Валерий Роньшин - КЛАДБИЩЕ КУКОЛ
— Кошм-а-ар, — заахали и заохали девчонки. — У-у-жас…
— Да это же легенда, девчата, — напомнил им Гвоздь. — На самом деле ничего подобного не было.
— А что было на самом деле, товарищ майор? — поинтересовался Кипятков.
— Об этом и написано в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1886 год. Кстати, Жора, — прервался майор, — объявляю тебе благодарность за быстрый розыск материалов.
— Служу Службе безопасности! — вытянулся в струнку капитан.
— Так вот, — вернулся к рассказу Гвоздь, — в июльском номере «Ведомостей» была напечатана заметка под названием: «Куклы спасают жизнь». Речь в ней шла об Уголькове, только не о кочегаре, а об истопнике. Вспомнил я это, докуривая последнюю сигарету из второй пачки. А увидел я впервые эту заметочку, когда мне было лет десять. Я тогда нашел на помойке подшивку «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1886 год. И прочел от корки до корки.
— Ну у вас и память, товарищ майор, — не преминул восхититься начальством Кипятков. — Я вон даже не помню, что во вчерашних газетах пишут, а вы запомнили, что в позапрошлом веке писали.
— Запомнить-то запомнил, Жора, но все равно следовало перепроверить — вдруг я какую-то важную детальку упустил. Поэтому я и попросил тебя разыскать мне книгу и газеты. В заметке наряду с Угольковым фигурировала и его неизлечимо больная девочка. На этом сходство с легендой заканчивалось. А вот как все было на самом деле. Девочка любила играть в куклы. Но Угольков был бедным человеком, поэтому и куклы у его дочери были самодельные, тряпичные. А она мечтала поиграть настоящими куклами. Тогда Угольков пошел к графине, в доме которой он служил истопником, и рассказал о больной дочери и ее мечте. Графиня оказалась доброй женщиной и отдала Уголькову старые куклы своей дочки. Мало того, она попросила знакомых графинь-мамаш, у которых были девочки, сделать то же самое. Больная девочка Уголькова была вне себя от счастья. Она целыми днями играла с куклами, а вечером укладывала их спать рядом с собой. Прошел месяц, и девочка полностью выздоровела. «Врачи считают, что ее выздоровление — следствие положительных эмоций, вызванных подаренными ей старыми куклами», — заканчивалась заметка в «Ведомостях». Куря сигарету за сигаретой, я задумался над этой историей. И когда я докурил последнюю сигарету из последней, третьей, пачки, на меня и нашло озарение. «Э-э, — понял я, — положительные эмоции тут ни при чем». Хотя, конечно, и они сыграли свою положительную роль. Но главная причина выздоровления в том, что подаренные угольковской дочке куклы были наигранные. — Майор глянул на слушателей. — Уразумели, орлы?
— Пока нет, — честно признались «орлы».
— Ну, к примеру, есть старые иконы, на которые много молились, их называют «намоленные». Эти иконы способны творить чудеса. А есть старые куклы, которыми много играли. Их можно назвать «наигранные», потому что они впитали в себя любовь и положительную энергетику тех девочек, которые с ними играли. Так вот, мне кажется, что именно благодаря этой энергетике дочка Уголькова и выздоровела. А если десяток наигранных кукол справились с тяжелой болезнью, то сотни наигранных кукол, похороненные на кукольном кладбище, могут — что?..
— Что? — переспросили капитан с девочками.
— Кого-нибудь оживить!
— А кого?
— Того, кто находится под этим кладбищем.
— А кто там находится?
— Ну а сами-то как думаете?
Честно сказать, обе Юльки и Жора никак не думали.
И тогда майор Гвоздь, выдержав эффектную паузу, объявил:
— Абсолютное оружие!
Глава XXVII
КОНТРОЛЬНОЕ ЗАХОРОНЕНИЕ
— Абсолютное оружие? — вопросительно повторили все.
— Так точно. Под кладбищем кукол похоронен некто, кто, вернувшись к жизни, может уничтожить нашу Вселенную.
Кипятков, как обычно, закипятился:
— Надо его поскорей выкопать, пока он не ожил!
— Не кипятись, Жора, — подкрутил майор усы. — Во-первых, это только моя версия. Ее еще нужно проверить.
— Да чего тут проверять-то?! — продолжал кипятиться Кипятков. — Выкапывать надо! Дорога каждая минута!
— Спокойно, капитан. Для начала мы совершим контрольное захоронение.
— А что значит — контрольное? — спросила Чижикова.
— Проведем следственный эксперимент: похороним кого-нибудь на кладбище кукол и посмотрим, оживет он или нет.
— А кого похороним, Петр Трофимыч? — спросила Рыжикова.
— Меня, — ответил Гвоздь.
Все засмеялись.
А Кипятков сказал:
— Для этого вам надо умереть, товарищ майор.
— Верно, Жора, — без тени юмора ответил Гвоздь. — Я и умру.
Тут все поняли, что майор не шутит.
— Да вы что, Петр Трофимыч?! — загалдели девчонки. — А если ваша версия не подтвердится, и вы не оживете?!
— Так точно! — согласился с девчонками Кипятков. — Давайте лучше на кроликах следственный эксперимент проведем.
— Ни в коем случае! — отверг это предложение Гвоздь. — Ты же знаешь, Жора, я председатель петербургского отделения «Общества защиты животных»! И никогда не буду рисковать кроликами.
— Кроликами, значит, не будете, а собой будете?! — наперебой кричали девчонки и капитан.
— Тихо, тихо, — замахал на них руками майор. — Вы меня не поняли. Я ничем не рискую. Я же йог.
— Кто вы?
— Йог, — повторил Гвоздь. — И могу остановить себе сердце на пять дней. А потом снова его запустить.
— Ух ты! — привычно восхитился капитан.
— Правда, что ли? — не поверили девчонки.
— Правда, правда, — ответил майор и начал развивать свою идею: — Я останавливаю сердце, вы меня хороните и ждете, когда я оживу. И если я оживаю раньше, чем через пять суток, значит, моя версия верна — наигранные куклы способны оживлять.
И вот день подошел к вечеру.
На кладбище кукол было тихо. Майор Гвоздь лежал в открытом гробу, покуривая сигаретку. Рядом стояли Чижикова, Рыжикова и капитан Кипятков. И хотя это было всего лишь контрольное захоронение, девчонки хлюпали носами. Да и капитан иной раз им подхлюпывал.
— Ну что, орлы, приуныли? — ободряюще сказал из гроба Гвоздь. — Приказываю всем улыбнуться.
Все кисло улыбнулись.
Майор докурил сигарету и ловким щелчком послал окурок за кладбищенскую ограду.
— Давайте прощаться, орлы.
— Разрешите речь сказать, товарищ майор, — попросил Кипятков.
— Ну скажи, Жора.
— Товарищи! — похоронным тоном заговорил капитан. — Сегодня мы провожаем в последний путь майора Петра Трофимыча Гвоздя. Всю свою сознательную жизнь майор Гвоздь не покладая рук боролся с нечистой силой, отдавая этой борьбе всего себя без остатка. И вот пламенное сердце Петра Трофимыча сейчас перестанет биться… — В голосе капитана прорезались торжественные нотки: — Но не перестанут биться соратники майора Гвоздя. Они подхватят знамя борьбы, выпавшее из рук товарища майора, и понесут его дальше… — Кипятков, прервавшись, взглянул на лежащее в гробу начальство. — Ну как вам речь, товарищ майор?
— Во! — показал Гвоздь большой палец.
Капитан просиял.
— Разрешите продолжать?
— Достаточно, Жора. Лучше приготовь молоток и гвозди. Заколотишь гроб, как только я остановлю себе сердце.
— Ой, а может не стоит гроб заколачивать, Петр Трофимыч, — начали упрашивать майора девчонки. — Давайте мы вас просто крышечкой накроем.
— Отставить, девчата. Все должно быть как положено. Уразумели?
— Уразуме-е-ли, — печально протянули Чижикова с Рыжиковой.
— Попрошу соблюдать полную тишину, — деловито произнес Гвоздь. — Начинаю остановку сердца. — И он монотонно забубнил: — Мое сердце остана-а-вливается… остана-а-авливается… остана-а-а-а… — Голос замер на полуслове.
Кипятков приложил ухо к груди майора. Послушал.
— Не стучит… — объявил он и, сняв фуражку, перекрестился. — Царствие ему небесное.
Девчонки тоже закрестились.
Гроб заколотили, опустили с могилу и засыпали землей. А сверху положили надгробную плиту, на которой была высечена эпитафия, почти как у полководца Суворова [10]:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ГВОЗДЬ.
Постояли немного и пошли ужинать.
Ночь прошла. Наступило утро.
Ни свет ни заря обе Юльки и Кипятков поспешили на кладбище проверить — не ожил ли майор?.. Утренний туман обволакивал могилы.
Солнце вставало.
А майор Гвоздь сидел на своей надгробной плите, покуривая сигаретку.
— Петр Трофимыч, — кинулись обнимать его девчонки. — Вы ожили!
— Так точно!
— Товарищ майор, а как же вам удалось из могилы выбраться? — недоумевал Кипятков. — Гроб ведь был заколочен, да и зарыт к тому же.
Гвоздь посмеивался:
— Я, Жора, в молодости в цирке выступал и по сто раз проделывал подобные корючки.
— Что-что проделывали?
