Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной
Пришельцам было еще невдомек, что он впервые в жизни увидел не местных.
Вскоре их взгляду открылось большое маковое поле. Покачивая крупными головками, маки нежно алели сплошным ковром. Однако, приглядевшись, легко было различить рядки.
Мак не был дикорастущим. Кто-то посадил его правильными рядами, полол и поливал.
Леша шагнул к ближайшему рядку и увидел то, что ожидал. Стебли были надрезаны, по ним стекал белый сок.
Глава 4. Ягодки
Медленно, как в кино, Леша повернулся всем туловом к часовому и заговорил очень тихим голосом. Но почему-то от звука его голоса у ни в чем не повинного и не робкого Тома душа ушла куда-то в пятки. И ему вдруг захотелось в тот же миг убежать и спрятаться подальше.
— И кто же тут сбытом наркоты занимается? Ты, что ли?
— Не я, — впервые за долгое время заговорил часовой. И голос его странно выдавливался из горла, будто часового душил кто-то во время разговора. — Не я, а сам…
Голос осип и совсем пропал.
— И где этот сам? — грозно, уже возвысив голос, спросил Леша.
Женя, ничего совершенно не понимая, переводила взгляд с одного на другого. Саня же весь подобрался, и показалось на миг, что на плече его повис невидимый Калашников.
— Скоро подъехать должен из города…
— Когда — скоро?
— Через сорок минут подъедет точно.
— Охрана у него большая? — отрывисто продолжал допрос Леша.
— Не-а. Один только. Но… как сказать? Многих стоит.
— Чего? Ты толком говори! — Леша повысил голос.
— Здесь тебе тоже не учащиеся музыкальной школы собрались, — ввернул свое слово Саня. — Ты, сержант, нас не пугай, а то у меня уже штаны… — тут Саня взглянул на Женю и осекся. — Кто такой, охранник-то этот гребаный?
Саня опять покосился на Женю, но посчитал, что слово он выбрал цензурное (хотя охранник заслуживал совсем другого), и этого достаточно.
— Чего пугать, — бормотал часовой, а сам был бледен и затравленно озирался. — Уходить вам надо, братцы, вот что. И вас, и меня положат. Отморозок он… Два раза сидел. Говорят, в 95-м под вышку шел — она еще была тогда, — да другого подставил. К нам сюда недавно пришел. Хвастался, что зимой девушку какую-то убил — по заказу, за большие деньги. Где-то под Курганом, что ли.
Тут Женя широко открыла свои круглые глаза, а Том рот приоткрыл от внимания.
— А хозяин, — продолжал часовой, с трудом ворочая будто присыхающим к гортани языком, — тоже не хужее. Ему сам черт не брат… И в городе у него все схвачено. Он такими объемами наркоты ворочает, что его никто не тронет — ни милиция, ни прокурор. Он всех прикормил, весь город. Ничего с ним никто не сделает. Говорю — уходить вам надо. Вон дети с вами, — он кивнул на вылезшего из машины и протирающего глаза Мячика, который после непомерно долгого сна вообще мог сойти за дошкольника, — они и их не пожалеют…
— А что, сержант, — сурово заговорил Леша, — ты им поможешь, что ли, однополчан кончать?
— Да что — «поможешь»! — выкрикнул вдруг часовой. — У нас с вами один Калашников на троих!
— «У нас с вами» — это другой разговор, — удовлетворенно подытожил Леша. — А у них что — много оружия с собой?
— Ну наркоту же возят — сами понимаете! — неизвестно почему оживившись и даже размахивая руками, повествовал часовой. — Два Калашникова у них с собой и Макаровых штуки три. И боекомплектов полмашины.
— А какая машина-то?
— Джип бронированный — как у инкассаторов. «Форд».
— За рулем у них кто?
— Сам же и за рулем. Никому не доверяет. А этот справа сидит…
— Как его зовут-то, который справа?
— Имя-фамилию не знаю, а так — Харон.
— Харон? — удивился Саня. — Что это за кликуха такая? Никогда не слышал. На блатную не похожа.
— Оружие на коленях? — отрывисто осведомился Леша.
— Ну да. Калаш всегда при нем. На въезде-то он его в ноги кладет, тут они опасности не ждут никакой — старики, женщины да дети… Три парня были, начали рыпаться, так Харон их в лес увел — и с концами…
— Как это — увел? А чего они пошли-то — их же трое, говоришь, было?
— Так по одному уводил, — неохотно ответил Часовой.
— Понятно… Другие думали — их не тронет, верно?
— Верно… У двоих дети были. За детей боялись.
— А где дети-то их?
— Здесь и живут.
— Так что они тут — рабство, что ли, ввели?
— Можно и так назвать…
— И сколько ж здесь рабов этих проживает?
— Да человек сорок. И детей штук десять. Не учатся — только на грядках. И всем еще велят мак жевать. Они и ходят вполпьяна, только лыбятся. Собирают сок этот, тут же и обрабатывают… Хозяин с Хароном в город наркоту везут, а из города — продукты, одежду… Ну, пасту зубную, мыло стиральное…
— Жвачку?.. — добавил почему-то Саня.
— Не, это не привозят. Только то, что при советской власти было… Ребята тутошние и не знают про жвачку-то…
Женя и Том уже оба стояли с приоткрытым ртом, как на иллюстрациях в книжке для малышей.
А Мячик в этот разговор не встревал и даже скорей всего его не слышал, потому что тем временем нашел общий язык с мальчишкой. У того не сходил с физиономии жгучий интерес к невиданным гостям. Но Мячика он особо выделил, потащил обратно к своему дому, вынес к калитке крынку парного молока утренней дойки, и теперь тот пил, запрокинув голову и явно наслаждаясь. Городского «нормализованного» молока Мячик не признавал: считал его обратом — тем полностью обезжиренным молоком из-под сепаратора, которым поят телят.
— Так что — тут никто не знает, что ли, что советская власть лет десять как спеклась? Или только старушка эта чумная? — спросил Леша.
— А откуда? Телевизоры они все поразбивали, приемники отняли. Про мобильники тут и не слышал никто…
— А газетку-то эту кто выпускает? Что Брежнев жив-здоров и в Афгане с американцами воюем?
— В городе журналюги нашлись. Он им платит как следует, они и пишут чего ему надо. Дома у одного и делают — теперь ведь типографии не нужны, на компьютере все сделать можно, — проявил часовой понимание новой реальности. — Газета в одном экземпляре выходит — больше-то ему не надо, только на стенд повесить.
Все трое помолчали. Леша с Саней переваривали информацию.
— А как хозяина-то зовут? Фамилия есть у него?
— Есть, наверно. Только я не знаю. Ни к чему мне. Хозяин и Хозяин. Он у них секретарем поселкома считается. А раньше секретарем райкома здесь был. Коммуняка.
— А с каких пор тут связь-то с внешним миром порвали?
— Да с 1988-го или 1989-го… Про Ельцина уже не слышали. Знают только, что дерьмократы все хотели у народа отнять, а Брежнев не дал…
— И ты эту дурь с оружием в руках поддерживаешь? — Саня взглянул на бывшего однополчанина с нескрываемым отвращением.
— У меня на то причина есть, — с неожиданной твердостью ответил часовой.
— Ну что, Калуга? — спросил Саня. — Брать будем?
— Другой вариант не просматривается, — медленно и задумчиво произнес Леша.
— Вы что, мужики? Положат они вас, — жалобно сказал часовой. — Уезжайте, говорю. Мне и так плохо придется — след-то вы оставили… Уезжайте! Они в Англию наркоту посылают. Тут такие деньги крутятся — они за них глотку вырвут.
— Ничего, у нас глотки крепкие, — хохотнул Саня. — Небось не вырвут.
— Вперед мы у них когти вырвем, — так же медленно сказал Леша. — И вместе с лапками. Ты вот что, сержант, — ты все-таки введи нас в курс дела напоследок, перед боем…
При этих словах часовой вздрогнул, будто его ударило током, а у Тома сладко защемило в груди, тем более что смысл кликухи Харон — перевозчик мертвых — образованный Том, в отличие от Сани, Леши и часового, хорошо понял.
— Что у тебя за причина? Ты ж боец был стоющий, — (Том механически отметил это Лешино отчетливое стоющий, через ю), — мы с Саней тебя помним. Почему с такой мразью связался? Что тебя сюда кинуло-то?
— А то, мужики, — болезненно морщась, заговорил часовой, — что у меня сестра на руках — церебральный паралич с рождения. Руки-ноги, считай, не действуют. Родители умерли. Куда я с ней? А он ее в больницу хорошую поместил, в санаторий министерства обороны Украины в Евпаторию каждый год посылает — это с условием, чтоб я у него работал и язык за зубами держал.
Часовой помолчал.
— А когда я на первых еще порах рыпнулся, хотел вырваться от них — сказал, что меня не тронет, а ее — прикончит. Понятно? Ему это — семечки. А Харону — тем более.
Теперь молчали его однополчане.
— Причина серьезная, — сказал наконец Саня. — Но это дело порешать можно. Правда, Калуга?
Леша мотнул головой утвердительно.
— Как вы его порешаете? — вздохнул часовой.
— Разведка зря не болтает — забыл, что ли?
