Р. Стайн - Пропавшая девушка
Диего усмехнулся:
— Дело говоришь. Скорее. Сгоняй принеси. А я пока разберусь с освещением и всеми делами. Я этой камерой еще ни разу не пользовался.
Я повернулся и вышел в коридор, радуясь, что нашел предлог свалить из этого пекла. Пыхтение бойлера и рев топки преследовали меня всю дорогу до лестницы.
На первом этаже возле комнаты отдыха для выпускников собрались несколько ребят, болтая и смеясь. Не считая их, коридор был пуст. В школе почти никого не осталось.
Я подошел к художественному классу и уже протянул руку к дверной ручке, как вдруг запиликал телефон. Сообщение. Я нашарил телефон в заднем кармане джинсов, вытащил и уставился на слова:
Не терпишь жара — не суйся в пекло.
Лишь через несколько секунд я понял, что получил очередную весточку от Энджела. В голове зашумело. Еще несколько секунд потребовалось мне на то, чтобы сообразить: это были не просто слова. Это была угроза.
Я развернулся и сломя голову бросился назад.
Будь в порядке, Диего, молился я. Пожалуйста, будь в порядке…
37Я услышал его крики как только оказался внизу. Нечеловеческие крики. Пронзительные и хриплые, они оглашали коридор, словно завывания раненого зверя.
Я влетел в котельную, и тут же меня встретила волна невыносимого жара; дыхание со свистом рвалось у меня из груди.
— Не-е-е-е-ет! — в ужасе завопил я, когда мой взгляд остановился на Диего, прикрученном к бойлеру.
Длинный шнур туго натянулся на его груди, прижимая его спиной к клокочущему бойлеру. Диего беспомощно молотил руками, глаза его были закрыты, рот разинут в бесконечном вопле страдания.
— Помоги! Помоги мне! Он… такой… горячий… О, прошу… не могу… не могу… Горю… ГОРЮ!!!
Его побагровевшее лицо истекало потом. Он мотал головой в тщетных попытках вырваться из пут, и я видел на тыльной стороне его шеи огромные пузыри, уже начинающие вскрываться.
От бойлера разило волнами жара. Диего снова зашелся звериным воем. Затем его голова бессильно упала на грудь. Руки повисли плетьми. Больше он не двигался.
Он изжарится до смерти.
Может, он уже мертв?
Ужасающие вопросы проносились у меня в голове, когда я, преодолев ужас и потрясение, бросился вперед. Жар, испускаемый раскаленным бойлером, опалил мне лицо. Глаза заслезились. Я с трудом мог дышать.
Дрожащими руками вцепившись в шнур, я нашарил узел, затянутый на другой стороне бойлера. Слезы в глазах не позволяли ничего разглядеть. Казалось, все мое тело было охвачено огнем, словно меня поджаривали на вертеле.
Я отчаянно сражался с узлом. Мне удалось ослабить его. Да. Я ослабил его и продолжал возиться… пока шнур, со щелчком развязавшись, не соскользнул на пол.
Голова Диего мотнулась вперед, и он безжизненно повалился мне на руки. Я подхватил его. Отступая под его тяжестью на подкашивающихся ногах, я изо всех сил тянул его прочь от бойлера.
Оглушительный треск заставил меня охнуть. Звук отрывающейся липучки. Звук, которого мне никогда не забыть.
Подняв глаза, я заставил себя посмотреть на бойлер — и разинул рот в беззвучном вопле ужаса и отвращения.
Свитер Диего припаялся к металлу. Ткань расплавилась от чудовищного жара. А его кожа… Боже мой… кожа… вся кожа со спины Диего прилипла к металлической стенке бойлера.
— Не-е-е-е-ет! Господи, не-е-е-е-ет!!! — в ужасе заорал я.
Когда я оттаскивал его от бойлера… я сорвал с него кожу… его кожа осталась шипеть на раскаленной металлической стенке бойлера… И, опуская Диего лицом вниз на бетонный пол, я не успел вовремя отвести глаз… и увидел бурлящие ручейки крови… вплавленные в тело клочья свитера…
Его спина… вся спина его представляла собой сплошное кровавое мясо.
38Полицейские оцепили школу. С пистолетами наголо, облаченные в темную форму копы осторожно крались по коридорам, останавливаясь, чтобы проверить каждый из кабинетов. Я, впрочем, полагал, что Энджела давно уж и след простыл.
Я позвонил родителям и попросил их поскорее приехать. Руки тряслись так сильно, что я едва мог держать телефон. Разговаривая с отцом, я слышал сирены скорой, увозившей Диего.
— Он дышит, — произнес кто-то в толпе зевак. — Он все еще жив.
Я до сих пор чувствовал опаляющий жар бойлера на своей коже. Всякий раз, стоило мне закрыть глаза, я видел пульсирующее сырое мясо, в которое превратилась спина Диего, сочащееся темной кровью. И не мог стереть из памяти треск обдираемой кожи.
Мясо. Его спина превратилась в сырое мясо, влажно поблескивающее, залитое кровью, точно непрожаренный стейк соусом…
За окном багряное вечернее солнце садилось за голыми ветвями деревьев. Полицейские все еще прочесывали территорию школы, обыскивая каждый этаж, каждый кабинет, каждый дюйм подвала и котельной.
Удалось ли им найти что-нибудь существенное? Мне они ничего не сказали.
Мне было тошно, так тошно, что совершенно не хотелось с ними разговаривать. Но разве у меня был выбор? Я оказался единственным свидетелем, единственным, кто мог рассказать полиции, что произошло.
Закончив рассказывать им обо всем, что знал, обо всем, что видел, я не поверил своим ушам, когда они посоветовали всем вести себя как обычно, будто ничего не случилось.
— Мы напали на его след, — сказали они.
Может быть, они лгали?
Они сказали директору не закрывать школу. Они сказали, что усилят патрулирование. Они сказали, что занятия должны продолжаться. Но как же так?
Когда родители отвозили меня домой, я не в силах был говорить. Странным образом я винил себя.
Если б только я не тянул с убийством Энджела…
Теперь я знал, что готов. Знал, что у меня не дрогнет рука. Знал, что смогу убить его завтра ночью. Никаких проблем.
* * *Вести себя как обычно? На следующий день в школе ничто не казалось обычным, в особенности из-за копов, расставленных под каждой дверью.
Олифант провел собрание, посвященное тому, что произошло с Диего. Это тоже не казалось обычным. Он много говорил о безопасности в классах. Я слушал его не шибко внимательно. Не могу вспомнить, что он тогда говорил. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь еще мог бы.
В зрительном зале явственно ощущался страх, в необыкновенной тишине чувствовалось напряжение.
Вести себя как обычно. Разве не бред?
После уроков я нашел Пеппер в нашем рабочем кабинете, она стояла за высокой кипой старых ежегодников. Я сбросил на пол рюкзак и прошел к столу.
— Вот, ведем себя как обычно, — сказал я. — В точности как нам сказал Олифант. — Я вздохнул. — Как думаешь, сможем мы когда-нибудь чувствовать себя как обычно?
Пеппер пожала плечами.
— Что слышно насчет Диего? Есть новости из больницы?
— Состояние критическое, но стабильное, — ответил я.
Она оттянула свою голубую шапочку за бока.
— Что это должно означать?
Я покачал головой.
— Не знаю. Но врачи только это и говорят. Наверное, то, что стабильно — это неплохо.
Она накрыла рукою мою ладонь.
— Майкл, ты ужасно бледный.
— Не могу не думать о… — Я не договорил.
— Давай сменим тему, — сказала она. — Понимаешь? Чтобы как обычно. Давай поговорим обо мне.
— Как хочешь, — пробормотал я.
— Знаешь, что меня бесит? — спросила она.
— Что?
— Бесит, что все твердят мне день напролет, как я здорово выгляжу в этой шапчонке. О, Пеппер, она восхитительна! О, Пеппер, где ты такую достала? О, мне так она нравится! Неужели все, кого я знаю, такие ужасные лицемеры?
— Они стараются быть к тебе добры, — сказал я. — И ты действительно симпатичная в этой шапочке.
— Заткнись.
— Люди к тебе добры, а тебя это злит? — сказал я.
— Меня все злит, — пробормотала она и стукнула кулачком по ежегоднику, взметнув тучу пыли. — Как же, по-доброму. Говорят, будто им нравится моя шапчонка, а сами рады-радешеньки, что не приходится смотреть на эдакую лысую страхолюдину.
— Неправда, — сказал я. — Между прочим, твои волосы потом отрастут.
Она долго молчала, глядя в окно. Наконец, она снова повернулась ко мне.
— После всего что произошло, ты все еще грезишь о Лиззи Уокер?
— Давно ее не видел, — солгал я. — Мы будем просматривать эти старые ежегодники, или как? У меня, если честно, душа не лежит, но, возможно, так мы сумеем отвлечься от… всего этого.
— Хорошо. Посмотрим ежегодники. Вот. Я тебе подарочек принесла, — сказала Пеппер. И вручила мне небольшую упаковку.
— Салфетки?
— Ну, в последний раз, когда мы смотрели эти старые альбомы, ты чихал до одури. Так что…
— Спасибо, — сказал я, кинув салфетки на стол. — Откуда начнем?
Она сняла с верхушки кипы один из ежегодников и положила на стол между нами.
— Почему не начать с этого? 1950 год.
