухлитровой кастрюле (естественно, на всякий случай), одобрил предложение Икиной мамы энергичным покашливанием.
— Пацулка, — спросила Альберт, — неужели ты думаешь, и вправду может произойти что-то непредвиденное и опасное?
Пацулка уклончиво почесал нос; остальные на минуту озабоченно задумались.
— Don’t be silly[13], — первым пришел в себя Влодек. — Мы тоже представляем собой некоторую опасность для опасных преступников.
И одной рукой высоко поднял тяжелую дубовую табуретку, а когда Брошек и Пацулка без особых усилий проделали то же самое, удовлетворенно кивнул.
В тот день дежурным по прессе была Катажина. Влодек заявил, что у него есть кое-какие дела на почте (тут Ика подмигнула Брошеку, Брошек — Пацулке, а Катажина расплылась в блаженной, то есть телячьей, улыбке). В результате они отправились за газетами вдвоем.
Пацулка дал понять, что должен следить за бобами, и остался на кухне. Ика с Брошеком пошли навестить магистра Потомка, который уже с семи утра торчал в часовне, изучая старинную картину и готовясь к визиту представителей местных властей и работников печати.
Магистр был счастлив. Наблюдая за ним, Ика и Брошек невольно с уважением подумали о Катажине, без колебаний уступившей Потомку честь открытия. Магистр забыл не только о своей личной потере, но и вообще обо всем на свете. Казалось, для него весь мир (если не вся Вселенная) сузился до размеров небольшой доски, переливающейся яркими красками, как луг в начале июня.
— Я почти уверен, что это пятнадцатый век, — заявил он в ответ на приветствие ребят, выказав полное пренебрежение не только к таким мелочам, как «доброе утро» или «что слышно?», но и ко всему, связанному с Толстым и капралом Стасюреком, а также с прочими потенциальными неизвестными преступниками. — Да, почти уверен, и это замечательно: ведь о художниках того времени совсем немного известно. Кем был, как жил это доморощенный живописец? Никто не знает. И никогда не узнает. Быть может, он был необразованным и беспомощным отшельником, как Никифор Криницкий[14]. Или веселым забулдыгой, водившим дружбу с разбойниками… Неизвестно. Зато нет сомнений в том, какой это выдающийся талант! Какой блестящий, своеобразный колорист! Какой самобытный мастер! После него осталась, возможно, одна-единственная картина на дубовой доске, чудом сохранившаяся до той минуты, когда… какое счастье!.. я взял ее в руки! Казалось бы, пустяк (толстая доска размером сто тридцать два на восемьдесят один), но творец этой картины сохранится в нашей памяти навечно. Навечно, — едва слышно повторял магистр Потомок, — навечно.
Его темные глаза время от времени заволакивались туманом, губы дрожали. Ика с Брошеком промолчали: они решили пока не напоминать магистру ни об одном из забытых им важных дел, понимая, что даже недоступные им чувства заслуживают уважения. К тому же в это чуть прояснившееся субботнее утро картина действительно казалась необыкновенно прекрасной, и на нее можно было неотрывно смотреть, не замечая, как бежит время.
Однако время бежало.
Катажина с Влодеком уже дошли до киоска, купили газеты, и Влодек отыскал в двух из них заметку о Черном Камне, которая у него вызвала раздражение, а Катажину рассмешила. Потом они не спеша отправились в обратный путь.
Примерно в это время Пацулка, сочтя, что бобы готовы, снял кастрюлю с плиты, осторожно слил воду и приступил к недолгой, но основательной дегустации. Тогда же Толстый, что-то жуя, появился на пороге сарая, панна Эвита отправилась с Чарусем погулять и заодно купить газеты, а супруги Краличек решили еще немного вздремнуть. Пан Адольф же, громко и не слишком сдержанно сетуя на судьбу, готовился к решительной схватке с тросом сцепления.
Спустя еще некоторое время Катажина и Влодек, повстречавшиеся возле моста с панной Эвитой, начали взбираться в гору.
Пан Краличек, вняв категорическому требованию супруги, встал, чтобы приготовить обоим завтрак.
А пан Адольф залез под машину, не без отвращения посмотрел на трос и решил, что имеет право еще полчасика поспать. Причем… под машиной.
Пацулка, убедившись, что бобы удались на славу, пересыпал их из кастрюли в целлофановый мешочек и вышел на веранду поглядеть, что происходит на свете. Увидев приближающуюся к дому парочку, то есть Катажину и Влодека, он одобрительно хмыкнул. Следует заметить, что Пацулка любил красивых людей, а Кася и Влодек смотрелись просто замечательно. Кстати, ценя чужую красоту, Пацулка считал ниже своего достоинства заниматься собственной внешностью (к которой, надо сказать, относился весьма критически).
Поэтому, когда Катажина с Влодеком поднялись на веранду, он в порыве великодушия отсыпал им почти четверть содержимого своего мешочка. Тогда Катажина вытащила из кармана бумажный кулек и с нежной улыбкой вручила его Пацулке. Пацулка даже застонал от волнения. В пакетике были «раковые шейки». Целых двести пятьдесят грамм!
«Да, Альберт тоже великий человек с благородным сердцем», — подумал он.
— Где магистр, Пацулка? — спросил Влодек. — В часовне?
— Только не цепляйся к нему, Влодечек, — попросила Катажина.
Пацулка вопросительно поднял бровь. Тогда Влодек, ни слова не говоря, протянул ему газету и указал на заметку, озаглавленную «НОВОЕ ОТКРЫТИЕ В ЧЕРНОМ КАМНЕ». Пацулка прочел ее, усмехнулся, покачал головой и напоследок небрежно махнул рукой.
— Видишь? — сказала Катажина Влодеку. — Пацулка со мной согласен: пожилым людям следует прощать их странности.
Влодек сердито пожал плечами.
— May be[15], — пробормотал он. — Хотя… порядочные люди так не поступают. В любом случае я хочу услышать, что он на это скажет. Пошли.
— И все-таки обещай мне… — начала Катажина.
— Я это уже слышал, — не дал ей договорить Влодек. — Ты идешь? — спросил он Пацулку.
Пацулка отрицательно покачал головой.
Влодек и Катажина отправились в часовню вдвоем. Катажина все-таки заставила Влодека пообещать, что — ради нее! — он ни в коем случае не станет досаждать магистру.
Пацулка наблюдал за ними с добродушной улыбкой: двухлетнему малышу было ясно, что скажет на это Влодек.
— Ну… если ты… — торжественно произнес Влодек. — Если ради тебя…
Остальное он выразил взглядом, отчего щеки Катажины стали цвета губной помады номер три фирмы Елены Рубинштейн.
Пацулка проследил, как они вошли в часовню, и перевел взгляд на Толстого. Толстый, покончив с завтраком, сидел на завалинке и бессмысленно таращился в небо. В глазах у Пацулки вспыхнули яркие огоньки. Прихватив мешочек с бобами, он не спеша потопал к сараю.
Остановившись перед Толстым, Пацулка вежливо поклонился и вместо «здравствуйте» сказал «ку-ку». Толстый смерил его сердитым взглядом, но указал место рядом с собой. И принялся раскуривать трубку. Тогда Пацулка протянул ему мешочек. Толстый отложил трубку, запустил в мешочек лапу и набрал целую горсть объемом в поллитра.
Потом он угрожающе произнес:
— Вообще-то ты поосторожнее. И похитрей тебя садились в калошу.
— Э-э-э, — ухмыльнулся Пацулка.
В часовне Влодек и Катажина молча наблюдали за магистром, который, покончив с первым беглым осмотром картины, бережно устанавливал ее на прежнее место.
Ика и Брошек тем временем погрузились в чтение газет. На их лицах изредка появлялись улыбки — вполне добродушные. Понятно было, что они разделяют точку зрения Катажины и Пацулки.
Один Влодек все еще дулся на магистра. В конце концов он отобрал у друзей газеты, в которых была напечатана заметка о Черном Камне, и вручил их магистру.
— Пан магистр, — сказал он, — вот вам первые любопытные сообщения о вашем великом открытии.
Магистр Потомок немедленно оторвал восхищенный взгляд от картины. Щеки его залились темным румянцем.
