Валерий Гусев - Наследник собаки Баскервилей
Но он опомнился первым. Подошел к столу и сказал:
– Извините, я ложку заберу, ладно? – Вытащил ее из банки, облизал и сунул в карман. – Это фамильное столовое серебро Оболенских.
– Завтра в восемнадцать ноль-ноль, – железным голосом командарма сказал нам вслед директор, – педсовет плюс вы и ваши родители!
– В восемнадцать сорок пять! – уточнил Алешка.
– Какой нахал! – робко проговорила Химчистка. И чуть опять не упала в обморок.
День милиции – у нас, конечно, семейный праздник. Двойной к тому же. Потому что в этот день много лет назад поженились наши родители. Папа, конечно, об этом все время забывает, а мама, конечно, ему об этом всегда напоминает. Очень своеобразно. На следующий день.
– Эх, Сережа, опять ты забыл меня поздравить. И опять цветы не подарил. – Ей очень нравилось хоть раз в году почувствовать себя несчастной.
И мне пришло в голову купить для мамы хороший букет от папы. И я сказал об этом Алешке.
– Спохватился, – хмыкнул он. – Все уже схвачено. – И достал из-под тахты… бывший портрет папиного начальника.
Я ахнул!
Оказывается, они с Федором вытащили из-под стекла саму фотографию и вставили на ее место букет осенних листьев – кленовых, дубовых, рябиновых. Прямо с веточками.
Получилась, конечно, красота. Ее только немного портила размашистая дарственная надпись на стекле.
– Так и не смогли содрать, – пожаловался Алешка. – Ну и пусть. Мама подумает, что это папа ей написал. От своего имени. Давай повесим на кухне. Утром мама увидит – и обомлеет от счастья.
– Федор додумался? – спросил я.
– А то кто же? Тактичный мальчик. Он очень расстроился, помнишь, когда мама пожаловалась, что от папы цветов не дождешься.
Хорошо, что он уехал, подумал я. А то мы на его фоне все такие бессердечные…
Мы пробрались на кухню и повесили панно "Осенний лес" на самом видном месте – между двух старых сковородок.
Настал день сурового судилища. Но начался он весело, а закончился еще веселей.
За завтраком мама грустно кормила нас, вздыхала, горестно подпирала ладонью щеку. И все время поглядывала на папу.
– Что с тобой? – наконец спросил он. – Простудилась?
– Эх, Сережа, Сережа, – завела мама свою печальную песню. – Ты опять забыл меня поздравить. И опять не подарил цветы.
– Ты так думаешь? – тоже очень грустно спросил папа. – Но ведь и ты меня не поздравила. А у меня вчера два праздника было. – И он перевел свой взгляд с мамы на стенку за ее спиной.
Мама подумала, что там ползет таракан, и встревоженно обернулась.
Долго была тишина. Только звучно капала вода из крана.
– Боже мой, – выдохнула мама. – Какая прелесть! Где ты ее достал, Сережа?
Под тахтой, чуть было не вырвалось у меня.
Мама встала и, как завороженная, подошла поближе.
– Какая красота! – прошептала она. И вслух прочитала надпись: – "На память о совместных трудностях!" Это остроумно, – похвалила мама. – "Желаю успехов в борьбе с врагами". Что за намек? – И она пытливо оглядела всех нас троих.
– Эх вы! – пожурил нас папа, когда мама ушла в магазин. – Не могли что-нибудь другое написать.
– Зато, – посоветовал Алешка, – ты эту штуку можешь маме каждый год дарить.
– И на Восьмое марта, – добавил я. – Спрячь ее в кабинете.
В этот день мы, конечно, постарались не огорчать наших родителей. И сказали, что их вызывают в школу, чтобы выразить им благодарность за хорошее воспитание детей.
– Наконец-то, – самолюбиво сказала мама, – признали. Я в новой шляпке пойду. А ты, – она повернулась к папе, – в форме, с орденами и погонами.
– И с пистолетом, – на всякий случай подстраховался Алешка.
Он не сомневался: если на нас здорово наедут, папа нас в обиду не даст.
– Когда "стрелка"? – деловито уточнил папа.
– В восемнадцать сорок пять, – поспешил Алешка.
– Да? – немного завял папа. – А я «Новости» хотел посмотреть.
Будут тебе новости, с горечью подумал я, мало не покажется.
– Там посмотришь, – сказал Алешка. – У них телевизор есть.
Когда родители пошли надевать ордена, погоны и новые шляпки, я спросил Алешку:
– А почему именно в восемнадцать сорок пять?
– Узнаешь. – И Алешка усмехнулся так, что я заранее пожалел наш педсовет и родительский комитет в придачу.
Бомбу подложил, подумал я. И поставил часовой механизм на 18.45 московского времени.
И я не очень ошибся. Бомба была. И здорово рванула.
В 18.45 учительская напоминала мрачный суд инквизиции.
Нас с Алешкой посадили в самый дальний угол и отгородились от нас столом. Мама и папа сидели напротив педсовета в расширенном составе и, опустив головы, слушали "обвинительное заключение", которое с солдатской прямотой оглашал наш бравый директор. Он обращался при этом в основном к папе.
– …И при всем уважении к вам, товарищ полковник, я вынужден сказать о ваших детях горькое слово правды. Имя Оболенских в нашей школе стало нарицательным. Разбитое стекло, сорванный с учителя парик, мелкая торговля в неустановленных местах, неисправная канализация… Кто виноват? Братья Оболенские…
Родители слушали и смотрели на нас. По-разному. Мама была готова сорвать с головы шляпку, которую от волнения забыла снять и которая стояла на ней дыбом, и броситься на нашу защиту. А папин взгляд как бы говорил: "Что ж вы, дурачки, молчите? Ведь вам есть что сказать".
И Алешка, будто поняв его взгляд, вдруг встал и нахально простучал каблуками через всю комнату к телевизору.
– Можно, я включу на минуточку?
– Вот видите! – взвизгнула Химчистка. – Он и тут себе позволяет! А еще бабушку любит!
– Постойте, – папа, кажется, раньше всех что-то понял, – давайте-ка посмотрим.
Весь педсовет с негодованием переглянулся, но заслуженному полковнику милиции возражать не решился.
На экране замелькали всякие новости. И в частности, сюжет о праздновании Дня милиции в Министерстве внутренних дел. Там даже наш папа мелькнул. Правда, не очень удачно: он в это время чокался водкой с каким-то седым генералом, у которого вся грудь была скрыта кольчугой орденов.
Кто-то из педагогов в этот момент многозначительно хмыкнул. Но не наш директор, это точно.
Но тот, кто хмыкнул, через несколько секунд чуть не подавился. Своим собственным "хмыком".
На экране появилось восторженное лицо корреспондента. Это частично знакомое лицо и почудилось мне на перроне. Тот самый корреспондент, которого Лешка обеспечивал сенсациями.
– Мы с вами, друзья, на Курском вокзале столицы. Наш репортаж – криминальный. Но он о доблести, преемственности, о щедрых сердцах. Сейчас мы станем свидетелями замечательного события. Вкратце – его предыстория. Одна жестокая банда путем шантажа и угроз выгнала из дома простую семью, чтобы творить в этом доме опасные преступления. Бандиты даже не пожалели крохотного мальчика, и он оказался один на наших неуютных улицах, беззащитный, одинокий, несчастный и растерянный. На его счастье, ему встретились наши московские школьники. Они приютили малыша в своем доме, где он нашел вторую семью. Родители школьников окружили малыша теплом и заботой. А их дети тем временем не остановились на достигнутом. Они разоблачили банду, подвергаясь реальной опасности. Они помогли ее арестовать. Предотвратили опасное преступление. И более того – они разыскали родителей малыша, которые уже потеряли надежду на встречу с ним…
Не знаю, притворялся корреспондент или нет, но мне показалось, что он вот-вот зарыдает.
И в учительской стояла мертвая тишина. Только звонко шлепались на стол чьи-то слезы умиления. Кто-то из учителей даже не выдержал и сказал:
– Стыдно, Оболенские! Вот с кого вам надо брать пример, а не устраивать дикий вой и не срывать полезное мероприятие. Да и вам, товарищи родители, достойный упрек.
Я беспокоился только за одно: как бы Алешка не расхохотался, а мама не нахлобучила кому-нибудь из учителей свою веселенькую шляпку.
А корреспондент заливался курским соловьем, захлебываясь от восторга:
– И вот сейчас вы видите волнительную сцену. Счастливая мать, выходя из вагона, обнимает вновь обретенное дитя. А вот эта дама, в задорной шляпке, его вторая мама. Рядом с ней – скромный полковник милиции, который сумел привить своим детям чувство справедливости. А вот и они – герои нашего репортажа…
И во весь экран появился Алешка, ковыряющий в носу, а затем и я, со скучающим видом скребущий затылок.
– Да, это достойные дети своих родителей, всей нашей столицы! И не зря они носят такую благородную фамилию – Оболенские!
Стекла Оболенские бьют, канализацию взрывают… Воют иногда…
– Все, что ли? – будничным голосом спросил Алешка. – Пошли отсюда.
Мы попрощались в мертвой тишине и ушли.
– Здорово ты их умыл, – непедагогично сказала мама, когда мы вышли в коридор. Она сняла свою задорную шляпку и бросила ее в урну.
А на крыльце нас догнал директор, по-солдатски прямо извинился и сказал папе задумчиво:
