Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора
Но если раньше он как-то оправдывался тем, что не окреп еще как следует, что ему по праву полагалось бы госпитальное лечение, то теперь, чувствуя себя здоровым, он не мог оставаться в положении малодушного.
«Завтра!» твердо сказал он себе. Он начал думать о том, как и куда двинется, чтобы прорваться к своим.
Аленка словно чувствовала, что беспокоит юношу:
— О чем ты задумался, Леня? Может, еще не здоров?
— Спасибо, здоров, Аленка.
— Так что же ты такой? — допытывалась она с тревогой в голосе.
— Пойду я завтра, Аленка, — решительно объявил Леня.
Увидев в глазах девушки удивление, он поспешил ее успокоить:
— Но я вернусь… Я тебя не забуду, Аленка… и маму. — И, как будто оправдываясь, добавил: —Ты понимаешь, Аленка, не могу больше… Война…
Аленка будто очнулась:
— Понимаю. Какой же ты хороший, Леня! — Она порывисто поцеловала его и отступила в сторону. — Куда же ты пойдешь?
Лицо ее было серьезным, но в глазах играла лукавая усмешка.
— Через фронт.
— Далеко!..
— Минер найдет дорогу.
Он готов был не идти — лететь через бесконечные просторы, лишь бы скорее вернуться обратно с победой.
— А другие уже пошли, — чуть прищурив глаза, сказала Аленка.
— Куда пошли?
— В партизаны.
Леня с удивлением посмотрел на девушку:
— Но где же их найти?
— А хочешь?
— Конечно, хочу!
— Сегодня ночью ты будешь у них, — тихо сказала Аленка, и они одновременно оглянулись на дверь…
Он попал в отряд Ивана Павловича и скоро стал здесь незаменимым человеком. Леня успел уже пустить под откос четыре эшелона и несколько машин… Нужно было добыть еще взрывчатку. Во всех движениях Лени проглядывало желание скорее осмотреть минное поле.
Мишка оставил Леню с товарищем за хлевом, а сам исчез в темноте. Он осторожно подошел к хате, припал к окну, окоченевшими руками нащупал тоненькую веревочку и с силой потянул ее к себе.
Прислушался. В хате кто-то вздохнул спросонья, повернулся на полу, и опять наступила тишина. Мишка снова дернул за веревку. Заскрипели доски пола, и к окну приблизилось чье-то бледное лицо: Алеша проснулся.
Чтобы не поднимать шума и, главное, не будить мать, они с Мишкой нашли хитроумный способ: ложась спать, Алеша привязывал к ноге веревку, а конец ее через окно пропускал на двор.
…На рассвете все четверо были уже в небольшом леске, за которым лежало минное поле.
С каждой минутой все больше выступали из темноты деревья.
Остановились на песчаном холме, поросшем молодыми сосенками и кустами. Холмы тянулись далеко, до самого Соколиного бора, и заканчивались высоким песчаным обрывом над Днепром.
Поле тянулось к большому болоту, по которому протекала илистая речушка. Зимой вода в ней не замерзала, и по утрам долина покрывалась туманом, который опускался инеем на камыши.
Через поле проходила широкая дорога. Она приобрела важное стратегическое значение: здесь должны были пройти войска противника, его танки и машины, рвавшиеся в широкие украинские степи. Не зря она была так старательно заминирована нашим саперным батальоном, когда сюда подошла линия фронта.
Поле ничем не выдавало себя. Казалось странным, что до такого позднего времени ничья рука не коснулась стеблей овса и гречихи, почерневших на корню, что никто не притронулся к кустам картофеля, ботва которого сгнила от дождей.
Люди обходили это поле стороной. У гитлеровцев не было времени его разминировать. Они проложили в нескольких метрах отсюда новую дорогу, обозначив ее указателями.
Рассвело. Леня Устюжанин, осторожно ступая и осматриваясь вокруг, вышел из леса.
Он шел медленно, как будто присматриваясь к чьим-то следам. Внезапно он остановился и словно прирос к земле. Он долго всматривался, как бы колеблясь — брать или не брать. Достал из-за пояса финку и начал ковырять промерзшую землю. Потом поднялся на ноги, держа в руках что-то похожее на плоский арбуз.
— Противотанковая, — объяснил он, повернувшись к ребятам. — Будет здесь работка! — добавил он, и им стало ясно, что эта работа ему очень по душе.
Вдвоем с товарищем Леня ушел в поле, приказав мальчикам наблюдать за местностью.
Где-то за рекой поднималось багровое зимнее солнце.
Мишка и Алеша внимательно следили за работой партизан, все время посматривая вокруг. Поле действительно напоминало бахчу, с которой убирают арбузы.
Потом партизаны осторожно перенесли мины в лес. Днем Алеша сходил в село — принес хлеба, вареной картошки и заступ, для чего-то понадобившийся Лене.
Так они работали несколько дней. Мишка постиг секрет разминирования и помогал партизанам. Они спрятали мины в искусно замаскированных ямах. Только после этого Леня пошел в село, раздобыл подводу и, нагрузив ее минами, выехал за Днепр.
„Бобики“
Мать встретила Мишку с великим неудовольствием.
— Где ты пропадаешь целые дни? — упрекала она. — Совсем развинтился ты, парень, без отца!
Мишке было обидно и больно слушать эти упреки. Ему было совестно обманывать мать, а сказать правду он не мог.
— Да мы с Алешей дрова тетке на зиму заготавливали, — попытался он оправдаться, вспомнив, что они в эти дни действительно принесли Алешиной матери несколько вязанок дров.
— Дрова заготавливал! О доме не подумает! Живешь вот в подземелье…
— А мы на зиму перейдем к тетке. Она звала.
— Вишь какой хозяин — «к тетке»! А отцовский двор так бы и бросил?
— Так разве навсегда?
— Вечно у тетки жить не будем. Подожди, вот отец с войны вернется — все расскажу!
Мишку это совсем не пугало. При упоминании об отце на его губах заиграла улыбка. Пусть только поскорее приходит отец, прогонит этих проклятых фашистов! Ему Мишка тогда расскажет все: как бессонными ночами один мерил пустынные поля, как разряжал мины и помогал партизанам.
Он уже не слышит упреков матери, его мысли — с отцом. Что там мать говорит, на кого жалуется — разве это касается Мишки? Разве он заслужил эти нарекания?
Взглянув на сына и увидев его исхудавшее, но мужественное лицо, которое осветилось в эту минуту внутренним светом, мать поняла, что сыну не до нее, и замолчала. Она давно заметила, что в мальчике произошла перемена: он стал замкнутым и вел себя совсем как взрослый.
Один он у нее теперь остался, да еще тяжелые мысли с горем беспросветным. Тоска сжимает сердце. Как все изменилось! Недавнее счастье бесследно исчезло, как камень в глубоких водах. Лишь яркие воспоминания жгли и терзали душу. Сколько было солнца, счастья, а теперь все ушло далеко-далеко… Она твердо верила, что все вернется, и терпеливо ждала. Но иногда ее охватывала такая тоска, что она и сама не знала, куда деваться. Бросила бы все и пошла куда глаза глядят. Ведь где-то там, за линией фронта, ее муж — и ушедшее счастье…
Но как можно было бросить то пожарище, где сгорел ведь не один только дом, кровный труд ее рук, но и минувшие дни, где в холодном пепле еще тлели надежды на счастье в будущем? Бросить все это — и тотчас поднимется здесь бурьян, навсегда зарастет дорога к светлому, радостному…
Гнев матери развеялся, как туман. Она поняла тоску сына, его трудное положение — ведь он уже не маленький! Сама она в детстве хлебнула горя, а Мишка вырос у нее, как цветок в саду. Она училась грамоте в ликбезе, а он уже семь классов окончил. Не сидеть же ему в этом
подземелье день и ночь! Наверное, тоскует еще больше, чем она, — вот и вянет, как былинка.
Слезы жалости заливают ее лицо, рыдания разрывают грудь.
— Чего вы, мама? — спрашивает Мишка. В его голосе слышится отчаяние.
Мать плачет еще сильнее. Тогда и у него набегают на глаза слезы.
— Ну что я вам сделал? Чем я вам мешаю? Чего вы от меня хотите? — спрашивает он. — Чтобы я сидел здесь в норе, как крот? Не могу я, понимаете, мама, не могу!
Она утихает, вытирает слезы. Тяжело всхлипывает и говорит:
— Так разве я тебе что-нибудь говорю? Делай, что хочешь, уже не маленький. Смотри только!
— Так зачем же вы плачете? — В голосе его слышится и нежность и сердечность.
— На тебя не плачусь. На жизнь нашу тяжелую и злую. Счастье наше оплакиваю, — заговорила мать печальным, но спокойным, певучим голосом.
— За него нужно бороться!..
— Не понимали тогда всего в жизни. Иногда казалось — и это нехорошо и то не так. А теперь, как все это вспоминаешь, так и кажется: с неба сбросили тебя Е болото.
Долго тужила мать. Вспоминала прошлые дни, горевала о них. Но ни одного упрека не бросила Мишке.
— К тебе Тимка прибегал. Раза три, — вспомнила она.
Мишка заторопился. Уже уходя, сказал матери:
— За меня не беспокойтесь. Ничего плохого я не делаю. Когда отец вернется, гневаться на меня не будет.
