Джон Гришэм - Активист. Теодор Бун расследует
К семи вечера площадь перед зданием наводнили сотни людей, причем многие облачились во все желтое по крайней мере выше шеи. Движение на Главной улице застопорилось, машины встали в пробке. Наконец двери здания открылись, и толпа начала медленно вдавливаться внутрь.
Общественные слушания проходили в конференц-зале с высоким потолком, высокими окнами и рядами мягких кресел. На сцене стоял длинный стол с торчащими микрофонами и пять огромных кожаных кресел с именными табличками.
Когда в полвосьмого Тео наконец удалось пробиться в зал, все места были заняты, люди стояли вдоль стен. Отыскав местечко у задней стены, Тео огляделся, пораженный обилием ярко-желтого. На слушание явились сотни детей, и каждый надел маску или бандану. Многие из родителей последовали примеру детей.
Распорядитель уговаривал присутствующих соблюдать порядок: комитет рассматривает другой вопрос и будет очень благодарен за тишину. Тео вглядывался в среднего из сидящих за длинным столом — Митчелла Стэка. Председатель выглядел хмурым, да и другие члены комитета казались обеспокоенными.
Открыли балкон, который тоже скоро заполнился. Начальник пожарной службы объявил, что в зале собралось максимально допустимое число зрителей и больше никого пустить нельзя. В другом углу Тео заметил мать. Миссис Бун, конечно, не могла разглядеть сына в желтой маске и такой же бандане с черной надписью на лбу — он ничем не отличался от сотен детей в зале. Тео помахал, но мать не заметила. Мистер Бун не пришел.
Члены комитета удалились на перерыв. Толпа волновалась: в зале стоял возбужденный гул, царила атмосфера нетерпеливого ожидания. Число оппонентов проекта превосходило число сторонников минимум в десять раз — вряд ли комитету достанет храбрости пойти против такой толпы. Через несколько минут члены комитета вернулись, уселись на свои места и оглядели переполненный зал, явно не собираясь спешить в ближайшие три часа.
Мистер Стэк пододвинул микрофон и сказал:
— Добрый вечер, спасибо, что пришли. Всегда отрадно видеть, как горячо наши граждане участвуют в насущных вопросах. Мы хотим всех вас выслушать. Надеемся, что времени хватит. Согласно регламенту, публичные слушания должны проходить цивилизованно и дисциплинированно. Никаких одобрительных криков, аплодисментов, свиста и прочего. Никаких форм неорганизованного протеста — выходите на трибуну и выступайте. Начнем с официальной презентации проекта, уже получившего название «Шоссе Ред-Крик». Презентацию проведут представители дорожного департамента штата. Мы, члены комитета округа, зададим вопросы и проведем дискуссию, а затем, если останется время, выслушаем наших неравнодушных горожан.
К трибуне вышли мужчины в темных костюмах, и пресс-секретарь дорожного департамента начал читать длинное и нудное описание проекта. Через десять минут оживление в зале поутихло — презентация грозила затянуться на добрых три часа. Наконец выступавший сошел с кафедры, уступив место эксперту по изучению транспортных потоков, который принялся монотонно сыпать цифрами.
Взрослые старались следить за наводящей тоску информацией, но подросткам это было тяжело. Тео устал дышать через маску и буквально окоченел от скуки. Сидевший рядом с ним взрослый сказал, не позаботившись понизить голос:
— Морят нас тоской, чтобы мы разошлись по домам.
Кто-то отозвался:
— Да, и специально начали в восемь часов. Можно подумать, нельзя было раньше.
В зале уже явственно слышались голоса. Дети ерзали на стульях и часто выходили в туалет. По рядам пронесся стон, когда третий выступающий начал:
— Второе исследование транспортных потоков короче первого, поэтому я изложу его подробно.
Иногда кто-нибудь из членов комиссии прерывал нудное чтение вопросом, но всем казалось, что пресс-секретарь и эксперты могут распространяться до бесконечности. Минуло девять часов, а речам не было видно конца и края. На больших экранах мелькали карты и схемы, неделями муссировавшиеся в газетах. Ничего нового.
Зрители начали проявлять беспокойство, но никто не ушел. Родители твердо настроились сидеть до конца — ну и что, если дети разок не выспятся, то, что происходит, куда важнее.
Страсти вспыхнули, когда Чак Джеррони, единственный в комитете публично осудивший проект, заспорил с экспертами дорожного департамента. Это вывело из себя Лукаса Граймса, горячего сторонника шоссе, и они с Джеррони некоторое время обменивались колкостями. Зал оживился, но лишь на минуту: к кафедре вышел очередной выступающий, и начался новый «номер» программы.
Уже почти в десять вечера официальная часть наконец завершилась. Мистер Стэк наклонился к микрофону:
— Благодарю вас, джентльмены, за очень информативное изложение сути проекта. Вчера мы договорились предоставить одному представителю оппозиции пятнадцать минут на контраргументацию. Думаю, слово возьмет мистер Себастиан Райан из Страттенского комитета защиты окружающей среды?
Присутствующие, выдержав два часа адской тоски, встрепенулись. Себастиан вышел к трибуне, и в зале словно повеяло свежим ветром. Райан отрегулировал микрофон и начал:
— Благодарю вас, мистер Стэк и уважаемые члены комитета, за то, что дали и нам возможность быть услышанными. — Он помолчал, потом громко и выразительно произнес: — Честно говоря, джентльмены, вся эта затея с шоссе дурно пахнет.
Зал взорвался аплодисментами и одобрительными криками — сотни противников проекта наконец обрели голос. Все кричали и хлопали с такой силой, что члены комитета были поражены. Мистер Стэк поднял руку и подождал, пока стихнет шум.
— Уважаемые зрители, держитесь в рамках, пожалуйста, иначе нам придется очистить зал.
Умудренный многолетним опытом, Стэк держался с аудиторией очень корректно.
Зрители медленно успокаивались, но недовольство могло выплеснуться в любой момент. Заскучавшие было взрослые уже не испытывали скуки. Сонные дети проснулись. Все слушали, как Райан пункт за пунктом критиковал проект.
Каждое слово было логичным и оправданным — по крайней мере, так казалось Тео, захваченному речью. Райан был компетентным и хладнокровным, а с бородкой и длинными волосами еще и самым крутым из ораторов. Перед входом стоял человек, которого не интересовали залы суда: он боролся за спасение природы. Тео никогда не думал заняться чем-то подобным, но сейчас ему хотелось походить на Себастиана Райана: он немного завидовал юристу, которому сейчас безраздельно принадлежало внимание зала.
Однако не на всех речь Райана произвела подобное впечатление. Лукас Граймс и другой член комитета, Бадди Класко, принялись засыпать Райана вопросами. Все знали, что Граймс поддерживает проект, и вскоре стало очевидно, что и Класко тоже. Добавить к ним Стэка, самого горячего сторонника нового шоссе, и проект пройдет большинством голосов. Победа.
Через полчаса торговли и препирательств Себастиан начал терять хладнокровие: Граймс и Класко въедливо цеплялись к каждой мелочи. Мистер Джеррони пытался помочь Себастиану, и временами казалось, будто члены комиссии пикируются между собой. На глупые вопросы и замечания зал реагировал неодобрительным гулом, стонами и даже презрительными «у-у-у!».
Себастиан находился на трибуне уже около часа, когда атмосфера вдруг изменилась: во время возникшей паузы в дискуссии в центр зала вышел крупный грубоватый человек лет сорока и крикнул:
— Эй, вы там, вы что, боитесь голосовать?
Резкий голос прорезал сгустившееся напряжение и эхом пронесся над аудиторией. Зал разразился одобрительными воплями. Задние ряды начали скандировать:
— Голосуйте! Голосуйте!
Это слово пронеслось, словно пожар, охватив всех присутствующих, и сотни людей повскакивали на ноги, повторяя во весь голос:
— Голосуйте! Голосуйте!
Тео кричал вместе со всеми, от души наслаждаясь происходящим.
Себастиан предусмотрительно присел, выжидая, пока зал успокоится. Председатель Стэк предусмотрительно дал толпе прокричаться. Через минуту, когда в окнах уже дребезжали стекла, он поднял руку и сказал:
— Благодарю вас. Будьте добры. Да, спасибо. Садитесь, прошу вас.
Скандирование стихло. Приглушенно ворча, зрители нехотя присаживались — те, кому достались сидячие места. Тео и десятки других простояли на ногах уже почти три часа.
Мистер Стэк сказал:
— Пожалуйста, дальше без эксцессов. Регламент предписывает нам проголосовать сегодня, поэтому проявите терпение.
В аудитории установилась почти полная тишина. Мистер Стэк взял лист бумаги, нахмурился и произнес:
— Согласно списку, высказаться хочет девяносто один человек.
Многие ахнули. На часах было пять минут двенадцатого.
Стэк продолжил:
— Обычно, когда у нас столько желающих, мы ограничиваем выступления до трех минут. Девяносто один умножить на три — это двести семьдесят минут, то есть еще четыре с половиной часа. Не знаю, кто столько высидит.
