Сергей Давыдов - Путаный след
Так и сделали.
Первое время забор густо облепляли местные пацаны. Они галдели и мешали заниматься, но разучивание одной и той же вещи — нудная штука, и постепенно все мальчишки отклеились от забора. Хотя нет, не все. Один появлялся ежедневно. Звали его Митя.
Митина мама работала в столовой. Столовая находилась на базаре и раньше, перед войной, была весёлым и шумным местом. Теперь же в столовой наесться было нельзя, можно было только выпить чаю без хлеба. Иногда продавали суп-болтушку и картофельное пюре без масла.
Базар почти пустовал теперь, и Митина мама рано приходила домой. Дома она заваривала все тот же чай, ставила перед собой блюдечко с клюквой и молча пила и курила, курила и пила. В одной руке стакан с чаем, в другой самокрутка.
Частенько она оставалась без курева и поэтому повсюду прятала от себя щепотки махорки, закидывала на печку и на шкаф «чинарики», а в черные дни принималась разыскивать их. Цена махорки была страшная: тридцать пять рублей спичечный коробок.
Почти весь хлеб мама отдавала Мите, и если удавалось достать картошку или ещё что-либо из еды, мама тоже отдавала Мите
— Ешь, милый сын, — ласково и протяжно говорила она. — Ешь все. Мне бы чай да табак, я и сыта буду.
Митя с ребятами бегал на станцию. Смотрел, как проходят мимо бесконечные составы с пушками, носил военным клюкву и никогда не брал у них ничего. А раненые совали соблазнительные вещи: сахар, сухари, а иногда и шоколад.
Однажды, когда у мамы два дня не было махорки и она прокашляла всю ночь — так хотела курить, Митя спросил у раненого папироску.
— Не рано ли дым глотать научился? — упрекнул раненый, но дал целую пачку «Звездочки».
С тех пор Митя иногда выручал маму.
Городок был мал, по утрам будили его редкие петушиные голоса (у кого-то еще оставались куры), не было в городке ни завода, ни фабрики, только паровозное депо.
Новостей в городе неоткуда было ждать. А если что и случалось, мальчишки узнавали об этом первыми. Словно им кто-то по личному телефону сообщал.
Вот и домчалось до них, что за военным училищем, прямо в поле каждый день играет оркестр.
Митя лишился покоя. Медные громкие трубы звучали теперь в его ушах не смолкая. Гремели даже, когда он спал. Он просыпался теперь куда раньше мамы. Находил на кухне кусок хлеба и бежал из дому.
— А чай, милый сын? Куды без чаю-то?! — кричала вдогонку мама.
А он, юркнув за угол, сбегал по деревянным мосткам вниз к железнодорожному переезду, пролезал под вагонами и, всё бегом-бегом, поднимался вверх на гору и минут через двадцать уже сидел на заборе, карауля музыкантов.
Музыканты приходили хмурые, заспанные. Недовольно расставляли металлические блестящие треноги, на которых были подставки для нот, и принимались продувать трубы. Были музыканты нисколько не старше Мити. Первое время он с завистью рассматривал маленькие погончики на темно-зеленых кителях и кожаные сапоги с толстой подметкой. Но вскоре его внимание целиком поглотили трубы.
— Не больно интересно, — заявили Митины дружки. — Гудят одно — «ту-ту» да «ру-ру». Ни одной песни не могут! Нечего здесь делать.
Митины дружки сыскали себе дела поинтереснее, а он никуда не хотел уходить. Что-то привлекало сюда. Он и сам не знал что.
Он уже узнавал музыкантов в лицо. У белолицего толстогубого парнишки не получались три ноты. Две густые громкие и одна тоненькая звонкая. Когда он играл медленно, получалось, но стоило толстогубому поспешить, как он сбивался. И коротконогий сердитый старшина заставлял его повторять снова и снова.
— До-о-о бери, до-о, — пел старшина. — Неужели не слышишь: до-о!
Останавливаясь у другого музыканта, он брал его трубу и показывал, как берут «соль». Но стоило старшине отойти, как музыкант, флегматичный, с облупившимся носом дылда, снова фальшивил.
— Ох, — нервничал старшина, хватаясь за сердце, — медведь на ухо наступил!
А дылда знай фальшивил.
Митя слышал, что он играет неправильно, и однажды крикнул с забора:
— Не так дудишь, тоньше надо. — И он пропел: — Со-оль.
— Не тоньше, а выше, — скривил губы дылда. — Тоже мне Моцарт!
Старшина подошел к забору:
— Как надо?
— Со-оль, — пропел Митя.
— Ага, — сказал старшина, — понятно.
— Я еще могу, пожалуйста, — Митя снова запел: — Со-оль.
— Достаточно Ну-ка, скажи мне, где ты живешь?
— На рынке.
— Это за железной дорогой? Ишь откуда бегаешь. Интересно разве?
— Интересно.
— А чем?
— Не знаю.
— Что ж, сиди, — почему-то вздохнув, сказал старшина.
Раз старшина пришел с трубой в руках и привел не знакомых Мите музыкантов. Эти были постарше. Они разошлись по разным углам и начали играть гаммы; Митя уже знал, что это гаммы. Без них не начиналась ни одна репетиция. Только эти музыканты играли гаммы быстро-быстро и забирались так высоко, что у Мити перехватывало дыхание.
— Начнем сыгровку.
Старшина прижал мундштук к губам, махнул головой, и раздался много раз слышанный Митей по радио марш. Все звуки слились в этот марш: сильный голос старшинской трубы и те три ноты, которые каждый день долбил толстотубый. Всё вместе получалось красиво, четко.
Раньше Мите казалось, что в оркестре так много труб для громкости, но сейчас он понял, что у каждой трубы свое назначение и что марш получается, только когда играют вместе.
Сам того не желая, Митя стал подпевать, сперва тихо, потом все громче. В тот момент, когда он запел во весь голос, старшина снова махнул головой, оркестр враз смолк, а увлеченный Митя продолжал:
Нам разум дал стальные
руки-крылья,
А вместо сердца –
пламенный мотор!
Музыканты дружно рассмеялись.
— Ну и слух, — сказал кто-то.
— Да, — подтвердил старшина. — Слух что надо! Прекрасный слух, — повторил он.
«Конечно, не глухой, — думал потом Митя, лежа в постели, — все слышу. Даже как мыши пищат в подполье, слышу!»
— Эй, дударь, — сказал старшина хозвзвода Пал Палычу, — присмотрел бы за своим толстогубым! Курит, шельмец
— Не может быть, — ахнул музыкант. — Давно ли полы мыл! Снова за старое!
Сообщение хозяйственника подтвердилось. Воспитанник курил на лужайке, когда никого не было. Пал Палыч отобрал у него окурок и тут же отправил мыть полы. Мальчишка, плаксиво дёргая толстыми губами, пытался разжалобить старшину, но тот добавил ему еще наряд.
— И чтоб в последний раз у меня. Иначе вылетишь из училища!
Толстогубый убежал, забыв свой альт.
Пал Палыч взял инструмент и хотел было уйти, но тут из-за ограды вынырнула белобрысая голова.
— Снова ты здесь? — спросил старшина.
— Ага. Дайте подудеть… — Митя затаил дыхание.
— Для чего? — пожал плечами Пал Палыч. — Баловаться?
Митя заметил в его руке окурок.
— Дяденька старшина, смотрите, что у меня, — он перелез через забор и показал толстые папиросы. — Бросьте «чинарик». Это же «Казбек»! Настоящий!
Пал Палыч сердито выхватил папиросы. Но Митя не заметил гнева.
— Один разок можно дунуть? — попросил он, улыбаясь.
— Ладно уж, — согласился старшина.
Вдавив губы в холодный желтый мундштук, Митя напрягся и дунул что есть силы. Но из раструба вылетело слабое шипение.
— Не надрывайся, — остановил старшина. — Подожми губы и языком вытолкни воздух.
На этот раз получился какой-то звук.
— Вот видишь! А ну ещё!
Звук повторился. На радостях Митя застучал по клапанам трубы, как по гармошке.
— Оставь клапаны в покое! Ну-ка, помнишь «до»?
— Ага.
— Попробуй взять его. Губы ещё подожми и языком потвёрже, ну!
Митя попробовал.
— Ещё подожми губы. Так! Та-ак!
Звук срывался и дрожал, но Митя и сам слышал, что получилось правильно.
— Не могу больше, — сказал он. — Губу больно.
— Больно? Это с непривычки. Потерпи. Нажми-ка этот клапан и вот этот. Так. Дай «ре». Слушай. — Он пропел: — Ре-е…
Митя подул.
— Хорошо. Губы подтяни. Ну, ещё раз. О, вот это правильно!
— Ой, и просто! — вырвалось у Мити.
Старшина покачал головой:
— Просто? Как бы не так! Это тебе просто, а им… — Он не договорил. — Хватит баловаться. Беги домой.
Старшина хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и, взяв у Мити альт, повернулся уходить. Митя забежал вперед.
— Дяденька старшина, а у вас маленьких принимают? — спросил он с робкой надеждой. Вдруг пришла ему в голову безумно смелая мысль, что и он мог бы носить такую же форму с маленькими погончиками, а главное — играть на этом удивительном инструменте, который так волшебно-легко подчиняется ему.
— Принимали! — откликнулся старшина. — Напринимали! Теперь полный штат. — Он погладил Митю по светлой голове. — Так что бегай, играй себе в бабки!
