Валерий Гусев - Наследник собаки Баскервилей
…Так или иначе, но за три дня до окончания четверти мы с Алешкой здорово продвинулись по пути знаний и сумели исправить «двушки» на «трешки», "трешки" на "четырешки".
– Дим, – вдруг задумчиво сказал Алешка, очень довольный нашими результатами. – А хорошо учиться, оказывается, очень просто. Два месяца валяй дурака на всю катушку, а перед концом четверти два дня посиди над уроками. Так и отличником можно стать.
Новая, значит, идея захватила его. Три года ничего не делай, а потом за три дня можно профессором стать.
Я не стал с ним спорить. Потому что и мне эта идея показалась заманчивой. И перспективной.
Накануне Дня милиции папа, потирая от удовольствия руки, вошел в нашу комнату и сказал:
– Ребята, у меня для вас две хорошие новости.
– Лисовский раскололся? – обрадовался Алешка.
– Тогда – три хорошие новости. И Лисовский, и Кислый полностью изобличены и во всем признались. Но нас они уже не интересуют.
– А что нас интересует?
– На днях, – торжественно провозгласил папа, – мистер Шерлок Холмс стал почетным членом британского Королевского общества химиков.
– Во дают! – восхитился Алешка. – За его научные труды?
– По совокупности, – сказал папа и процитировал протокол: "За борьбу со злом с использованием достижений науки". С вручением специальной медали.
– Круто! И куда они эту медаль дели? – Все ему надо знать.
– Как куда? – удивился папа. – Как положено: вручили лауреату. Медаль большая, красивая, на красной ленте. Один важный лорд в торжественной обстановке зачитал протокол перед памятником Шерлоку Холмсу и повесил эту медаль ему на шею.
– Бронзовый Холмс с золотой медалью! – прошептал Алешка. – Это красиво.
Однако в голосе его явно прозвучала грустная нотка: так ему хотелось лично повидать легендарного сыщика, коснуться его руки и скромно представиться: "Алексей Оболенский".
Но Алешка умел справляться с личными трудностями:
– А другая новость, пап?
– Еще круче, – сказал папа. – Собирайтесь по-быстрому. Едем на вокзал.
– На Курский? – догадливо спросил Алешка.
– И я с вами? – не менее догадливо спросил дядя Федор.
– И маму возьмем, – великодушно предложил папа. – В новой шляпке.
Это была уже другая шляпка. Похожая на бейсболку. Маме она очень шла. Она была в ней похожа на озорного мальчика. Лет тридцати. Отпетого хулигана.
– И очень практичная, – напевала мама, вертясь перед зеркалом. – Хоть наизнанку ее носи.
– К поезду опоздаем, – напомнил папа. – Машина ждет.
Но Лешка задержал нас еще на минутку, сделав какой-то таинственный телефонный звонок из папиного кабинета.
У подъезда стояла папина черная «Волга». Он сел рядом с водителем, а мы набились на заднее сиденье, как четыре селедки. И поехали на Курский вокзал.
Поезд медленно и плавно пристал к перрону, и из него стали выбираться пассажиры. Все вокруг заполнилось веселым шумом в виде возгласов и поцелуев и вещами в виде чемоданов и громадных сумок на колесах и без колес. Народу было очень много, но в этой толпе мне почудилось одно постороннее, но немного знакомое лицо. Оно, правда, тут же исчезло среди других лиц – незнакомых. И я тут же про него забыл. Но вспомнить очень скоро пришлось…
Мы стояли у четвертого вагона и во все наши глаза уставились в его двери. Наконец в тамбуре появились старшие Зайцы. Они были худые и бледные, но я их сразу узнал по описанию дяди Федора. У М. Зайцева действительно было много чего: и нос, и брови, и уши, и очки за ушами. И все десять или больше зубов. А И. Зайцева оказалась симпатичной молодой мамой.
Дядя Федор завизжал и с воплем "Родители!" бросился в их объятья. Последовала такая трогательная сцена, что все приезжающие и встречающие замерли от сердечного умиления.
Дядя Федор повис сначала на своей маме, потом на своем папе. И они его все время тискали и вырывали друг у друга. Мне даже жалко его стало.
– Разорвут ребенка, – проворчал и Алешка. – От радости.
Тут дядя Федор вывернулся из маминых объятий и потащил родителей к нам, знакомиться.
Обе наши женщины прослезились. А мужчины жали друг другу руки и обменивались информацией.
Вещей у Зайцевых почти не было, и мы налегке пошли к машине. Тут нам очень кстати опять подвернулся наш знакомый таксист. Только сейчас он был в форме лейтенанта милиции.
– Сначала – на квартиру, – сказал ему папа вполголоса, – а потом отвезешь Зайцевых в Поречье. Пригляди там за ними. Пенькова-то мы до сих пор не задержали.
– Все путем, товарищ полковник, – ответил "таксист".
– А зачем нам к вам заезжать? – спросила Зайцева-мама. – Мы бы поехали прямо домой, по избушке своей соскучились.
– Дяде Федору нужно имущество свое забрать, – пояснила наша мама.
– Он уже имуществом обзавелся? – засмеялся Зайцев-папа. – И поправился как!
– Он хорошо кушает, – похвалил дядю Федора Алешка. – Послушно. Все подряд.
Наконец они уселись в машину, и Зайцева-мама шепнула нашей маме:
– У вас очень миленькая шляпка. Где вы такую достали? Я так от моды отстала за это время. Спасибо вам за все. Ждем вас всех в воскресенье.
Дядя Федор собрался быстро. Уложил в большой пакет все игрушки и замялся только, взглянув на "Симону".
– Забирай, забирай, – сказала мама (наша). – Будешь родителям про мадам Брошкину играть.
– Ноктюрн для фортепьяно с оркестром, – подсказал Алешка.
Дядя Федор аккуратно уложил «Симону» в шляпу и повесил ее (шляпу) за ленточку на плечо.
Глава XX
День милиции
И наш дом заметно опустел. Исчезла из нашей комнаты раскладушка. Уехали вместе с Федором наши игрушки. И мамина шляпа. И «Симона» с Брошкиной.
Но главное – нам вдруг стало не хватать дяди Федора. Он как-то наполнил нашу жизнь содержанием. Заботой о человеке. Оказывается, это очень нужно для нормальной жизни.
Больше всех грустил Алешка. Он опять стал младшим в семье. И на него снова обрушилась тяжесть внимания, указаний, замечаний от старших.
Но вскоре новые события отвлекли нас от грустных мыслей.
Нагрянул школьный День милиции. Он прошел бесславно для нас с Алешкой.
…Учащиеся собрались в актовом зале. На сцене с нашим директором во главе расселись люди в погонах. Было торжественно и чинно. Сейчас мы поделимся своими успехами, похвалим наших доблестных милиционеров, поблагодарим защитников, несущих бессменную вахту справедливости и закона. А потом защитники расскажут о своих делах, предостерегут нас от правонарушений и подарят поучительный красочный плакат "Улица полна опасностей. Как их избежать".
Наши передовики учебы и дисциплины изготовились начать свою похвальбу и приветственные речи. Они беззвучно шевелили губами, повторяя про себя заученные слова.
Директор встал во весь свой гвардейский рост и взял микрофон. Включил его. Казалось, он сейчас как рявкнет: "Смирно! Равнение на сцену!"
Он и рявкнул…
Микрофон, как живой, вырвался из его руки и брякнулся на пол. Жуткий вой пронесся по залу. Ударился во все стены. Задрожали стекла. Даже лопнула какая-то нервная лампочка.
(Мы забыли исправить микрофон.)
Мне почудилось, что сейчас ворвется в зал громадное светящееся существо и повергнет всех в мистический ужас.
Но этого не произошло. Вообще не произошло ничего особенного. Ну, конечно, уважаемый президиум схватился за уши. А директор – за сердце. Ну первоклашки попадали на пол – от удовольствия. Ну Химчистка немножко в обморок упала. В общем, ничего особенного.
И тем более странно, что наш бравый директор, раздавив каблуком несчастный микрофон, как ядовитого паука, в самом деле рявкнул:
– Оболенские! Оба два! Встать! Марш из зала!
– Мы же не нарочно! – завопил Алешка.
– Тем более! Кругом!
Почему "тем более"?..
Проболтавшись всю торжественную часть по коридорам, мы еще немного выждали и решили заявиться в учительскую.
– Притворимся, что раскаялись, – рассуждал Алешка, подбадривая меня. – Что изо всех сил переживаем. Наврем, что больше не будем.
– Не поверят, – вздохнул я. – Но попробовать можно.
Я вежливо постучал в дверь учительской, и мы робко и виновато вошли в комнату.
Здесь был почти весь педсостав нашей славной школы (гордость района) и личный состав нашего районного отделения милиции. Весь педсостав и личный состав сидел вокруг длинного стола, приставленного к столу директора. Весь педсостав, совместно с личным составом, наверное, сурово обсуждал наше безобразное и безответственное поведение. И оба состава пили чай. С курским вареньем, которое стояло на столе в знакомой банке с нашей алюминиевой столовой ложкой внутри.
А мы-то разбежались. И уже было распахнули рты для покаянных слов. Но тут же их захлопнули. У Алешки даже зубы клацнули.
Но он опомнился первым. Подошел к столу и сказал:
– Извините, я ложку заберу, ладно? – Вытащил ее из банки, облизал и сунул в карман. – Это фамильное столовое серебро Оболенских.
